Venetzia! Февраль 11th, 2005, 4:22 am
Трудно быть…
Если бы я сказал, что случайно оказался в тот январский день на мосту, вы бы мне все равно не поверили. Я вездесущ, я всемогущ, но знаете, каков мой самый большой недостаток? Я не признаю границ и правил. И потому не могу называться ни ангелом, ни чертом. Читали о сотворении мира? Знаете, что такое первородный грех? Я жалею, что сам не решился на это. Научить человека границе между добром и злом – вот это был выбор… А мне бы самому стоило отведать тот плод. Вы спрашиваете, как же Господь терпит такое ходячее недоразумение, как я? Должно быть, вы полагаете, что Бог – это что-то вроде босса. Снимите шоры с глаз. Оставьте ваш рабский страх. Господь – отец. Вы Его дети. А я блудный сын.
И в этот день Он прекрасно знал, что я пойду вслед за ней на мост. Он дал мне понять особенно резким порывом холодного ветра, горстью снежинок, обжегших ее щеки. Я чувствовал все, что чувствовала она. Я смотрел ее глазами на быстротекущую темную воду, ритм ее сердца мешал мне сосредоточиться, когда я прошептал ее губами – о, что это были за губки – перестань, не стоит этого делать. Вода ледяная, будет очень больно, ты проплывешь, словно мешок картошки, твое тело не найдут, оно вздуется, летом в нем поселятся водяные жуки, ты же ненавидишь жуков… Но она сняла с головы вязаную шапочку и бросила ее вниз. Мне не хотелось умирать в ее теле.
- Мадам, жизнь и так коротка, к чему ее еще укорачивать?
Она испуганно обернулась. Я знал, что она видит перед собой подвыпившего мужика со стаканом красного вина в руке. Мне было не трудно привести его сюда, оторвать от теплой компании – уже много лет он смотрит перед сном «Трех мушкетеров», тайком пишет стихи, все еще верит в благородство и «души прекрасные порывы», в Новогоднюю ночь загадал желание - спасти от смерти красивую женщину. .. А она действительно была красива – дикой красотой воинственной степнячки, или, скорее, жены самурая, решившейся на харакири. Она приняла стакан, сделала несколько глотков, потом вернула и быстро пошла прочь. Мы не спасли ее, мы всего лишь дали ей еще немного времени.
Мне всегда нравилось наблюдать за людьми. Я могу простоять весь день в углу комнаты, словно молчаливое привидение. Да что там день – я простаивал годы, глядя, как подрастают дети, как включают и выключают телевизор, как люди ссорятся и мирятся, я люблю мирить людей, для этого немного надо – всего лишь шепнуть в подходящий момент: «Ну что мы, дураки, делаем?». И вы уже объясняетесь друг другу в любви, дружно решаете купить сыну вожделенную куртку или простить собаку за съеденную шапку из ханурика. Я люблю слушать, как шкворчит жареная картошка, как самозабвенно плачут дети от их маленьких обид, как влюбленные вздыхают и шепчутся под одеялом. Какие же вы счастливые, люди… У вас есть все это.
Но в семье рабы Божьей Любы не было детей, слезы которых можно было бы высушить поцелуями, не было вкусных запахов и семейных драм. Она весь день сидела одна, уставившись в экран монитора, и ждала с работы молчаливого мужа. Он приходил с запахом алкоголя, занимал место перед компьютером, там же съедал свой ужин из полуфабрикатов, не чувствуя вкуса, потом ложился спать. А Люба снова садилась за компьютер – писала статьи в местную периодику, оформляла чужие курсовые, читала электронные книги из Библиотеки Мошкова, вела «Живой Журнал» - и все молча. Я пробыл в этой семье почти неделю и чуть не сошел с ума от скуки, но ни разу не слышал ее голоса. Я уже решил, что она немая, и только собрался навести справки о ее здоровье и карме, как однажды, придя с работы, ее муж неожиданно ударил свою супругу. Кажется, за то, что его ужин успел остыть, пока он сидел в баре с друзьями. Каюсь, я пошел на поводу своих чувств – заставил его зубную щетку упасть в унитаз и подстроил визит начальства на работе в самое неподходящее время. Но Люба плакала, сидя на полу, а я никак не мог утешить ее. Позже она написала в «живом журнале»: «Меня снова ударил муж. Я превратилась в тупую русскую бабу, которую бьет пьяный муж, а она все терпит». Я бы ни секунды не остался в этом доме, если бы она не написала в конце короткую фразу: «Мне трудно быть. Я испытываю чувство вины за то, что живу».
