Очередная порция, последняя из задела.
Тема сисек, колдунство и ДТП со взломом
(Похвастал вчера, что каждый день пишу, и сглазил - вчерашний эпизод пришлось удалить. Герои думают натужно, шевелятся искуственно, косо-криво-безобразно. Так что задел кончился, и дальше по одному кусочку будет, надеюсь, все таки регулярно)
ДокторВид у меня нынче открывается — просто блеск. Сперва было не очень, только пальцы, ладошка, да губы ещё иногда, когда Ли целовала…
В машине уже Ли спросила
— А это для красоты огоньки разноцветные?
А мне из её кулачка и не видно ничего, не знаю, о чем речь. Так и говорю
— Ли, я же не вижу, о чем ты спрашиваешь.
— Ой, Гриша, прости, сейчас я как-нибудь пристрою…
Ли, как проплакалась, словно другой стала. Честнее, но и чувствительнее. Прежняя она казалась таинственной волшебной принцессой, скорее странной, чем желанной, я чуял, что за этим образом что-то есть, но не видел. А этой я бы без колебаний предложил кольцо и скромный быт детского доктора…
А уж как она в бусину, мое нынешнее тело, нить продела, да на грудь повесила… Будь у меня нормальное тело, у меня б уже один тестостерон между ушей кипел, такой вид отсюда.
Ну, вот, пытался сам себя отвлечь, не выходит. Нету у меня ни ушей, ни тестостерона, и прекрасная грудь Ли мне сейчас чисто эстетическое удовольствие доставляет.
Как картинка — красиво, но я-то даже прикоснуться не могу. Всех чувств у меня — зрение и слух.
Обидно. Ли меня целовала, а я только и вижу, что губы, заслоняющие все…
— Где огоньки?
— Ой, проехали уже. О, вот снова такие же!
— А, это светофор. Сигналит машинам, кому когда ехать можно.
— Как у вас все интересно устроено…
Старуха ведёт аккуратно, не спеша. Но по манере вести, ни за что не признал бы в ней бабку столетнюю… Сколько ей, интересно? Машиной рулит, как заправский шофёр с многолетним стажем. Едем хорошо, а куда? На шоссе вывернули и куда-то за город катимся.
Спросить? Или все равно?
— Госпожа Серая, а куда вы нас везете? — я решаю, что все равно, конечно, но лучше спросить. Безразличие мне сейчас противопоказано. Я, как доктор, прописываю себе интересоваться, дорогой, сиськами Ли, будущим… А то безысходность накатит, и мне кажется, что от нее до пасти демона ― рукой подать. Не знаю уж, почему я так в этом уверен, но мне так кажется.
Серая фыркает.
― Верно тебе, дохтур, кажется. Правильно. Расслабишься, поверишь, что все кончено, тут тебе и крышка, ― слышала она меня, что ли? Или догадалась?
― А едем мы в темный лес, туда, где моя сила вырастет, и где я хоть что-то смогу. Там попробуем в твое тело немного силы влить, и тебя туда переселить, а то вредно это ― и телу без души, и душе без тела, ― продолжает она, и я продолжаю висеть, думать и наблюдать.
Что я могу сейчас еще?
Думаю. Вчера еще все было хорошо, спокойно и обыкновенно. С чего все изменилось?
Я почти уверен ― тот демон, который украл моё тело, что-то от меня узнал… Значит, я знаю, где этот старухин Чужак.
С чего начались чудеса?
С внезапного выздоровления Юрия. Я уже думал его на операцию готовить, ничего особенного с ним не было, но если протянуть с этим делом, трудно было бы потом без инвалидности обойтись, а тут вдруг утром такое улучшение.
Это и есть дело рук Чужака?
― Госпожа Серая, а Чужака вы будете искать?
Серая шамкает губами, хмурится. Молчит, сворачивает с трассы на грунтовку, катит куда-то по кочкам. Почти зачарованно смотрю, как прыгают вверх-вниз груди Ли…
Есть от чего вернуть вкус к жизни!
― Кажется, он сам нас найдет, ― наконец говорит Серая. Лицо скривила, недовольна. И боится, наверное. Хорошо, хоть демон почему-то шарахается от её кота. Спросить, почему? Надо же хоть как-то ориентироваться во всех этих чудесах, хотя и непонятно, что тут важно, а что так, ерунда.
Но тут машина сворачивает куда-то в кусты и глохнет. Застряла? Сломалась?
