Doctor Lloyd Октябрь 13th, 2007, 12:35 pm
– Той зимой я носила красное, – теребила в руках маленький букетик синих цветов с немыслимо длинным экзотическим названием, – а сейчас… прости… Даже приготовила, но… не осмелилась, не пойму почему…
Присела на краешек стула у больничной кровати, ссутулилась, угасло лицо, ни к чему следить за собой, он все равно не увидит.
Он казался спящим, безмятежный, спокойный. Она погладила его пальцы, осторожно, едва касаясь дрожащей ладонью.
– Любимый, врач сказал, что нужно говорить, что это поможет… Только вот не знаю что сказать, плохая из меня рассказчица… – Она вдруг чуть улыбнулась теплому лучику воспоминания. – Знаешь, вчера я сидела тут, свет из коридора падал на изголовье твоей кровати… Я вспомнила сказку про спящую красавицу. Только в моей сказке был принц. Глупо, наверно, глупо… ты будешь смеяться. Конечно же, не получилось… ты не проснулся от поцелуя, а мне казалось, чудо обязано произойти… У него просто не было права обойти меня стороной, но…
Букетик дрожал ослабевшими головками цветов, осыпался рваным кружевом поломанных листьев.
– Да, любимый, нужно говорить, прости, я задумалась. Я хочу… Помнишь, мы познакомились в кафе? Ты еще сказал, что мне так идет этот цвет… Это был самый счастливый день в моей жизни. Ты меня ЗАМЕТИЛ.
Я уже два месяца пыталась привлечь твое внимание. Почему? Это так просто, я влюбилась. Ты, конечно, не помнишь, но как-то, выходя из кафе, ты поддержал споткнувшуюся девушку, сказал что-то веселое, собрал рассыпавшиеся из сумочки вещицы и ушел. А девушка все стояла и смотрела тебе вслед… Той недотепой была я.
Мир вдруг обрел смысл. Хоровод неприятностей рассыпался от твоей улыбки. Небо оказалось ярче и жизнь обернулась солнечной стороной.
Влюбленная дурочка, я не могла дождаться, когда ты придешь снова, но ты даже не узнал меня. Я прорыдала неделю. А потом снова пошла в кафе. У меня сводило пальцы от ужаса, когда ты мельком смотрел в мою сторону… Я перетрясла свой гардероб, сделала новую прическу, но удостоилась лишь рассеянного взгляда, как смотрят на пестро одетого ребенка.
Я решила больше не ходить в это кафе. Родной, мне сейчас даже страшно становится от мысли, что я могла бы не прийти. Но я пришла. Солнце горело во всех витринах, закатное, милосердное. Двери кафе распахнулись, ты вышел, постоял на крыльце, с удовольствием оглядывая ряды припаркованных автомобилей. И, конечно же, не заметил меня. Ты пошел к стоянке, а я начала гадать, какая из машин твоя.
Я и представить себе не могла, что тебе принадлежит ЭТО. Я не разбираюсь в марках авто, но это красное приземистое чудовище шокировало меня. Как ты мог ездить на такой машине? Как? Ты просто не должен был… И тут я заметила как ты прикоснулся к ней, нет, нет, не как к женщине, как пишут газетные писаки, нет, она была твоим близким другом, другом, которого понимают без слов.
В следующий раз я подошла к ней. Здравствуй, чудовище, сказала я. Красная, даже в неподвижности она производила впечатление полета. Я долго рассматривала ее, словно пытаясь разгадать ее секрет. И мне показалось, я поняла ее. Я обошла тысячу магазинов, но нашла платье именно того оттенка красного. Очень простое платье…
Помнишь, что ты мне тогда сказал? Вы кого-то мне напоминаете… Мне хотелось рыдать от счастья. А ты смотрел на меня, и в твоих глазах сияло радостное узнавание.
А много дней спустя ты сказал, что мое платье идеально подходит к твоей машине. И когда ты пригласил меня прокатиться, я поняла, что мне удалось отвоевать в твоем сердце кусочек.
Твое чудовище было изменчивым. Каждый день оно выглядело чуть иначе. Мне приходилось присматриваться к нему, ловить малейшие перемены. И ты как-то заметил, что впервые видишь женщину способную понять машину. Так и сказал: понять.
