Doctor Lloyd Октябрь 25th, 2007, 7:19 am
Я красивая, но долго этого не знала. Во всем виновата мама, вечно твердившая, что я «обычная, но вот голова светлая». В смысле, умная. Я ей верила и училась на «отлично», готовясь стать хорошим специалистом и даже не рассматривая вариант жизни просто красивой женщины. Со специальностью все срослось, но если бы я тогда понимала, что красива, то обязательно попробовала бы поступить в театральный. Или во ВГИК. Но в семнадцать лет казалось, что невысокая темноволосая «обычная» девушка никому не нужна в качестве актрисы, поэтому я пошла совсем в другой вуз. О чем, собственно, и не жалею.
Хотя самореализации в шоу-бизнесе все же сильно не хватает. Пою я громко, но слуха нет. Настолько нет, что обычно окружающие не разрешают мне петь даже тихо. Между прочим, это очень угнетает. На конкурсы красоты меня не брали по причине небольшого роста, попасть в модели я тем более не пыталась. В конце концов, в жизни и так есть чем заняться!
Но правильно говорят, что родители пытаются осуществить все свои несбывшиеся мечты в детях. Может быть, поэтому мои дочки почти что с младенчества оказались в базах данных всех актерских агентств. Раз в несколько месяцев мы обязательно ездили на кастинги, результаты которых неизменно повергали меня в уныние. В рекламе сока надо сказать одну фразу. И зачем, скажите, от детей требуют целое стихотворение? Самое неприятное, что все конкуренты бойко рассказывают длинные поэмы, а мои даже «идет бычок» вспомнить не могут. Посмотрев на других юных актеров, я решила всерьез подготовиться. Дочки выучили «У Лукоморья», «Дети, в школу собирайтесь» и еще что-то из Ахматовой. Но нюха у них нет совсем: если одна рассказывает «Лукоморье», то и вторая – «Лукоморье», если одна жмет слезу Ахматовой, то и вторая – туда же.
Кастинги продолжались. Обычно детей вызывали в отдельную комнату, а волнующиеся родители оставались вздыхать в коридоре или холле. Иногда мне удавалось проникнуть на собеседование вместе с дочками, и всякий раз я остро переживала из-за столь очевидной несправедливости судьбы. Ну почему, почему в моем детстве не было ничего подобного? Всего делов-то: сказать пару реплик с нужной интонацией, и ты – в фильме. Флегматичный режиссер с добрыми глазами за стеклами очков пытает моих дочек:
- Пришел папа, и надо радостно сказать ему «здравствуй, папа». Давайте представим, что вон та вешалка – это папа, и сейчас вы по очереди скажете ему «здравствуй, папа». Кто первый?
Про вешалку – это была неудачная идея. Очень неудачная. Они и так-то ничего говорить не собирались, а папа-вешалка привела их обеих в состояние легкого шока. Режиссер понимает, что погорячился.
- Хорошо, не вешалка, а… - взглядом обводит комнату, но не находит ничего подходящего. – А я. Я – ваш папа, мы долго не виделись, и вот я пришел домой, и вы радостно говорите «здравствуй, папа». Давайте по очереди. Кто первый?
Первая говорит со странной гнусаво-капризной интонацией. Не очень понятно, что она имела в виду, но счастья было маловато. Вторая просто шепчет, уставив глаза в пол. Дома они орут – о-го-го! Режиссер все такой же спокойный и добрый. Я не знаю, удобно ли быстро разъяснить дочкам, что к чему, и каким тоном надо радоваться папе. Может, он как раз проверял их способности к импровизации?