― Приехали, ― заявляет бабка, ― Дальше пешком.
Ли растерянно смотрит на замок на дверце, подсказываю, как открыть. Выходим.
Лес, еле заметная дорога, заросшая травой, неровная, торчат корни, валяются ветки. Как на моей городской пузотерке сюда добрались? Ловко Авдотья машину водит, сюда только чудом можно доехать. По такой дороге не всякий джип пройдет… Приглядываюсь, и понимаю, что машина еще и следа не оставила.
Ли тоже оглядывается по сторонам, похоже, в лесу ей привычнее, чем в городе. Неудивительно. Лес-то вечен, может, у них там деревья и другие растут, но в целом-то лес и лес. Отойди от машины ― и можно забыть, в каком ты веке живешь.
Кот выскакивает из машины, глядит по сторонам, подходит к Ли, громко мяукает.
― Не любит он леса, ― говорит Авдотья, ― Просится на руки.
― А как же мы Гришино тело понесем? ― спрашивает Ли и не спешит брать кота.
Тот мяукает еще, требовательно и громко.
― Я донесу, ― заявляет Авдотья, ― А ты возьми кота.
Открывает дверцу, вытаскивает тело прямо на траву. Ли поднимает кота, тот устраивается, втягивает когти.
Авдотья превращается в волчицу, хватает тело зубами, закидывает себе на спину.
Сильная зверюга. И в темный лес врачишку поволок…
Идем следом.
Вспоминаю, что Ли босая, спрашиваю
― Ты ноги не собьешь?
― Я привычная, ― отвечает она.
Мысленно шучу сам себе о том, что удобно устроился у девушки на шее. Не говорю вслух, незачем. Боюсь, Ли придется слишком много пояснять, а Авдотья… Не уверен, что хочу непринужденно шутить с ней.
Она ведет, продирается сквозь кусты, ловко и аккуратно ― ветки не трещат, одежда с моего тела клочьями на кустах не остается. Ли шагает следом, то ли дорожка такая удачная, то ли тоже по лесу ходит, как Маугли, но видно, что ветки её не царапают, колючки в ноги не впиваются. Только паутину иногда с лица снимает.
Кот устроился у нее на плечах, как воротник, недовольно фыркает, но сидит спокойно, а главное, когти не выпускает.
Наконец, выходим на полянку.
Вижу, полянка прекрасная, на полянке ― землянка… Ну, какая есть.
Заросшая травой крыша почти вровень с землей. Вход ― почти как звериная нора, но с дверью. Авдотья кладет тело на землю, оборачивается, молча идет ко входу.
Ли осматривается по сторонам, подходит к небольшому деревцу рядом с землянкой, к которому привязана какая-то тряпочка. Снимает с себя ленту, привязывает к ветке.
― Молодец, девочка, ― говорит Серая от входа, ― Понимаешь. А нашим-то, городским, все растолковывать надо.
Ли молча кивает.
Кот спрыгивает с плеч, заскакивает на бервно, что лежит рядом с землянкой ― то ли скамейка такая, то ли просто бурей повалило.
Вообще, похоже, здесь давно никого не было.
Бабка возится у двери, похоже, развязывает какие-то узлы, шепчет себе под нос.
Заклинания? Просто ругается на застрявшие ремешки?
Молчу, наблюдаю.
Слышу краем уха… Нет, не уха ― ушей-то нету у меня, на краю сознания слышу голос чей-то, шепчет “Иди ко мне Ефремыч, мы с тобой не закончили чуток…”
Молчу, стараюсь не слышать, спрашиваю
― Госпожа Серая, а тот демон, он может до меня дотянуться?
― Может, если ты ему позволишь, ― кивает бабка, ― Ты, доктор, главное помни ― никакого права на тебя у него нету, кроме того, что ты по лопоухости своей ему дашь. У него и расчет один ― на твоё невежество и растерянность. Так что… Ага! ― восклицает Авдотья, наконец развязала узлы, открыла дверь, ― Ждите здесь.
Наклоняется чуть не на четвереньки, заходит в землянку. Минуту спустя выглядывает
― Девка, ты хворост собирать умеешь? Поди, собери.
Ли кивает, идет.
Молча наблюдаю, ничем не могу помочь. Но Ли явно не нуждается в помощи ― уверенно и легко, привычно и просто собирает сушняк, шагает сквозь заросли.