Любимый, я пыталась понять не ее, а тебя. В ее отполированных боках я искала, прежде всего, прикосновения твоих заботливых рук, в каждой мелочи в салоне я искала отражение твоих мыслей. Ведь зачем-то ты приклеил улыбающийся смайлик под сиденьем, который виден лишь тогда, когда, согнувшись в три погибели, пытаешься поднять что-то с пола. В каждой черточке твоей машины был ты.
И я искала тебя и влюблялась все больше и больше. Я приручила твое чудовище и он приняло меня в стаю. А с тобой мы были просто друзьями. У меня не хватало сил признаться тебе. Это только в журналах пишут: говорите о любви, сделайте первый шаг. Нет, я не смогла… Даже когда появилась твоя невеста, я не сделала ничего. Просто сидела и смотрела на вас.
Потом ты жаловался мне, что она ничего не понимает в машинах. А я ловила в твоем голосе обиду ребенка, у которого не оценили любимую игрушку. Да, твоя невеста ляпнула что-то непростительное о чудовище. Глупышка, она слишком высоко задирала нос.
И тогда я подарила тебе эту штуку. Я до сих пор не могу запомнить ее название и вообще очень смутно представляю для чего она нужна. Знаю только что это очень важная и редкая деталь, и ты уже отчаялся разыскать ее. А мне повезло, мой брат увлекается коллекционными авто и смог разыскать ее где-то в Англии.
До нового года было еще далеко и ты нахмурился, когда увидел мой подарок. Конечно, не нужно было упаковывать его в эту дурацкую коробку с бантом, скорее всего, подошла бы обыкновенная газета с пятнами масла, но у меня в душе был праздник, я впервые тебе что-то дарила. Больших трудов стоило заставить тебя открыть коробку, еще чуть-чуть и мне бы пришлось самой разодрать ее золотую обертку. Но все было искуплено твоим изумлением…
Ты сказал: у меня нет слов. И это было самой огромной благодарностью для меня. Я была счастлива. Я даже незаметно воткнула маленький цветочек за ручку дверцы твоей машины и прошептала: спасибо тебе, чудовище, за то что ты есть.
Потом были долгие одинокие вечера, когда ты скучал рядом с невестой, рассеяно крутя нож, ее это злило и она обиженно кривила ухоженные губки. А я сидела в углу и не находила сил, чтобы уйти. Ругала себя за слабость, но не могла встать и уйти. Уйти как уходят кинозвезды: с высоко поднятой головой, с насмешливой полуулыбкой на мерцающих устах…
А однажды вы поссорились и ты вскочил, чуть не опрокинув столик, метнулся взглядом по залу и заметил меня. Клянусь, в тот момент я готова была провалиться сквозь землю, лишь бы твоя невеста не заметила меня. Ты прошел через весь зал, и сел за мой столик не проронив ни слова. Пустой бокал вытанцовывал в твоих пальцах опасные па и я боялась, что ты его разобьешь и порежешься.
Ты поблагодарил меня потом, что не полезла с расспросами, что было так хорошо посидеть со мной молча. Если бы ты знал, любимый, как мне хотелось наговорить тебе кучу шутливых банальностей, чтобы отвлечь. Ты будешь смеяться, но от волнения меня так трясло, что я боялась, ты услышишь как у меня стучат зубы. Поэтому я до судороги стискивала челюсти и послушно, ловя твой взгляд, растягивала в улыбке ледяные губы.
Может быть, надо было признаться тебе в любви, и стать одной из тех истеричных дамочек с преданным собачьим взглядом, которых ты презирал. Хотя нет, твоего презрения я бы не пережила. Я была твоим другом, любимый. Старалась быть им изо всех сил…
Когда ты вдруг перестал приходить в кафе, я сначала не волновалась, мало ли какие дела могли появиться, но спустя несколько дней в «хронике происшествий» увидела страшно изуродованную красную машину. Как у тебя. Картинка еще остановилась на сломанной белой розе у колеса. Грязь, мусор, а она белоснежная, чистая… И я бросилась тебя искать. Я была готова выглядеть дурой в твоих глазах, но лишь бы знать что с тобой все в порядке…
Твоя невеста до ужаса боится больниц, бедняжка, поэтому решила ждать тебя где-то на море. А я присвоила себе ее имя, чтобы приходить к тебе. Не сердись, пожалуйста. Это ненадолго, ты ведь уже скоро поправишься…
Подняла взгляд на его лицо и вздрогнула. Он СМОТРЕЛ на нее.
