Oleg Декабрь 22nd, 2017, 9:27 pm
Окошко в калитке открылось и, показав какую-то бумагу, офицер сообщил караульному о цели прибытия.
- Минутку, я доложу, - затем послышалась уставная скороговорка доклада в телефонную трубку.
Ответили ему по громкой связи. Раздался звонкий щелчок и «матюгальник» над крыльцом комендатуры рявкнул:
- Впустить!
- Жди здесь, - сказал старлей моему конвоиру, когда калитка в воротах открылась.
- Так точно, товарищ старший лейтенант, - с нескрываемым воодушевлением ответил парень.
Он подмигнул мне и даже успел хлопнуть по плечу, подбадривая, когда я уже одной ногой был во владениях коменданта.
Справа за воротами, обычный, как на детских площадках «грибок» для караульного с автоматом на плече. На кирпичной стене под жестяным козырьком, массивный корабельный телефон – прямая линия с кабинетом «АнисЬки».
- Вам прямо товарищ старший лейтенант, а тебе направо по дорожке, видишь, там курилка? Посмоли напоследок. Жди, вызовут, - указал нам направление матрос.
Судя по значкам на его груди, караул в этот день был из плавсостава, как раз то, что надо для первого дня на «губе». Хоть в этом мне немного повезло.
- Ладно, давай, - напутствовал меня старлей, стряхивая с наглаженной брючины невидимую пылинку и, выпрямившись, будто кол проглотил, зашагал по асфальтированной дорожке к крыльцу. Так и казалось, что чего доброго, он на строевой шаг ненароком перейдёт.
Приземистое, основательное здание из местного камня-ракушечника в форме заглавной латинской «L». Крыша из тёмно-красной черепицы. Перед гауптвахтой два заасфальтированных плаца с разметкой под занятия строевой подготовкой. Малый плац, тот, что ближе к зданию, поднят над уровнем земли на высоту одного кирпича – это место, где маршируют проштрафившиеся сверхсрочники и офицеры. Раза в три больший плац, это для нас – матросов и старшин срочной службы. Рядом с его дальним правым углом и находилось место отдыха - курилка. В ней сидели, дожидаясь своей очереди два матроса. Здесь можно и нужно было накуриться напоследок до одурения - если успеешь.
После того, как ты встанешь с лавочки, направляясь в сторону кабинета коменданта, ты уже арестант гауптвахты, которому строжайшим образом запрещено курение на весь срок наказания.
Так что – кури матрос так, чтобы дым аж из ушей валил. И, один чёрт - не накуришься!
- Держите, - сказал я, доставая одну себе из мятой пачки и, протягивая оставшиеся сигареты ребятам.
- Я не курю, - ответил тот, что оказался рядом со мной.
Вид у него был странный. Вроде бы простой матрос, как и мы, но возрастом, старше нас лет на пять.
- Тебе легче, а я засажу ещё одну, - с готовностью поддержал моё начинание второй матрос в белой корабельной робе.
Он с наслаждением затянулся, сложив губы трубочкой, выдохнул дым и спросил, повернувшись ко мне:
- Был уже здесь, или впервой?
- Первый раз.
- Про шмон местный знаешь? Ничего не зашил? - и, он провёл ладонями по швам брючин.
- Наслышан, оно мне надо, нарываться?!
- И правильно, здесь такое не проходит, эти черти своё дело туго знают.
Репродуктор над крыльцом вновь рявкнул:
- Впустить.
Вошли двое. Офицер торопливо зашагал по дорожке к зданию, а матрос в синей, похоже, всего пару раз стираной робе, направился в нашу сторону.
- Чего он так орёт, - спросил я матроса в белом, как показалось мне, он был более опытный из нас троих.