Я тем временем прислушиваюсь к шепоту… Но после того, как Авдотья мне сказала, что у демона на меня никаких прав, шепот пропал. Связано это как-то? Возможно.
Вспомнилось, что языческие предки отгоняли темных духов неприличными жестами… Вернее, теми жестами, что мы сейчас считаем неприличными.
Наконец, хворост собран, Ли складывает ветки в будущий костер, Авдотья руководит.
Потом Авдотья ползает вокруг костра, что-то бормочет, подсовывает в середину какие-то травы, сыплет порошки. Ли наблюдает.
Наконец, Авдотья встает, смотрит на нас с Ли.
― Вы должны мне верить, ― заявляет она, ― И помогать.
Я готов согласиться, но Ли говорит
― Ведьме?
― У тебя есть варианты?
― Есть! ― нахально заявляет Ли, берет большую палку в руки, и говорит, ― Теперь колдуй, ведьма, а я посмотрю, что выйдет.
Я хочу сказать ей, что Авдотья, вроде, ничего плохого нам не делала, но внезапно понимаю, что я не могу быть уверенным ни в чем. Магия, колдовство… Что тут понятного может быть?
Авдотья не сердится, кривит губы в ухмылке, отвечает
― Положь палку, потом возьмешь, сейчас бери его за ноги.
И вдвоем они тащат мое тело, и укладывают его прямо в костер.
Понятно, почему Ли схватилась за палку. Я тоже несколько напрягся, только палку мне взять нечем.
Похоже, Ли в самом деле неплохо знакома с колдовством.
Ведьма перестает обращать внимание на нас с Ли, и начинает ходить вокруг все еще не горящего костра, и то ли напевать, то ли бормотать.
Ли ходит за ней, держится чуть сзади, в руках палка, прикусила губу, костяшки пальцев побелели от напряжения.
Замечаю, что за Ли крадется кот, шепчу ей об этом.
― Все равно, Гриша, все равно… Если она задумала злое, нам обоим не выбраться, хоть её с собой прихватить, ― отвечает она не таясь.
Костер вспыхивает, горит бледным, голубоватым пламенем. Очень ровным.
Тело не обугливается, оно словно бы впитывает огонь ― похоже, что не наврала бабка.
Авдотья начинает выть в голос какие-то слова, с трудом разбираю смысл, похоже на какой-то диалект русского, или, может, просто старинный говор.
Что-то про то, что огонь и есть жизнь, и дыхание, биенье и горенье ― суть одно и то же…
Жду финала.
Вдруг бабка прекращает выть, оборачивается к Ли, протягивает руку и командует
― Бусину!
Ли уже почти опустила палку, похоже, поверила. Сдергивает моё вместилище с шеи, отдает.
Рука закрывает весь обзор, ничего не вижу, потом мелькает свет, меня прижимают к чему-то плотному, в ухо мне скрипит бабкин голос, оглушительно шелестит лес…
Потом я чувствую, что мне в лоб пытаются ввинтить что-то твердое и горячее.
Открываю глаза.
Лоб… глаза…
У меня снова есть тело, я лежу на чем-то неудобном, острое и твердое впивается в спину. Пытаюсь сесть.
Авдотья убирает руку от моего лица, роняет мне в ладонь бусину.
Маленький кусочек раскрашенной глины.
Встаю, чувствую, как все шатается, подкатывает тошнота.
― Ну, ты аккуратнее, все-таки не с постели встаешь, ― скрипит Авдотья, а Ли подхватывает меня и не дает свалиться.
― Спасибо, ― шепчу я. Громко говорить, оказывается, я тоже не могу. Но все таки я жив.
Отдаю бусину Ли, кажется, она чем-то ей дорога. Не помню, почему я так уверен в этом, но лучше сразу отдать.
― Спасибо, Ли, ― начинаю говорить я, и хочу сказать ей, что я очень ей благодарен, что вынесла меня, что защищать собиралась от ведьмы, от черта, что…
Ли закрывает мне рот поцелуем.
ДевушкаОбошлось! Живой, хоть и бледный, и стоит еле-еле. Обнимаю, придерживаю, веду к бревну, чтоб сел. Отдохнуть бы ему, поесть… Кажется, слышала как-то, мол, выпить помогает, от душевного истощения…
Спросить ведьму? И так я у неё по уши в долгу. Но все таки…
Отрываюсь от Гриши, век бы обнимала, всегда бы так и ходила, чтоб он на меня опирался, а я на него, но нельзя. Палка моя где? Вот она, я на неё сама опираюсь. Гриша на меня, я на палку, палка в землю. У меня самой от сегодняшних приключений ножки подкашиваются, упасть бы и уснуть… Но нельзя. Я ведьме палкой грозила, теперь вся в долгах перед ней, Гриша мой еле живой вернулся, лес вокруг — никак нельзя мне сейчас расслабляться.