– Ты… ты подслушивал?! – Негодование, стыд, радость обожгли щеки огнем. – Как ты мог? Как?
Выпрямилась пружинкой, расправила плечи, уголки губ чуть вздернулись, упала на лицо сияющая неприступность, укрыла, спрятала от его глаз.
– Я рада, что тебе уже лучше. – Встала, повертела умирающий букетик, швырнула в мусорное ведро.
Он что-то сказал.
Она оглянулась, с недоумением всмотрелась в его лицо. Зачем? С ним все в порядке. Теперь она может снова спрятаться в своей скорлупе. От всего мира, от всех, от него… К чему слова?
– Подожди, – повторил он, голос шершавый, тусклый.
– Тебе что-нибудь принести? – Броня скорлупы оберегала, отодвигала боль, кутая в ватную немоту покоя.
Он взялся за скобу на кровати и стал подниматься, с упорством полуживого муравья, не имея сил, лишь только отчаянное желание. Она знала, он не отступится, умрет от разрыва сердца, но не прекратит карабкаться вверх. Она очень хорошо его знала. Поэтому бросилась к нему, уложила, отодрала руку от скобы. Села на краешек кровати, готовая снова остановить.
– Это очень серьезно, – чуть отдышавшись, прошептал он.
Его пристальный взгляд с расширенными лихорадочными зрачками пугал ее.
– Ты не должен был это услышать.
– Я хочу быть с тобой.
Спряталась за ресницы. О как ждала она этих слов. И сейчас еще сердечко замирает, но это не то. Не то! Душу перед ним вывернула, а он не вздохом, ни жестом не остановил, до конца, до донышка выслушал. Как он мог? Как?
– Зачем? Неужели влюбился? – Даже попыталась усмехнуться, но лишь скривилась в неловкой гримаске. – Или место в твоей коллекции освободилось? Хочешь пристроить?
– Если ты пытаешься меня оскорбить, то у тебя не выйдет. Я поступил нехорошо, но я не мог прервать тебя, прости. Ты потрясающая. Ты та, которую я искал всю жизнь…
Она слушала его правильные и нужные слова и вдруг почувствовала облегчение. ВСЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ. Что-то сломалось внутри, нет, отломилась засохшая веточка, которую долго лелеяла, мертвая веточка. И что же? Прислушалась к себе. Пьянящее чувство свободы робко плеснулось внутри и ударило, внезапно, ярко, плеснулось шампанским по жилам. Всё...
Она встала. Встала другой. Освобождение щекотно струилось по телу, захотелось сбежать отсюда, вприпрыжку промчатся по мокрым, весенним улицам, слушая оглушительное чириканье мокрых воробьев в лужах, смотреть на прохожих и улыбаться, улыбаться, улыбаться всем.
Человек на кровати испуганно замолчал, потянулся слепо рукой, пытаясь остановить эту перемену в ней, вновь обрести над ней власть. Слова пришли на помощь, они всегда его выручали, проникновенные, ласковые, тщательно взвешенные. Они сплетали затейливую паутинку, виток за витком. Но она вдруг выдернула заколку из волос, отпустила шелковый ворох волос на плечи и улыбнулась ему. Такая знакомая, такая чужая.
– Прощай, – сказала тихо, а с губ рвалась радость, – будь счастлив.
Он долго смотрел на закрытую дверь, краешком души подозревая, что упустил что-то очень важное в жизни, искал ошибку в словах, вновь и вновь обдумывая сказанное, и убеждался, что оплошности нет, его маленькая речь была, как всегда, почти математически точна. Все правильно, она поймет. Поймет и одумается. Он удовлетворенно кивнул. Да, да, одумается и вернется.
Но свет ее улыбки тревожил и мешал, как мешает беспокойный солнечный зайчик, бьющий в глаза, и мысль, чуждая его отточенной психоаналитиками уверенности в себе, колкой соринкой в сердце вдруг обожгла: разве звезду удержать паутинкой?