Чем отличаются ангелы от чертей? Ничем. Все едино. Мы всего-навсего бухгалтеры человеческой судьбы. Мы следим за вашими поступками. Хорошие уравновешивают плохие. Плохие уравновешивают хорошие. Поступки вызывают события в вашей судьбе. Иногда приходится вмешиваться, награждать или карать. Бывает, что не одного человека, а целую нацию. В зависимости от этого вы и называете нас добрыми или злыми. Единственное правило - в чужую душу вход воспрещен. Мы не имеем права влиять на выбор человека, наградой или карой подталкивая его к решению. Мне всегда было больно смотреть, когда человек делает выбор в сторону тьмы, отчаявшись ждать просвета в своей судьбе. Я уверен – если бы люди получили все, чего хотят, если бы они были счастливы, на Землю пришло бы Царство Божие. И не было бы больше зла. И пресловутого равновесия, которым так кичится Троица. В конце концов, в Его любимой молитве «Отче наш» есть пожелание прихода Царства Божьего, почему же он медлит?
Но это мои проблемы, незачем ими заморачиваться. Я рассмотрел судьбу Любы – да, равновесие тебе имя. Она не делала ничего плохого. Она творила добро – писала статьи о церквях и монастырях, сиротах и инвалидах, объявляла сбор подержанных игрушек для детского дома, ее главными качествами были смирение и самопожертвование, все, как любит Он. У нее был только один грех. Она мечтала умереть. В пять лет симпатичная девочка с сиреневым бантиком взгромоздилась на спинку кровати, привязала поясок от платья к висящему на окне кашпо, на другом конце сделала петлю и надела ее себе на шейку. Кашпо оборвалось. В другой раз она привязала поясок к висящей на стене книжной полке. На грохот прибежали родители. Кажется, мать поняла, в чем дело, но сказала отцу: «Любаша мечтает о карьере канатоходца». Девочка подхватила мамину ложь. В последствии она «мечтала» о карьере водолаза, пытаясь утопиться, потом врача, пытаясь отравиться, но в институте, когда соседки по общежитию нашли ее в душевой с порезанными венами, ложь уже не спасла от вмешательства в ее душу. Врачам не скажешь – вход воспрещен… Много лет Люба живет на антидепрессантах, периодически добровольно меняя свою личность на жизнь комнатного говорящего растения.
- Что же ты хочешь? – в бессилии спрашивал я, уставая спасать ее от самой себя. Если наказанием за грех стал ее вечно пьяный муж, может, стоит поменять … мужа? Невзирая на недовольство Создателя, я слегка подкорректировал карму одного молодого человека.
Удачливый предприниматель, любитель животных, чуткий и добрый, а главное – верующий. В один прекрасный вечер мама позвонила ему в офис и попросила купить ей апельсинов – ну вот захотелось неожиданно так, а он все равно на машине. Я уже знал, что Люба идет по этому шоссе, зябко кутаясь в тонкое не по погоде пальто, и выбирает машину, которая убьет ее. «Погоди еще немного», - умолял я ее, подгоняя Илью. Жди, жди, пропусти этот джип – он похож на бешеного бегемота, ты ведь не хочешь такой нелепой смерти, и вот этот автобус, видишь, в нем слишком много людей, возможно, есть и дети, жди, жди, жди! Я видел, как она, дрожа от холода или волнения, окидывает все вокруг лихорадочным взором, недоумевая и сердясь на саму себя за нерешительность. Машины ревели, проносясь мимо нее, забрызгивая ее жидкой снеговой грязью, словно бездушные животные, как будто и не было в стальном чреве у каждой человека с такой же, как у Любы, бессмертной душой. Жди, моя дорогая, потерпи еще чуть-чуть…Вот и он. В наползающих, словно тяжелый ледник, угрюмых сумерках, Люба с трудом различала силуэты машин, щуря глаза от встречных фар, но я расчетливо подталкивал их навстречу друг –другу – девушку в оранжевом пальто и серебристый «пежо», осторожно, словно кукловод, опасаясь лишнего движения. Беги, Люба! Илья, стой! В свете фар тонкая фигурка беспомощно взмахнула руками, упав под колеса.
