Venetzia! Февраль 11th, 2008, 9:15 am
Первый десяток овец перемахнул через полуметровую кирпичную стену играючи, точно табун арабских скакунов. Второй и третий сбавили темп, но с заданием справились. Проблемы начались с сорок пятой овцы. Она в нерешительности мялась у преграды, принюхивалась, присматривалась, жалобно блеяла и оглядывалась на Егорова в надежде, что он, жестокосердный, отменит задание.
-Давай, прыгай, - проворчал он сердито.- Мне тяжело, а ты чем лучше?
Кто же мог подумать, что спровоцировать овечий бунт так просто? Одно неосторожное слово - и гениальный план дал трещину, вместо стройных рядов марширующих овечек перед внутренним взором предстало бестолковое стадо – попробуй пересчитай…
И вообще, кто сказал, что подсчет овец спасает от бессонницы?! От бессонницы спасают пару бокалов хорошего вина, или, на худой конец, стопка водки, а овцы… Овцы даже во сне всего лишь наивные, ленивые зверушки, и в качестве снотворного они никак не годятся.
Следующий раз надо попробовать охоту. Не тупо наблюдать за копытными, а деятельно отстреливать, ну, например, рябчиков, или летучих мышей. Да, лучше летучих мышей – этих крылатых тварей Егоров особенно не любил.
Решено, сначала перекур, а потом еще одна попытка задобрить Морфея.
Егоров сел в кровати. Эх, хорошо, что болеет он не как обычные смертные, а по блату, в отдельной люксовой палате. Никаких тебе назойливых соседей, никаких соглядатаев. И можно выйти тихонько на персональный балкон и, наплевав на больничный режим, покурить.
Сигареты контрабандой принес сегодня утром друг Пашка, воровато оглядываясь на хорошенькую медсестричку, сунул пачку «Парламента» Егорову в карман – конспиратор. А потом еще полчаса ныл, что курение вредит здоровью, и что Минздрав не просто так предупреждает. Пришлось объяснить товарищу, что загнется он скорее от бессонницы и безделья, чем от никотина.
Егоров лежал в этой частной клинике уже почти неделю, и если с бездельем хоть как-то помогали мириться книги – тоже, между прочим, контрабандные, - то с бессонницей была настоящая беда.
А всему виной авария и, как следствие, черепно-мозговая травма, не так чтобы очень серьезная – легкий обморок, головная боль, тошнота – но порушившая в одночасье все его планы на отпуск. В кои-то веки вырвался на хоту, и нате вам - джип всмятку, голова чудом не всмятку. А еще бессонница…
Егоров набросил на плечи куртку, вышел на балкон, облокотился о перила, закурил. Ночью можно было курить, особо не таясь, курить и смотреть на Большую медведицу, необычайно яркую и даже в чем-то загадочную, и убеждать себя, что после перекура сон непременно придет. А еще, ночью рождались стихотворения, измученные бессонницей и от этого особенно пронзительные и искренние…
Он улыбался мыслям несуразным,
Смотря в заиндевелое окно,
И допивал крепленое вино,
Окрашивая скатерть ярко-красным.
Душа еще сопротивлялась сну,
В глазах еще не гасло пламя свеч, но
Зима, приникнув к черному окну,
Морозной кистью выводила: "в-е-ч-н-о"…
О том, что Егоров, зануда, циник и эгоист до кончиков ногтей, сочиняет вирши, не знал никто, даже лучший друг Пашка. Эту сторону своей жизни он оберегал особенно рьяно, даже более рьяно, чем право на одиночество.
Все, в сторону лирику, пора переходить к практике. Егоров вернулся в палату, улегся на кровать, закрыл глаза.
Загнав всех своих овец в аккуратный загончик и накормив свежескошенной травой, он зарядил виртуальную винтовку и принялся выискивать на виртуальном небосводе крылатых тварей. На сей раз, фантазия подвела: рябчиков - сколько хочешь, а летучей мыши ни одной. Егоров присматривался и так и этак, и даже винтовку поменял на дробовик, как в «Думе», а толку - чуть. Вот она – непруха…
От виртуальных страданий его отвлекло деликатное покашливание. Егоров открыл глаза и тут же их снова зажмурил - вслед за бессонницей в его безмятежную обывательскую жизнь прокрался глюк.
Глюк выглядел как гигантская летучая мышь, болтался на шторах, таращил черные глаза-пуговицы, и тоскливо вздыхал.
Привет!- усилием воли Егоров удержался от желания вскинуть дробовик и разрядить в глюк всю обойму.
-Привет, - мышь-переросток снова вздохнула, втянула носом воздух, спросила с завистью:- Курил?
-Курил, а что?
-Я бы тоже…
-Ну, так за чем дело стало? Угощайся!- он кивнул на пачку «Парламента».