- Он не орёт у него голос такой. Это старшина Мовчан. Он, когда спокойно разговаривает, его в каждой камере слышно, это и хорошо. Ему бы с таким голосищем дьяконом в церкви служить, или в хоре петь, а он, видишь, какую себе не пыльную работёнку выбрал. А вот комендант, того не слышно и не видно. Появляется неожиданно, как чёрт из преисподней, никогда не кричит, шепчет сволота, будто шипит по-гадючьи. Ты утром на разводе лучше прислушивайся к нему, иначе, схлопочешь добавку. У него закон – три первых круга на плацу и, три человека получают по три дня.
Он хотел добавить что-то ещё, но не успел. Над входом в «губу» щёлкнуло и тихий, вкрадчивый голос в растяжку, прошелестел:
- Следующий.
Парень, слегка пригнувшись, сделал последнюю, глубокую затяжку так, что огонёк сигареты почти добрался до губ. Отбросил окурок в ёмкость с водой, что была вкопана в центре курилки, тягуче в неё же и сплюнул.
- Тебе повторить! – прорычал матюгальник колосом старшины гауптвахты.
- Да пошёл ты! – зло прохрипел матрос и, как спринтер, сорвался с низкого старта.
Перехватив мой удивлённый взгляд, сосед пояснил:
- Теперь по территории только бегом, иначе …
- Ясно, курилка из кабинета тоже хорошо просматривается.
- Да, всё, как на ладони, только противоположный угол, метров десять не видно, вот там при шагистике и можно сачкануть.
- Ты уже был здесь? - спросил я соседа по лавке.
- Довелось, в первый же месяц попал сюда с непривычки. Меня после института только на год призвали, вот я как-то и не удержался, ответил одному грамотею-старшине. Меня и определили сюда, чтобы я службу понял. Как говорят у нас издревле – «от сумы и тюрьмы не зарекайся», - губы парня искривились в ухмылке.
«Весёленькое дело, кого здесь только не встретишь!» - успел подумать я, прежде чем вновь раздалось тихое из репродуктора:
- Следующий.
- Что-то быстро они с ним управились, - отреагировал «студент», как мысленно я его окрестил.
Он вскочил с лавки и побежал. Следующим забег предстояло совершать уже мне.
Достал последнюю сигарету, пачку скомкал и бросил в импровизированную урну. Прикурил и спросил только что прибывшего парня:
- Будешь, оставить тебе?
- Нет, не надо, я не буду! – ответил он, испуганно кося глазом в сторону крыльца «губы».
Бескозырка на парне сидела, как на корове седло, синяя роба не подогнана, весела на нём, как на вешалке. Сам, какой-то зашуганный. Спросил его, почти уверенный, что не ошибусь.
- Ты что, прямо из учебки сюда попал?
Салажонок, как затравленный зверёк глянул на меня и молча кивнул.
- Не куришь, или не будешь? Здесь ещё можно, а вот там, и я повёл головой в сторону здания, уже нельзя, - спросил, держа в пальцах хороший «бычок» докуривать который мне не хотелось, а выбросить жалко, да и грех - в таком месте, табаком сорить. «Не этот, так другой, нормальный парень докурит», - я притушил сигарету и вложил в щель между рейками лавки, положил рядом спичечный коробок.
Через пару минут наступил и мой черёд.
Я не усердствовал, не «рвал когти», быстрой трусцой, как когда-то после хорошей тренировки, пробежался через плац, взбежал на крыльцо и через пару мгновений оказался перед распахнутой настежь дверью в кабинет «АнисЬки».
Вот сколько уже десятилетий прошло с тех дней, страшно даже подсчитывать! Сейчас, порой, даже не можешь вспомнить, что было вчера, а вот рапорт старшему лейтенанту Анисимову на севастопольской «губе» помню отчётливо, будто завтра вновь, предстоит рапортовать ему.
«Товарищ старший лейтенант, матрос (такой-то) для отбытия наказания за самовольную отлучку, сроком на десять суток – прибыл».
- А ты парень, похоже, совсем бегать не умеешь, а ещё самовольщик, оказывается? – пророкотал мичман Мовчан, старшина гауптвахты, когда я закончил доклад, - он совершенно не напрягал голосовые связки, ну, ничуточки.
