просто мария Январь 22nd, 2015, 4:08 am
ЗИГЗАГ
Иваныч был на поселке всем известным шутником и балагуром. Хорошего настроения у него, казалось, было в избытке, и им он делился щедро, не жалеючи. Злым или расстроенным этого человека не помнили даже старики, на чьих глазах маленький Ванятка дорос до Ивана, а затем и до Иван Иваныча. Для каждого встречного у него в запасе имелась острота и доброе слово. Улыбка почти не покидала заросшего рыжей бородой лица. Вдобавок ко всему Иваныч был егерем местного охотничьего хозяйства. Лесником, как называли его в поселке, он, вопреки характеру, оказался серьезным и ответственным. Иваныча любили, Иваныча уважали.
Но, помимо всего этого, он был еще и моим крестным отцом. Крестным, который всегда встречал меня, едва не плача от счастья, будто не видел годами, хотя я приезжал к нему в гости после каждой сессии.
Так же было и в ту зиму, когда я, в последний год учебы, наведался в хорошо знакомый поселок.
- Лешка, сынок! - Иваныч прижал меня к широкой груди, расцеловал в щеки.
- Иваныч! - только и успел я произнести до того, как крепкие объятия чуть не выбили из легких дух.
Крестного я, как и все, называл Иванычем, о чем просил он сам.
При встрече Иваныч действовал всегда одинаково. Он, не отпуская меня и не умолкая ни на минуту, вел в дом, где выдавал новости одну за другой, причем, большинство из них я уже слышал еще прошлой зимой, но старшему поколению не объяснишь, что из раза в раз они повторяются, а мы все это уже знаем. Старики, так уж заведено, просто хотят выговориться, и нам, молодым, остается только смириться с этим. Как положено, я искренне удивлялся знакомой сплетне и от души смеялся над "бородатой" шуткой. А потом Иваныч предложил провести выходные в лесу, где его руками когда-то была сколочена изба. "Это в городе люди отдыхают, - частенько говорить он, - а у меня работа ежедневная". Изба стояла посреди участка, вверенного трудолюбивому егерю, и я всегда любил там находиться, в глуши и тишине, подальше от суеты и шума.
К вечеру мы были уже на месте.
"Избушка", как ласково называл свое детище Иваныч, дышала уютом и добротой. Угольная печь и маленький радиоприемник, обломок антенны которой позволял поймать только шипение с редкими обрывками фраз, расслабляли и заставляли забыть об удаленности от людского мира и, не думая ни о чем, наслаждаться чистотой природы.
- Не хочешь пойти со мной? - спросил Иваныч, растопив печь.
Отдых отдыхом, но о работе он не забывал, и собирался перед сном обойти свой участок.
- Нет, - не кривя душой, ответил я. - Схожу завтра. Сегодня я уже накатался и находился.
- Как хочешь, лентяй, - Иваныч взял лыжи, ружье, подмигнул мне на прощание и скрылся за дверью.
Лентяем себя я не считал, тем более что собирался не валяться на печи, а полистать учебники. Последний институтский год обязывал, и диплом был не за горами. Тема "Разработка никому не нужного пульта управления каким-то проклятым табло на базе микроконтроллера с трудно произносимым названием" обещала незабываемый вечер.
Я склонился над листами с печатными платами и алгоритмами программ, и не заметил, как на лес опустилась ночь. Иваныч все не появлялся. Я выглянул за дверь. Снег немного сопротивлялся темноте, создавая иллюзию света, но рассмотреть ни приближающегося Иваныча, ни даже луча фонарика, он не позволял.
Человек - странное создание. Потеряв на неопределенное время из виду близкого себе, мы будем воспроизводить в голове кучу разных ситуаций, что могли с ним случиться, и обязательно все эти быстро сменяющие друг друга сцены окажутся с плохим концом. Я всегда заставлял себя так не делать, но ночной зимний лес хороших мыслей не навевал.
Идти искать Иваныча - было бы безумием, телефона он с собой не взял. Все, что мне оставалось, это вновь склониться над учебой и стараться чтением малопонятных символов отвлечься от мрачных раздумий.
Когда и через пару часов Иваныч не вернулся, листы с тетрадями были отброшены в сторону. Я несколько раз обошел вокруг избы, кричал в темноту. Безрезультатно.
Еще до рассвета дрожащие пальцы набрали знакомый телефонный номер.