-Спасибо. Мне нельзя, у меня режим.
-Так и у меня режим.
-Ты - другое дело, ты настоящий.
-А ты?
-Я?- гостья задумалась.- Я не знаю. Скучно тут, - сказала без перехода.
-Где?
-Тут, где я.
-А ты разве не там же, где и я?
-Я где-то на границе. Ты первый настоящий.
-А, ну тогда понятно.
Интересный у них получался разговор, очень содержательный. Надо будет завтра попроситься на консультацию к психиатру, а то мало ли что, вдруг, это серьезно.
-И поговорить не с кем, - продолжала печалиться гостья.- Никто меня не слышит.
-Я слышу.
-Ты первый и единственный.
О, как! Он - первый и единственный. Очень романтично.
-Ну, так со мной и поговори.
-Можно?- летучая мышь обрадовалась, взмахнула кожистыми крыльями.- Не шутишь?
Егоров снова закрыл глаза, процитировал себя раннего:
Давай о чём-нибудь поговорим…
Об импрессионизме,
О погоде…
О том, что постоянства
Нет в природе,
В чём убеждают нас
Календари...
…и тут же испугался. Что это на него нашло? Незнакомой летучей мыши доверяет самое сокровенное…
А ей понравилось, Егоров как-то сразу понял, что понравилось: по влажному блеску черных глаз, по трепетанию крыльев, а еще по тому, как она смущено сказала:
-Еще хочу. Можно?
И он, циник, зануда и эгоист до кончиков ногтей, расплылся в смущенной улыбке и сказал:
-Конечно, можно.
Время пролетело незаметно. Может, из-за стихов, а может из-за того, что собеседница ему досталась прикольная, разносторонняя такая собеседница, разбирающаяся не только в поэзии, но еще и в греческой мифологии, и в способах охоты на вампиров, и в особенностях экосистемы болот средней полосы. Болтать с такой – одно удовольствие…
…Он проснулся от ласкового похлопывания по плечу.
-Егоров, подъем!- дежурная медсестра улыбалась дежурной улыбкой и под шумок пыталась пристроить ему под мышку градусник.- А говорили – бессонница.
«Уболтала, - пронеслось в голове, - загрузила греческой мифологией и экосистемами. Усыпила».
-Сегодня с утра на анализы, - медсестра пристроила-таки градусник, строго нахмурилась.- И чтобы обязательно, а не так, как в прошлый раз.
В прошлый раз Егоров до лаборатории не дошел, посчитал, что кровушки у него попили и так предостаточно.
-Я прослежу, - медсестра погрозила пальчиком.
И вправду ведь проследит, работа у нее такая - собачья.
Идти по гулкому коридору было неприятно. Ощущение такое, словно ты не в больнице, а в комфортабельной тюрьме. За стеклянными дверями – камеры-одиночки, все внутренности на виду. Сам Егоров долго воевал, чтобы ему дали нормальную палату, с нормальными дверями, а то лежал бы сейчас как на витрине. Вот, к примеру, как эта дамочка из тринадцатой. У дамочки тоже что-то с головой, только посерьезнее, чем у него. Медсестричка назвала эту беду веско и неумолимо - кома. В общем, не повезло человеку.
Четыре дня Егоров проходил мимо тринадцатой палаты, не особо задумываясь над судьбой ее обитательницы, а сегодня вот задумался, даже к прозрачной двери подошел и носом к стеклу прижался, чтобы было лучше видно.
Дамочка оказалась соввсем молоденькой, Егоров тут же переименовал ее в девчонку. Черный ежик волос, лицо безмятежное, руки тонкие с синими прожилками вен – с виду ничего коматозно-фатального.
-Егоров!- послышался за спиной грозный голос все той же бдительной медсестры.
-Давно она так? - спросил он, отклеиваясь от стекла, и протирая его рукавом рубахи.
-Месяц. Шансы никакие, но сердце крепкое. На следующей неделе родственники домой заберут.
-Да, плохо, что шансы никакие. А может, поправится?
Медсестра посмотрела так, что сразу стало ясно – не поправится…
Ночи Егоров ждал с нетерпением, гадал: придет - не придет, даже стих новый сочинил, лирический.
Она пришла. И следующей ночью тоже. И еще три ночи подряд. И разговаривать с ней было одно удовольствие - даром, что летучая мышь.
А на седьмую ночь Егоров опростоволосился, повел себя совсем не по-джентльменски.
Гостья что-то взахлеб рассказывала про трудности разведения в неволе уссурийского тигра и увлеченно размахивала крыльями.
-Осторожнее, - сказал Егоров, - не порви шторы.
-Чем? – удивилась она.
-Когтями.
-Какими когтями?!