Ведьма вокруг костра колдовского хлопочет, разбирает, прибирает. Кот её на ветке сидит, жёлтые глаза прикрыл, дремлет. Так я и поверила!
Ладно, все равно не до драки сейчас. Похоже, все таки можно ведьме этой верить. Пока. Вообще-то, никакой ведьме верить нельзя, а необходимость заставляет. Но приглядывать надо.
— Извините, бабушка Авдотья, я позволила себе…
― Расслабься, девка. Не до любезностей нам сейчас. Надо дельце одно сделать и отдохнуть всем ― дело-то к вечеру уже, а ночь спать не выйдет.
Гриша слегка настораживается
― Надеюсь, вы не держите… ― и бабка снова перебивает
― И ты, доктор, не боись. Мы с вами в одну лодку влезли, в одно болото влипли, вместе нам надо выбираться. Мы, люди, супротив всякой потусторонней нечисти тем и сильны, что вместе выбираемся. Против злодеев дружим, и тем и спасаемся.
― А кто у нас злодей-то?
Хороший вопрос Гриша задал, я б тоже хотела знать. Молчу, жду, что бабка ответит.
А та не спешит, спиной к нам повернулась, в кострище возится. Огонь погас, и она разгребла угли и что-то такое делает там. Ворожит, поди.
Наконец, говорит
― Хороший вопрос ты, доктор, придумал. Сейчас мы его попробуем спросить.
Прямо мои мысли прочла. Она, выходит, тоже не знает?
― Так а вы-то, бабушка Авдотья, как туда попали? ― продолжает Гриша спрашивать.
― Дура потому что, ― отвечает ведьма, и я удивляюсь. Когда это ведьма или колдун какой при непосвященных о своей глупости сокрушались? Или это она так пытается показать нам, что мы в самом деле в одной лодке?
― Я ж, ― говорит, ― почуяла, что прошел кто-то, а кто ― не знала. Вот и пошла поглядеть, непорядок это, когда рядом с моим домом непонятно какие сущности шалят, туда-сюда между мирами шастают. Не мой там калибр, ох не мой… Бесенка-то кое-как прогнала, и то не побили, а лишь прогнали… А что тело вернули ― так и вовсе не моя заслуга, Чужак постарался.
― А Чужак, значит, более могучий?
― Ну, ты же слышал, что девка твоя рассказывала? Колдуны на какую-то потустороннюю тварь охотились, в приманки её определили, в жертву хотели принести. А тот ждать не стал, упреждающий удар нанес, и охотника побил, хоть и сам, похоже, пострадал и сбежал от смерти в наш мир. Смерть ― она для всех ворота открывает, а Чужак этот, похоже, большой мастер. Вот и проскочил, и подселился к кому-то, кто к сам к смерти близок был.
Гриша думает. Я прямо вижу, как в голове его мысли шевелятся, бегают. Смотрит то на ведьму, то на кота, то на меня. На меня, правда, он как-то менее напряженно смотрит. По другому. Надеюсь, когда все это закончится, и мы оба живы будем, мы посмотрим друг на друга. И не только посмотрим.
― Я знаю, он вселился в мальчика Юрку. Похоже, тот демон у меня в голове это прочел, когда… Ну…
― Неважно. Чужак её пометил, мы сейчас его и спросим, чего он хочет, и зачем явился… И нельзя ли его куда-нибудь подальше прогнать, вместе с его войной и охотой.
― А если он не захочет уходить?
― Тогда он захочет, чтобы мы ему помогли. После перехода смертными Вратами никто себя не чувствует хорошо, он сейчас на пределе своих сил. И нам тоже надо ему помощь предложить, не то он мальчишку сожрет, и вокруг себя тоже кучу народа погубить может.
― Он тоже демон? ― Гриша стискивает кулаки и бледнеет.
― Да кто ж его знает? Демон, полубог, герой ― все они одинаковы, все норовят свое дело ставить выше нужд простых смертных… Как они мимо проходят, так у людей то вещи пропадают, то души, то больницы горят…
― Давай спрашивать, ― говорю я, ― Мне что-то делать надо?