Мне бы, мне бы такой кастинг! Я бы и закричала, и завизжала, и прыгнула бы папе на шею. Я бы была тихой и шумной, веселой и грустной, я бы часами рассказывала им стихи и анекдоты,… но я уже не гожусь. Мне много лет, и я уже даже перешагнула из первого периода своей жизни во второй. Переход этот ознаменовался сменой профессии, выходом замуж и рождением детей. Троих – две девчонки и один мальчонка. Все это, конечно, счастье, но теперь куда мне в актрисы? Пока что вся моя жизнь идет по бесконечному кругу, как сказка про белого бычка, только вместо бычка – белое белье. Жизненный цикл белья строго формализован и неизменен ни при каких обстоятельствах. Стирка – сушка – глажка – шкаф – корзина – опять стирка… Мой личный жизненный цикл побогаче: уроки, памперсы, косички, кухня, уборка сухая и влажная, магазины, прогулки, поликлиники, секции, понедельник, воскресенье, понедельник…
Вечером, когда все накормлены и уложены, посудомоечная машина включена, столы вытерты от крошек, а белье запущено на следующую стадию бесконечного круга, я ненадолго замираю у зеркала в ванной. Зря мама твердила, что я – не красавица: я, конечно, красива, даже сейчас. Кожа ровная и гладкая, почти без морщин; гусиные лапки – а у кого их нет, этих лапок? Яркие карие глаза, чуть полноватые губы и, - завидуйте, блондинки! - черные брови и ресницы. С головой, конечно, надо что-то делать. Хотя бы помыть. А если без шуток, то осветлиться и постричься, но не коротко, - муж признает только длинные волосы, будет возмущаться. Лишний вес все портит, набрала после третьих родов. Но, если не смотреть на талию и бедра, то – хороша! Хороша! Жизнь и в моем возрасте не заканчивается, я еще столько всего могу: и профессию еще раз поменять, и открыть свое дело, и многого добиться, и отдыхать, путешествовать. Растить детей, выдавать дочерей замуж, жить рядом с любимым человеком. И даже не знаю, грустно ли мне от мысли, что некоторых вещей уже никогда не будет. Например, меня уже никогда не позовут сниматься в кино. Такое странное чувство: не грусть, а однозначность. Что-то может случиться, а может не случиться, а чего-то уже точно не будет. Я говорю отражению «спокойной ночи» и ухожу спать.
Ура! Свершилось! Пробились! Пробились, наконец!
Дочек взяли в настоящий большой фильм. На микро-роль. Микро-микро, но роль!
Съемочный день, - он всего один, - назначен на воскресенье. Это удачно, потому что фильм снимается в Подмосковье, довольно далеко от Москвы, и непонятно, как бы мы добирались туда в будний день. А так едем всей семьей на собственном транспортном средстве. Дома остается только кот, чему он очень рад.
Промаявшись битый час в пробках, добираемся до типового санатория-пансионата периода советского застоя. Такие же точно корпуса в «Истре», где дочки отдыхали с бабушкой в прошлом году. Но если в «Истре» было на удивление шумно и многолюдно, то здесь царит покой и абсолютная тишина. Паркуемся на полупустой стоянке, выгружаемся, входим в холл. Там только администратор корпуса и созванивавшаяся со мной помощник режиссера по кадрам Лена. Холл прекрасен: большой, чистый и какой-то свежий, с мягкими диванами и креслами, которые мы тотчас же заваливаем привезенными с собой баулами. А то! Мы приехали на съемки со своим гардеробом, потому что по телефону не смогли договориться, в какой одежде лучше быть девочкам. Глядя на Лену, я понимаю, почему не смогли. Она очень красивая, – высокая, стройная, стильная, с белыми волосами чуть ниже плеч и правильным лицом, - но совершенно сонная и заторможенная. Заметив наши сумки, она уже не понимает, кто мы, зачем здесь, и что с нами делать. А когда на сцене появляется мелкий, Лена полностью выпадает в осадок. Видимо, сообразила, что такого маленького актера ей не заказывали, и от этого у нее окончательно перегорели предохранители. Поэтому Лена говорит нам подождать и ретируется куда-то в недра корпуса. Мы остаемся с администратором, вполне адекватной женщиной в годах, и дружелюбно треплемся о том, какой хороший и тихий у них пансионат, какой обаятельный у нас малыш, и какие ужасные в Подмосковье пробки.