- Зато он, наверняка, продемонстрирует нам завтра отличную строевую подготовку, не правда ли, сынок? – тихий голос, издевательски-отеческие нотки в нём, тонкие, почти не размыкающиеся губы, бледно серые с прищуром глаза и розовый рубец шрама, от правой мочки уха змеящийся к подбородку. Если бы не эта отметина, внешность коменданта была бы совершенно размытой в зрительной памяти любого человека. Встретишь через неделю такого и, напрочь не узнаешь.
Статный, чернявый и голосистый - один. И, на контрасте, тихий, невзрачный, но «меченный» - другой. Интуитивно понимаешь, что горлопана можно только опасаться, а вот этого, по-иезуитски тихого человека, от которого, просто веет опасностью, надо – бояться.
«Недаром же он упомянул строевые занятия. Десять дней ежедневных четырёхчасовые занятия строевой на плацу, я ещё, наверное, смогу выдержать, а вот если больше, то нет – сорвусь. А что потом?! Думать об этом не хотелось. «Надо просто не дать повода этому хмырю, подловить меня на чём то. На плацу – так на плацу. Надо перетерпеть», - так наивно думал я, оказавшись впервые в кабинете «АнисЬки», совершенно ещё не представляя, что это за занятия строевой подготовкой в севастопольской гауптвахте под «недремлющем» оком и руководством коменданта.
Просто стоял и старался смотреть выше его головы, а взгляд невольно всё норовил и норовил сползти вниз, на уродливый шрам. Появлялись и мысли на этот счёт. Нехорошие, недобрые мысли, вроде таких: «Как же «любят» тебя в Севастополе и на флоте, что даже хирург гарнизонного госпиталя, так неаккуратно зашнуровал тебе физиономию?! Как же ты живёшь с такой всеобщей «любовью?». И, тут же осаживал себя: «Только не вздумай ухмыльнуться, молчи, иначе …».
Уж коли я упомянул об этой отметине коменданта, то надо рассказать и об истории её появления, чтобы не возвращаться более к этому. Её я слышал в те годы неоднократно и от разных людей.
Якобы сильно обиделись на «АнисЬку» матросы-грузины побывавшие на «губе». Что и не удивительно. Удивительно другое, почему на бедных грузит, всё списывалось тогда? Стереотипы? Да, они проклятые. Можно подумать, что в те годы, что сейчас, среднестатистический россиянин может отличить: грузина от армянина, азербайджанца, дагестанца от чеченца и ингуша. Да никогда, только за редким исключением. Вот и ввели сейчас понятие – лицо кавказской национальности, или – кавказец. Вот так и буду писать.
Сильно обиделись служившие кавказцы на коменданта «губы». Приехали как-то их братья в Севастополь проведать своего родственника. Рассказали им матросы обо всех мытарствах под властью «АнисЬки», поведали и о его привычках. А такие были. Служба в Дисбате и на «губе» имеет свои особенности, с годами у людей вырабатываются не только привычки, но и можно сказать, некие рефлексы. Вот на такую наживку и «поймали» коменданта.
Через какое-то время родня с Кавказа вновь появилась в городе. Всё хорошо, видно, продумали, подготовились.
Подъехали к комендатуре на машине. Два прилично одетых человека с папками в руках, подошли к воротам и позвонили. В открывшееся окошко сунули под нос матросу красную «корочку» и потребовали доложить коменданту, что работники прокуратуры, должны срочно вручить ему пакет с важными документами. Матрос позвонил в кабинет.
Как правило, ежедневно на гауптвахту приезжало по нескольку визитёров: то из комендатуры, Трибунала, из городской прокуратуры и прочие штатские. Вот последних, старший лейтенант не жаловал на своей территории. Обычно сам выходил к воротам, открывал окошко, проверял документы.
Так было и в тот раз, только вместо удостоверения, ему предъявили увесистый обломок кирпича, который влетев, уложил «АнисЬку» на землю.