- Дядь Миш, - с трудом унимая дрожь в голосе, сказал я. - Иваныч пропал.
Дядя Миша - сосед и лучший друг Иваныча, - приехал с первыми лучами солнца.
- Не появился? - спросил он, пожав мне руку.
- Нет.
- Как давно он ушел?
- И пяти вечера не было.
- Всю ночь в лесу, зимой, - дядь Миша тяжело засопел. - Выстрелов не слышал?
- Нет, - от отчаяния хотелось разрыдаться. Я прекрасно понимал, что даже если Иваныч не встретил дикого зверя, то холод с ловкостью хищника мог расправиться с ним.
- Ладно, не паникуй, - Дядь Миша увидел мое состояние и, подбадривая, похлопал по спине. - Одевайся, пойдем искать.
По счастью ночью не выпадало осадков, и след, оставленный лыжами Иваныча, был хорошо виден. Мы шли молча. Впереди грузный, похожий на гору, дядя Миша. Нога в ногу за ним - я.
След уводил вглубь леса, петлял между елями, опустившими покрытые снегом ветви к самой земле. В любое другое время я бы с удовольствием прошел по этому пути с фотоаппаратом в руках, но в этот день великолепие зимы вызывало у меня отвращение.
Битый час мы не останавливались ни на мгновение, солнце успело подняться над верхушками деревьев и, словно издеваясь, слепило до рези в глазах.
Неожиданно дядя Миша остановился, крепкое ругательство сорвалось с его губ. Он осторожно подошел к ели, что росла у края крутого склона, и поднял ружье Иваныча. След лыж прерывался у дерева, примятый снег ясно указывал, что вниз скатилось что-то тяжелое.
- Иваныч! Он там! - взволнованно указал вниз дядь Миша. - Черт, и угораздило же его!
Он оперся на ружье, словно на посох, и осторожно ступая на рыхлый снег, спустился с крутого склона. Я чуть не кубарем скатился вниз, торопясь и не задумываясь о безопасности. Сердце подскакивало к горлу, мешало дышать. Страх перед тем, что сейчас должно было предстать перед глазами, пробирал до костей.
Иваныч лежал у подножия склона под елью, опершись о ствол спиной. Одна его нога была неестественно вывернута в ступне, обломки лыж валялись рядом. Услышав шум, он обернулся, и я заметил среди густой рыжей бороды обледенелые полосы, оставленные бежавшими из глаз слезами. Иваныч был искалечен, он замерз до полусмерти, но главное - и с души словно камень свалился, - зимняя ночь в лесу не убила его.
- Что произошло, Иваныч? - спросил я крестного, когда скорая, подпрыгивая на ухабах, везла нас в районный центр.
Он лежал на койке, укрытый одеялами, из-под которых выглядывала нога с наложенной шиной. Румянец вместе с улыбкой вновь вернулись на его лицо.
- Ты даже костра не развел, - поддержал меня дядя Миша. - На тебя не похоже.
Иваныч глубоко вздохнул и часто заморгал, пытаясь не дать сбежать слезе.
Его рассказ был насколько короток, настолько и невероятен.
* * *
Иваныч мог обойти вверенный ему участок леса с закрытыми глазами. Он исходил его вдоль и поперек, знал каждое дерево и куст. Плохая погода или ночная мгла не могли сбить с толку опытного егеря. Он находил путь с закрытыми глазами.
В тот вечер, несмотря на опустившуюся на лес темноту, Иваныч привычным маршрутом возвращался в избушку. До нее оставалось совсем немного, когда егерь заметил внизу крутого склона темный силуэт, хорошо различимый на фоне светлого снега. Иваныч, остановившись, резко развернулся. Нога соскользнула, за ней поехала вторая, и егерь рухнул вниз. Во время падения одна лыжа зацепилась за ствол дерева, обломилась, и резкая боль в ступне заставила Иваныча вскрикнуть.
Сугроб у подножия склона смягчил удар. Иваныч выругался и попробовал встать, но смог только охнуть и, сдерживая стон, прикусить губу. Нога оказалась сломана, и пройти несколько шагов, не говоря о поднятии наверх, было невозможно. Первым делом Иваныч решил отдышаться, собраться с силами, а потом уже думать, что предпринять дальше. Он дополз до ели, что росла рядом, и оперся о ствол спиной. Не более пяти метров, но дались они егерю с огромным трудом.