― Еще за хворостом сходить, ― отвечает бабка и я встаю. Она отворачивается и уходит в землянку свою.
Иду в лес. Гриша порывается идти со мной, но покачивается и садится снова.
― Сиди, любимый, я принесу, я привычная.
Качает головой.
― У нас так не принято… А что делать, я, похоже, почти инвалид.
― Отдохнешь и все пройдет. Отдыхай, любимый.
Сидит, смотрит мне вслед.
Когда возвращаюсь, он ползает на четвереньках, маленьким серпом расчищает площадку от травы. Ведьма ставит в середине табурет, осматривает, что сделал Гриша.
― Достаточно. Отдыхай, доктор.
Гриша отползает на край площадки, садится прямо на землю. Старуха расставляет по кругу маленькие светильники.
Сваливаю хворост кучей рядом, беру Гришу под руки, помогаю отойти и есть на бревно. Тяжелый он, конечно, но не тяжелее тех пьянчуг, что я в таверне перетаскала из общего зала кого в койку, кого во двор. Он даже помогает мне, старается. Слышу, как колотится его сердце ― запыхался, устал, на лице пот, сам бледен.
Не загоняла бы его старуха. Оглядываюсь на нее, что она делает?
Раскладывает костер, бормочет.
Сажусь рядом с Гришей, слежу за ведьмой.
Наконец, костер сложен, чайник булькает, по поляне плывет аромат трав. Вокруг табурета расставлены плошки с маслом, в них вложены фитили ― светильники.
― Садись, девка, в середку. Попробуем с нашим Чужаком поговорить.
― Надеюсь, в жертву меня не надо приносить?
― Тебя принесешь, ― бурчит старуха, и мне вдруг становится смешно. Устала бояться, смешно.
Мы все друг друга боимся, Чужака этого, черта… А толку-то? И правда, дружим только против кого-то.
Гриша правильно делает, что мне верит. Просто вот берет и верит. Верил, когда я рассказывала теленку сказку, верит сейчас.
Мне тоже надо так научиться, наивности и простоте, ведьма же в самом деле, даже больше моего хочет, чтоб вся эта беда кончилась. И стала ли бы она так возиться, если б просто хотела в жертву меня принести?
Не знаю, но проще думать, что нет. Что толку гадать и придумывать, почему она может быть врагом, если она может быть другом?
Встаю, иду, сажусь на табурет.
Бабка снова завыла, забормотала, запричитала, непонятно и невнятно. Идет по кругу, зажигает светильники, ароматное пламя поднимается вверх. Сгущаются сумерки, тень деревьев густеет, горят огоньки, хрипло стонет-воет старая волчица…
За окном ночь, луны не видно, но вдали воет волк. Маленькая лампада горит рядом, я сижу голышом рядом с кроватью и пою колыбельную.
На кровати ― Красавчик, тоже нагишом, в свете лампады поблескивают мышцы, густые черные волосы черным пятном-облаком лежат на подушке.
― Привет тебе, ― пою я колыбельную, ― Кто ты, и зачем явился в наш мир?
― А, девочка-припевочка! ― молчит он в ответ. Спит, ― Я пришел потому, что не мог по-другому, меня сожрали бы, если б я не ушел. Ничего личного.
― Кто охотится за тобой? ― пою я дальше.
― Неужели ты и твои новые друзья хотят влезть в мою драку? ― смеется Красавчик и спит.
За окном волк стонет-плачет, жалуется луне на сгоревшую больницу, на демонов, вырывающих души из хороших людей… Еще на что-то, чего я не понимаю, что-то о том, что вот придут еще кто-то и вообще могут кровавую баню устроить в городу…
― Ты вынес тело из пожара и отдал нам, чего ты хочешь за это? ― пою я.
― Твой любовник? ― спит Красавчик, ― Тебе подойдет. Совет тебе скажу, раз ты так душевно поешь ― беги, беги, малютка-проститутка. Беги быстрее, но не далеко, а то враги тебя догонят, а я нет.
В тишине ночной таверны слышен скрип ― ворочается в кровати папаша, не спится ему, пьяному. Слышу, как он встает, как скрипит башмаками по лестнице.
Красавчик улыбается во сне.
― Хватит болтовни, ― сопит он тихонько, ― Ничего мне от вас не надо, просто сыграйте свою роль. Потом сочтемся. А сейчас иди сама спать, только тело то, что я из пожара вынес, не насилуй, потерпи. Лучше тоже колыбельную ему спой, ты хорошо поёшь.