Минут через пять приходит другая девушка, совершенно не похожая на Лену: полноватая, белокурая, в растянутых джинсах и свитере. Представляется Оксаной. Она потрясающе милая: все время улыбается, хвалит девочек, мелкого, нас, - за одежду, за пунктуальность, за то, что вообще приехали. Актер, с которым должны сниматься дочки, еще занят, поэтому Оксана ведет нас в бар. Я не могу ею налюбоваться: на лице ни тени косметики, глаза чуть покрасневшие, волосы взлохмачены, - но какая милая, какая у нее улыбка, как она смотрит. Она смотрит так, словно всю свою жизнь мечтала посидеть рядом с нами, и теперь чувствует себя немного виноватой, что ей одной досталось столько счастья сразу. И взгляд этот искренний, - она действительно нам рада. Я спрашиваю, кем она работает на фильме. Ответ повергает меня в шок. Оксана директор, директор картины. Она здесь главная, наравне с режиссером и продюсерами.
Дочки выпрашивают конфеты, нам с мужем достается по стандартному кофе, Оксана от всего отказывается и куда-то убегает. Возвращается через несколько минут, приносит девочкам по тройке «рафаэлло» и апельсины. Я уговариваю ее тоже взять конфетку с нашего, так сказать, стола. Она смущается.
Перекусив, поднимаемся обратно в холл. Там побольше простора для мелкого, и он хулиганит вовсю. К тому же, там очень мягкий ковер, на который можно падать с разбега, шторы, в которые можно заматываться, и большие кадушки с растениями, за которыми можно прятаться. Все умиляются. Людей уже побольше, среди них появились и откровенно богемные персонажи. Один – в красном болоньевом костюме, как для горных лыж, и такой же красной болоньевой кепке. Другой – в черном кожаном плаще, черных джинсах и высоких ботинках, совершенно демонический молодой человек с черными волосами и пронзительными черными глазами. Проходя мимо, он приостанавливается и внезапно заглядывает мне прямо в лицо, в глаза, задерживая взгляд чуть дольше, чем позволяют приличия. В молодости я бы не оставила без ответа такой откровенный интерес, но сейчас я уже большая, умная, и мне известны многие скрытые причины вещей. На самом деле, этот парень не пытается ни познакомиться, ни, не дай Бог, никого обольстить, - он просто близорук и не носит очков. Он обречен заглядывать в чужие лица, чтобы не пропустить знакомого. На самом деле, это наверняка скромный и стеснительный человек, не понимающий, почему женщины иногда кидаются на него, как обезумевшие.
Приходит режиссер. Он одет во что-то коричневое, клетчатое, размашистое и внешне больше всего похож на мужа моей близкой подруги, фанатика-программиста, который работает семь дней в неделю, появляясь только по ночам и совсем уж крупным праздникам. Богемные персонажи уходят на съемочную площадку, оказавшись помощниками осветителя и звукорежиссера. Мы все еще тусуемся в холле.
- А это вы покрасили ели белой краской под Клином? – любопытствует муж. – Ну, как будто это снег? А то мой заместитель ехал оттуда с дачи, говорит – все машины тормозят, прикалываются.
- Нет, не мы. У нас действие происходит летом.
Я настораживаюсь. На улице градусов десять, не больше, - вдруг они захотят снимать девочек без курток? Искусство, конечно, требует жертв, но лечить их потом от ангины, - это слишком большая жертва.
Появляется наш актер, и мы идет осматривать «натуру». Капает дождик, солнца нет, деревья мокрые и желтые, только кипарисы мужественно несут свою службу.
- Девочкам надо будет снять шапки? – робко интересуюсь я у Оксаны.
- Ой, да упаси Боже! Простудятся еще, - машет она, удивленная, что такое могло кому-то прийти в голову.