Он лежал, тяжело дыша и судорожно перебирая в голове способы спасения. Ружье валялось где-то на склоне, телефон - на столе в избушке. Иваныч остался один на один с лесом, пугающим диким зверем и не менее страшным морозом. И от одного, и от другого мог спасти огонь, а, значит, необходимо было достать из кармана штанов спички.
Иваныч только потянул с руки перчатку, как заметил, что из-за деревьев на него смотрит пара глаз. Егерь замер, надеясь не выдать своего местонахождения, но было поздно. Из чащи вышел волк. Гладкая, отливающая серебром, шерсть, мощные лапы, острые клыки, длинный хвост - таким красавцем можно было бы залюбоваться, будь это фотография или кадры по телевидению. Но, видя подобного зверя перед собой и не имея в руках никакого оружия, Иваныч мысленно стал прощаться с жизнью. По спине побежала дрожь, а на лбу выступила испарина. К горлу подкатила тошнота.
Вслед за волком вышло еще четыре хищника. Они так же уставились на лежащего человека, скорее удивляясь тому, что он решил остаться на ночь в лесу. Волки не рычали, не скалили зубы, никак не проявляли агрессии. Но легче от этого не становилось, и в голове Иваныча сами собой закрутились слова "Отче наш". Когда он уже в третий раз стал повторять молитву, вожак, как Иваныч подумал о звере, первым вышедшим из-за деревьев, сделал несколько шагов, наклонил голову к ногам егеря и принюхался.
"Ну, давай же, серая скотина! Рви, грызи, сволочь! Чего ждешь?!" - хотелось закричать, чтобы остановить мучения, но с губ не сорвалось даже шепота. А волк ткнулся носом в руку Иваныча и лег рядом, прижавшись всем телом и примостив голову на человеческую грудь.
Иваныч закрыл глаза. Он не понимал, чего тянут эти паразиты и заставляют его мучиться ожиданием смерти. Но волк лежал, не шевелясь и не думая перегрызать человеку горло. Оставшиеся звери опустили головы, и подошли к ним. Не издавая ни звука, они легли и так же тесно прижались к Иванычу.
Егерь боялся пошевелить даже пальцем, во рту пересохло от волнения, но он и не думал протянуть руку к снегу, чтобы смочить им губы. Иваныч лежал, согретый волчьим теплом, и не переставал молиться.
Хищники встали вместе с солнцем. За всю ночь они ни разу не попытались зарычать или укусить человека. Волки спасли егеря от замерзания и на пару с темнотой ушли в лес. Последним поднялся вожак. Он долго стоял и смотрел в глаза Иваныча, словно пытаясь ему что-то сказать. Наконец, отвернулся и он, и тогда Иваныч увидел на задней лапе волка длинный белый шрам, похожий на зубья пилы.
Из глаз егеря полились слезы.
* * *
- Помнишь волчонка, которого я принес лет пять назад в избушку? - Иваныч приподнялся на локте и, чуть не умоляя, смотрел на меня. - Волчонка. С рваной раной на поломанной лапе. Помнишь?
Я, потрясенный, молчал, а крестный взвывал к моей памяти.
- Ты еще говорил, что я должен был оставить его в лесу. Что человек не должен нарушать баланс, хрупкое равновесие дикой природы. Ну же, помнишь?
Конечно, я ничего не забыл, но не мог вымолвить ни слова. Иваныч выхаживал полуживого волчонка месяца три, сидел с ним, как с родным ребенком, пока тот достаточно не окреп для того, чтобы его выпустили на свободу.
- Зигзаг? - удалось выговорить мне кличку волчонка, полученную благодаря шраму на задней лапе, что остался, как напоминание о людской доброте. Произошедшее не укладывалось в голове. Дикий зверь, спасенный когда-то человеком, отплатил ему той же монетой? Это было невероятно, но живое свидетельство чуда - Иваныч, - лежал перед мной целый и невредимый, если не считать перелома ноги, но к этому повреждению волк не имел никакого отношения. - Так это был он, Зигзаг?
Иваныч не ответил. Он откинулся на подушки и стал смотреть на мелькающие за окном машины деревья. Из глаз крестного потекли редкие для этого человека слезы. Слезы благодарности и счастья.
Основано на реальных событиях