Тут дверь тихонько приоткрывается, совсем бесшумно.
Она же скрипела всегда, почему бесшумно?
Заглядывает папаша.
― Крыска, иди сюда, он все равно спит, а мне не спится! Идем со мной, потом к нему вернешься!
Папаша шепчет хрипло, я вижу, что он возбужден, между ног, на штанах ― здоровенный бугор.
Опять будет слюнявить, сиськи мять, кусать и бить… Опять все тело в синяках будет…
Нет! Я же больше не проститутка! Я…
Вижу, что лицо папаши плывет в свете лампады, размывается. У папаши-то, рожки на голове, и пятачок свиной. Сущность его подлинная вылазит?
― Крыска, брось ты этого, ничего не будет, иди со мной, я тебя ублажу, а то он, видишь, спит, не шевелится!
Спускает штаны, я вижу, что там у него громадный, шевелящийся змей. Толстый, чешуйчатый, отвратительный.
Сил нет, змей смотрит на меня, тянет к себе. Волк за окном воет где-то далеко-далеко, его почти что и нету.
Сейчас я встану и пойду… и змей вонзится в меня, и пожрет мои внутренности, и…
Опираюсь на край кровати, и вдруг он отламывается. В руке остается длинная суковатая палка, которой я грозилась ведьму по затылку погладить, если она дурить станет.
― Прочь! ― пою я колыбельную. Красавчику пою, и старухе, и Грише, которого вслух тут нельзя называть. Поднимаю палку и замахиваюсь на папашу-чудовище.
Тот не отходит, но комната увеличивается, растет, и он оказывается очень далеко.
Змей шипит беззвучно, я вижу, как он бессильно скалится, как с клыков капает ядовитая слюна. Но он уже далеко ― на самом краю поляны, на самом краю леса.
А я не в комнате, а на табуретке посреди поляны.
И не палка я меня в руке, а Гриша меня держит за руку.
Стоит рядом ровно, не дрожит, не качается, рука твердая, сильная и теплая, не отпустит меня ни к какому змею… Удержит.
Удержал.
МальчикЕдем, быстро и лихо, но мне не страшно. Эйты словно бы стоит рядом и чуть поддерживает, направляет, помогает.
Выезжаем на дорогу в город, едем-едем, огибаем троллейбус, проезжаем мимо светофора…
Ой, мамочки, я же забыл притормозить на красный! Хорошо, что та тетка успела отскочить. В зеркало вижу, как она упала на асфальт, лежит, приподнялась и вслед мне ругается.
Где тут вообще тормоза? Я и забыл вовсе.
Еще и машинка совсем другая ― брат показывал на жигуле, а тут японец какой-то.
― Спокойно, Юрка, не нервничай, ― говорит Эйты, и становится легче. Ничего же плохого не произошло, тетка отскочила, может, маленько попу ушибла, когда на асфальт свалилась.
Возвращается ощущение лихости и свободы… Даже смешно становится ― тетка на попу забавно хряпнулась. Нехорошо, наверное, но смешно же.
Стараюсь следить за дорогой, нельзя отвлекаться. Слишком я плохо вожу.
― Куда едем-то, Эйты?
― Тебе лучше знать, ты здешний житель.
О как! Я-то думал…
― А… а вообще… Ну, куда надо-то?
― Надо туда, где нас не будут искать хотя бы пару дней. Где мы можем затеряться.
Мне приходит в голову заброшенная стройка рядом с Академом… Но там же бомжи живут, и наркоманы… И вообще…
Эйты улавливает мои страхи, и говорит, не словами, а просто напоминает мне картинкой ― как он-я стоит, расправив крылья с мечом в руке. Верно ― не бомжам и не наркоманам меня пугать!
Подъезжаем к переходу, горит красный. Серая тойота стоит во втором ряду, на переход выходит девушка с коляской. Жму тормоз, и путаю педали. Проклятие!
Девушка с коляской прямо перед бампером!
Испуганные глаза размером с тарелку!
Кручу руль, жму на педаль и промахиваюсь, так на скорости и выворачиваю.
Машину крутит, девушка пропадает где-то слева-сзади.
Жму со всей дури в пол рядом с педалью, никак не могу переставить ногу, нога не слушается, не может оторваться от пола.