Матрос-часовой, что стоял у ворот, растерялся. Пока открыл калитку, выскочил, передёргивая затвор автомата - только и увидел сизое облачко автомобильного выхлопа, там, где был поворот улицы. Говорили, что долгие поиски «визитёров», так ни к чему и не привели. После этого случая, «АнисЬка» к воротам больше никогда не выходил.
А если представить подобное сегодня? Мог бы влететь и не кирпич, а что-либо маленькое, весом не более девяти граммов.
Но, тогда было другое время.
А пока вернёмся в кабинет.
- Раздевайся! Робу на стол, - скомандовал старшина.
Я разделся и бросил всё на огромный т-образный стол. Снял ботинки и носки.
На перпендикулярной столешнице, за которой восседал комендант, стоял микрофон, на краю лежало несколько папок, рядом стакан с пучком карандашей. И, главная достопримечательность - перекидной календарь на подставке, где арестанты собственноручно записывали свою фамилию и ставили рядом цифру, в зависимости от того, сколько суток ареста добавил ему «АнисЬка». Попыток схитрить и не записать, никто не мог припомнить, да и обошлось бы это «хитро мудрому», по максимуму – десять суток. Легенды о феноменальной памяти старшего лейтенанта ходили по всему флоту и, желающих их опровергнуть, не находилось.
В центре стола обычное чайное блюдце, а в нём: несколько спичек, обломанных под самую головку, пара «чиркалок» от спичечного коробка и две половинки сигареты. Кому-то из ребят уже не повезло. Ценники коменданта на эти мелочи я знал. Спичка и кусочек от коробка, это трое суток дополнительного ареста. Половинка сигареты – пять суток.
Комендант встал со своего места, перешёл к другой части стола - напротив старшины Мовчана.
Шмон начался.
Пока один быстро и ловко прощупал мою бескозырку, другой спец, трудился над швами робы. Ломал их, прощупывал, в какой-то момент подносил ткань к глазам, всматриваясь в шов. Покончив с бескозыркой, комендант начал помогать старшине.
В этот момент на пороге кабинета возник капитан-лейтенант - начальник караула. Остановился, прислонившись плечом к косяку двери, наблюдал за тем, что происходило.
А два взрослых мужика, не скрывая охотничьего азарта, мяли, прощупывали швы одежды. Для них это была работа и одновременно охота, охота за тремя, пятью сутками дополнительного ареста мне. Чуть повернув голову в сторону вошедшего офицера, я заметил, как его губы слегка искривились в презрительной ухмылке.
Пройдёт много лет с тех дней и однажды, я как-то увидел по телевизору сценку, снятую то ли в зоопарке, то ли подсмотренную кинооператором в живой природе.
Две обезьянки шустро и ловко орудуя лапками, перебирали шерсть друг у друга - ловили паразитов. Память-зараза, мгновенно подбросила мне воспоминание о давнем севастопольском шмоне. Всё было так похоже, что я расхохотался. А рядом сидела жена, два взрослых сына были в комнате. Пришлось рассказать близким и этот эпизод из своей молодости.
Наконец вроде бы всё закончилось, но команды одеваться не было, и я продолжал стоять посреди кабинета в одних трусах. Проходя мимо меня, комендант вдруг пальцем оттянул на них резинку. От неожиданности я отпрянул.
- Чего дёргаешься? Надо будет, и не туда загляну. Одевайся, - и, уже обращаясь к начальнику караула, «АнисЬка» пояснил:
- А что, бывали и такие ухари, пачку «Примы» нанизывали на нитку, обвязывали пояс и, пряча её под своими причиндалами, пытались пронести в камеру. И закончил, возвращаясь на своё место:
- Ладно, начкар, веди его в общую.
Когда мы с начальником караулы выходили в коридор, за нашими спинами раздалось тихое:
- Следующий!
"Всё,что было, то и будет" - царь Давид