-Обыкновенными. Ты же летучая мышь, у тебя должны быть когти.
-Я летучая мышь?..
-Ну да! А ты что не в курсе?
Она была не в курсе. Хуже того, она обиделась.
-Значит, вот, как ты меня себе представляешь - летучей мышью…
-А ты не такая?- спросил он осторожно.
-Я думала, что я бабочка, - она всхлипнула, совсем по-женски.
-Какая бабочка?
-Да хоть какая! Лишь бы бабочка…
Утром Егоров проснулся с больной головой и чувством вины, и весь день маялся и тосковал, и даже не стал ждать отбоя - завалился спать в восемь вечера, чтобы встретиться с ней побыстрее и извиниться за вчерашнее.
…А она не пришла. Обиделась. Бабочки такие обидчивые…
Опять анализы. Он ненавидел анализы лютой ненавистью. Он бы уже давным-давно выписался, если бы не летучая мышка, думающая, что она бабочка.
В палате номер тринадцать не было медсестры, только девочка-пациентка. Егоров толкнул стеклянную дверь, подошел к кровати, пристроился рядом с мудреной аппаратурой, посмотрел на девчонку. Она тоже не там и не здесь, она на границе, как его летучая мышка…
-Ну, привет, - он погладил девчонку сначала по волосам, а потом по щеке - осторожно, одним пальцем - и уже хотел сказать, что был дураком, что ждет не дождется, когда она его простит и снова придет в гости, но примчалась медсестра и закричала что-то про злостное нарушение режима, и принялась выталкивать его из палаты.
Егоров заметил это в самый последний момент – карандашный набросок бабочки на прикроватной тумбочке, еще одно доказательство…
-Это ее?- спросил шепотом.
-Мать принесла, сказала, что девочка любила бабочек, - медсестра нахмурилась, добавила строго:- Ну, идите вы уже, пока врач не заметил.
-Почему любила?- спросил он зло.- Она и сейчас их любит.
Что-то такое неправильное случилось с его сердцем. Вроде бы в аварии пострадала голова, а болит и трепыхается именно сердце. Он даже знает, из-за кого – из-за девчонки из тринадцатой палаты, которая не там и не здесь…
Нет, все-таки женщины – непостижимые существа. Вот ему бы было совершенно все равно, в каком виде болтаться на границе между мирами, да хоть в облике звероящера. А эти обижаются из-за пустяка…
Друг Пашка не подвел. Друг Пашка был знатным контрабандистом, а еще он мог достать луну с неба. Егорову не нужна была луна, ему нужны были бабочки. И плевать, что на дворе зима. У него на сердце тоже, между прочим, зима.
В тринадцатой палате сменилась медсестра. Эту Егоров знал, и даже пару раз подкармливал шоколадками. Эта была доброй и отзывчивой, и согласилась выйти из палаты на десять минут «по очень неотложным делам».
Бабочки - аж пятьдесят тропических красавиц - долго не хотели вылетать из обувной коробки. Пришлось в качестве аргумента врезать по ней кулаком.
Помогло - разноцветная крылатая братия разлетелась по палате, облепила мудреную аппаратуру, разукрасила диковинным узором скучные больничные простыни. Особо отважные пристроились в девчонкиных волосах.
-Ну вот, - сказал Егоров смущенно. - Видишь – бабочки.
Она не видела, но мудреная аппаратура зашумела как-то по-особенному многообещающе.
Эх, была - не была! Как там принято обращаться со спящим красавицами?..
Поцелуй получился не так чтобы очень эффектным - в щеку. Куда ему до сказочных принцев? Но идея, несмотря на некоторую затасканность, была хороша и даже не лишена изящества.
«Если проснется, приглашу в ресторан,- подумал Егоров, - а если не проснется, притащу ей пару сотен бабочек, чтобы уж наверняка».
Он упустил момент, когда это случилось. Руки вдруг коснулось что-то мягкое и теплое, и голос, тот самый, из снов, сказал:
-Привет.
У нее были светло-карие глаза, и ямочки на щеках. И она точно была не там, а здесь, в палате номер тринадцать.
- Ты носишь очки? В моих снах ты был без них.
-Ношу, - сказал он смущенно.- Видишь ли, спать в очках неудобно.
-Плохое зрение?
Да, зрение было хуже некуда, самое время задуматься о лазерной коррекции…
-Минус семь диоптрий, если тебе это о чем-нибудь говорит.
-Тогда, все понятно.
-Что понятно?
-Ты просто не рассмотрел, что я не летучая мышь, а бабочка, - она застенчиво улыбнулась, погладила его по руке.
-Да, ты всегда была бабочкой, я просто не рассмотрел, - возможно, впервые в жизни Егоров порадовался, что у него плохое зрение…