“Нет-нет-нет” ― бормочу я, кажется, вслух.
Машина со страшной силой влетает в светофор, грохот, звон…
Я же забыл ремни пристегнуть!
Наверное, Эйты что-то сделал, потому что я без единой царапины, и даже без синяков лежу на траве газона метрах в пяти впереди машины. Слышу, как орут люди, орет ребенок, плачет в голос девушка…
Оглядываюсь ― девушка цела, просто перепугана. Коляска перевернута, пеленки разлетелись по дороге, но ребенок, кажется, целый, на руках девушки.
Машина моя… Вернее, той бабки ― раздолбана, изуродована. Точно говорю ― Эйты что-то сделал, иначе, судя по тому, как она помялась, меня оттуда надо было ложкой выковыривать…
От облегчения ― все живы, и ребенок, и девушка, и я, ― смеюсь истерично, не могу остановиться.
Ко мне бежит какой-то парень, вижу, как кто-то подносит телефон к уху, какой-то толстый дядька снимает все на камеру смартфона… Дебил.
― Давай-ка уходить отсюда, ― говорит Эйты, ― А то нам надо скрываться, а не чтоб о нас полгорода говорили.
Слушаюсь. Встаю.
Левая нога не слушается, мышцы ноют, медленно отходит от давления в пол рядом с тормозом. Хромаю.
Парень, что бежит ко мне что-то кричит, но я не понимаю. Словно на другом языке, вроде бы слышу, но…
Кажется, спрашивает, в порядке ли я…
Нет, я не в порядке, я чуть не убил двух человек, и теперь у меня все дрожит внутри.
И мне надо убегать от потусторонних и опасных тварей, которые могут выдернуть душу человека, а в его тело влезть, как в пальто.
И мне страшно.
― Кивни ему, ― подсказывает Эйты, ― А как он притормозит, беги.
Так и делаю. Киваю парню в ответ на его вопрос, который не понял, он перестает быстро бежать и подходит просто быстрым шагом.
Поворачиваюсь и бегу. Каждый шаг стреляет в левой ноге болью, меня шатает, как пьяного, в ушах гудит страх, но похоже, бегу я быстро. что делает парень, я не знаю, не оглядываюсь.
Бегу, бегу, поворачиваю во двор, заскакиваю в подъезд…
Эйты советует, подсказывает, не словами, а как-бы подталкивая в нужную сторону.
Вбегаю наверх, пешком на девятый этаж, почти не запыхавшись. Прикладываю руку к замку на двери на чердак, опять говорю то слово, что открыло тогда кабинет, ловлю падающий замок. Чуть на ногу не свалился, замок навесной и дужка не закрепляется внутри.
― Жаль, что такой замок, ― говорит Эйты, ― Нам хорошо бы закрыть двери за собой. Возьми замок с собой, раз уж так.
Поднимаю замок, пихаю в карман шорт, влажу на чердак.
Тут полумрак, вонь голубей, пыль, паутина. Выскакиваю на крышу, сгибаюсь вдвое, бегу к следующему выходу из подъезда на крышу. Конечно, вряд ли меня заметят снизу, но мне страшно.
На этой двери замок врезной, открывается, и закрывается за мной. Сбегаю вниз, Собираюсь выйти из дверей, но Эйты останавливает.
― Погоди, давай-ка еще немного запутаем след.
Подхожу к первой попавшейся квартире на втором этаже, звоню в дверь, поднимаюсь на площадку вверх. Жду.
Никто не открывает, наверное, никого там нету.
Спускают обратно, открываю дверь, вхожу. Закрываю за собой.
В квартире тишина, покой, пахнет какими-то духами… или цветами…
Прохожу к окну во двор, так чтобы выйти с другой стороны здания.
Комната явно принадлежит пацану, наверное, моего же возраста. Гарри Поттер лежит на столе, обложкой вверх, открытый на середине. Меня мама всегда ругала, когда я так книжки складывал ― они же рвутся от этого.
Машинально переворачиваю книгу, кладу в середину линейку, лежащую тут же рядом.
Чувствую, что Эйты как-бы усмехается в моей голове, но ничего не говорит.
Открываю окно, выскакиваю. Снова на миг раскрываются крылья, ощущение полета… Все таки классно!
Дальше уже не бегу. Иду быстро, но не бегу.
― Можем дойти до туда пешком? ― спрашивает Эйты.