Выезжаем обратно затемно. Ленинградка стоит, мы сворачиваем на Пятницкое. Там получше, но очень темно: фонарей нет вообще, фары почему-то ничего не освещают. Мелкого покормили перед отъездом, он устал и вроде бы должен спать, но не тут-то было. Мой сынок сперва хнычет, потом орет во весь голос. Останавливаем машину на обочине, в кромешной темноте вытаскиваем ребенка из автокресла, засовываем обратно, - орет. Попить водички, - орет. Снимаем шапочку, расстегиваем комбинезон, - орет. Мы с мужем тоже начинаем орать, пересаживаем меня на заднее сиденье, а одну из дочек – вперед. Малыш орет. Я включаю лампочку в салоне, чтобы рассмотреть его получше, - замолкает. Выключаю – орет. Все ясно, будем ехать с включенным светом. Бедный муж, дороги и так-то не было видно, а теперь – вообще. Но едем. Мелкий подхныкивает.
- Спой ему что-нибудь, и он уснет, - требует муж.
Да с удовольствием! Когда еще мне позволят попеть в полный голос и с целой машиной слушателей. Я пою, ни в чем себе не отказывая. Сначала колыбельную, потом «Ой, да не вечер», потом «Под небом голубым». Песне на пятой муж не выдерживает.
- Ну ладно, хватит, - и включает радио.
Вот как? Не ожидала такой нетерпимости с его стороны. Малыш спит, девочки спят, вокруг ночь.
Мы приезжаем домой в десятом часу. Вваливаемся в квартиру к явному неудовольствию кота, - он еще не успел соскучиться. Младшая дочка говорит:
- Мама, я спрашивала у Оксаны, будут ли наши фамилии в титрах, она сказала, что нет. Как ты думаешь, мы уже стали знаменитыми?
На кухне импровизируем с ужином. Я учу дочек:
- Завтра придете в школу и обязательно расскажите всем, что вы снимались в кино. Но так, небрежно, будто для вас это дело обычное. Говорите спокойно: о, о, мы вчера ездили в кино сниматься… играем дочек главного героя. Не надо кричать: мы так рады, мы так счастливы, понятно?
Кивают. Понятно.
С тарелками в руках перемещаемся на диван в большую комнату, включаем телевизор. Мелкий отрабатывает падение с разбега на паркет. Перещелкиваем каналы, и вдруг! – о, чудо! Видим нашего режиссера. Рассказывает о фильме, который как раз выходит на экраны. Оказывается, это он его снял. Мы в шоке от такого близкого контакта с прекрасным.
- Девочки, вы узнаете? – строго спрашивает муж. - Это же ваш режиссер!
- Девочки, посмотрите! – взволнованно говорю я. – Еще немного, и вы могли бы сниматься с «моей прекрасной няней» и Гошей Куценко. Нет, вы представляете?
Смысла в моих словах нет совершенно никакого, зато эмоциональная составляющая зашкаливает. Дочки восхищены и подавлены грузом ответственности за великое. Они чувствуют, что в их жизни наконец-то произошло что-то очень важное.
Мелкий играет машинками, и мне в ногу утыкается желтый ламборджини. Великолепная идея!
- Юлька, - говорю я старшей, - завтра в школе, когда будете рассказывать про фильм, скажи: а главный герой приехал на желтом ламборджини. Только при мальчиках скажи, а то девочки не поймут. Запомнишь? Лам-бор-джи-ни.
Юлька хочет запомнить, но получается не очень.
- Лам-бам… Лар-бар…, - безуспешно пытается повторить она.
- Это просто, - вмешивается муж. – Запомни итальянскую провинцию Ламборджи.
Спасибо, дорогой, очень помог.
- Мама, а может, вон та синенькая попроще называется? – с надеждой спрашивает дочка.
Нет, девочка, это пежо, тебе это не надо. Учи с детства правильные слова, малышка. Вот наше слово, запомни - лам-бор-джи-ни!