― На автобусе доедем, ― отвечаю я, ― Если ты сможешь сделать так, чтоб нас про билет не спросили. Как тогда, в больнице.
― Сделаем, не проблема, ― отвечает Эйты, и мы идем к остановке.
В салоне играет радио, рассказывают про террористов, взорвавших больницу. “Вот ведь сволочи”, ― думаю я, и тут диктор называет адрес, и я понимаю, что это мы с Эйты ― террористы. Ну, и еще то чудище свиномордое, которое Григория Ефремовича из тела выкинуло и само туда влезло. Это же мы подожгли огненной плетью стены, когда промахнулись в этого типа…
Судя по тому, что диктор говорит, пожар никак не могут погасить.
― Да, ― подтверждает Эйты, ― Негасимый Пламень на то и негасимый, пока не догорит, не остановится. Конец зданию.
Расстраиваюсь. Сколько хлопот из-за нас… Из-за этого типа свиномордого ― ведь, если бы не он, то не надо было бы хлестать плетью…
Наконец, добираемся до заброшенной стройки. Начинали когда-то строить школу, кажется, а теперь днем какие-то парни сюда иногда приходят с мечами, а ночью, говорят, тут бомжи и наркоманы. Сейчас тишина, никого.
Забираюсь на самый верх, на третий этаж, нахожу комнатушку, тут стоят поломанные козлы, окна открыты, в одном месте должна была быть дверь на балкон, но балкона нету. Можно будет, если что, выскочить на крыльях Эйты…
Сажусь на доски, и понимаю, что устал.
Устал-устал, просто караул, как устал.
― Ложись, отдыхай, ― говорит Эйты и я забываю, что доска грязная, а я не ел с самого утра. Ложусь, глаза сами собой закрываются.
Мгновенно засыпаю. Только глаза закрыл ― уже все, сплю.
Я иду по дороге, большие плиты чередуются с маленькой разноцветной плиткой, красиво. Вокруг дороги темные озера, в глубине горят огоньки. Дорога широкая и красивая, но свернуть с неё нельзя. Рядом идет Эйты. Он высок, очень высок, одет в доспехи. На шлеме большие рога, на лице ― страшная маска.
“Не бойся” ― говорит он мне, ― “Мы вырвемся”
Вижу, что дорога ведет какой-то темный туннель. Хочу остановиться, но получается лишь чуть-чуть замедлиться.
Перебираю ногами, иду ближе.
Вижу, что это не туннель вовсе, это пасть, размером с железнодорожный туннель. Сверху свисают огромные сталактиты зубов, капает слюна, воняет очень противно.
“Куда мы идем, зачем, я не хочу, мне страшно!” ― говорю я, и Эйты усмехается оскаленной маской.
“Ты же человек ― не хочешь не иди”
И я останавливаюсь.
Откуда-то из глубины пасти слышно рычание, от него кажется, что мышцы становятся мятыми тряпками, а единственное, куда ноги могут идти ― это туда, на вонючий язык, под сень клыков, в темноту и смрадную ужасную смерть.
“Веди меня” ― говорит Эйты, и я сворачиваю с дороги. Темное озеро вспыхивает, но прямо передо мной превращается в твердое гладкое стекло.
Пасть остается слева, снова рычит, шевелится, пытается подняться и догнать, но слишком медленно.
Иду по стеклу, осторожно, чтобы не поскользнуться. Вокруг огонь, но светлее не становится. И почему-то, очень холодно. Так не бывает, если вокруг огонь, должно быть жарко, но это же сон.
Во сне всякое может быть, и это не страшно.
Когда эта мысль приходит, идти становится легче.
Рычание пасти отдаляется, теперь оно страшное и игрушечное ― так рычат динозавры в мультиках.
Оглядываюсь ― ну, точно, там просто экран огромного телевизора, на нем ярится динозавр, разевает пасть, машет маленькими лапками… Не страшный, а нелепый и противный какой-то.
А я в комнате, типа больничной, на койке сижу и смотрю этот телевизор.
Беру пульт, переключаю канал.
Вдруг слышу, как где-то пиликает простенькая мелодия. Эйты, прямо в маске и доспехах сидит рядом, снимает латную перчатку, лезет за пазуху, достает телефон.
Тычет пальцем в экранчик, подносит к уху, кивает мне, мол, спокойно, это меня, говорит
― А, девочка-припевочка!...
Не слушаю, в конце концов, это же его телефон, невежливо подслушивать.
Лучше поищу мультики.