- Господи Боже! Что с вами? Нужен врач?
- Нет-нет, нет, пожалуйста, нет, уезжайте…
- Да что же это! Девушка, милая, что у вас случилось? Тише, тише, все позади… Садись сюда, где болит?
Машины проносились мимо с таким же грохотом и ревом, но я слышал только эти два голоса, они звучали для меня прекраснее, чем дивное ангельское пение у Престола Господня. Мне почти ничего не пришлось делать. Только заставить их посмотреть друг на друга моими глазами, так, как вижу их я, без фальши и мишуры, только чистые души, два одиноких сердца, нуждающихся друг в друге…
Признаться, я счел свою задачу выполненной. Муж не особо протестовал, получив солидные отступные, Люба переехала в квартиру Ильи, и сразу полюбилась всем – парочке волнистых попугайчиков, большому старому псу Урану и черепашке Тортилле. В ее жизни изменилось не так уж много, она по-прежнему не спала по ночам, сутками напролет сидела за компьютером, но теперь она была не одна. Уран клал ей голову на колени, когда она работала, и Люба рассеянно чесала его за ухом, животные требовали от нее заботы и дарили в ответ всю свою любовь, а вечером приходил Илья, полный нежности, с ворохом поцелуев и подарков. «Живой журнал» был забыт. Мою Любу искренне любили, и я был спокоен за ее судьбу, а если иногда и наведывался, то только потому, что сам скучал по моей самоубийце. Этот год был богат событиями. Я три месяца провел во Флориде, развлекаясь тем, что подкидывал влюбленным парочкам романтические и забавные недоразумения, потом бродил по искусственным пляжам в Японии, исполнял желания, целый месяц устраивал чудеса в маленькой церкви в забытой всеми русской деревушке – заставлял распускаться цветами и зелеными листьями мертвое дерево рам на стареньких рукописных иконах. Если Господь имел свое мнение по поводу моих шалостей, он хранил его при себе, и я иногда задавался вопросом, отчего он молчит и ничего не предпринимает? А у Отца нашего был, наверное, свой план. В один прекрасный день я уловил полузабытое чувство знакомой боли, и даже не сразу понял, откуда она.
Илья мечтал о детях, но у них с Любой они просто не получались. Я видел, что они оба здоровы, и сделал так, чтобы плод завязался, но Господь не дал ему душу, и у Любы случился выкидыш. В растерянности я наблюдал за возлюбленными – поцелуи не кончались, но носили теперь горький привкус тайных слез. Однажды ночью я разбудил Илью, тот направился в ванную и увидел там жену, только что потерявшую сознание. С ее рук стекала кровь, обвивая запястья, словно длинные шелковые рукава. Он успел вызвать «Скорую», и все время, пока врачи боролись за жизнь тела, я держал в объятьях душу Любы, ароматную и дрожащую, и все время уговаривал ее потерпеть ради меня, того, кто любит ее больше всех на свете. Она прислушивалась с недоумением и страхом, но не рвалась улететь прочь. Когда, наконец, она открыла глаза и с изумлением начала озираться вокруг, я понял, что она все помнит.
Ильи в палате не было. Мы с Любой с тех пор даже не видели его. Строгий Ангел сообщил мне, что я взвалил на Илью крест незаслуженно. Это был не его выбор. Обстоятельства сложились так, что Илье пришлось покинуть страну – вместе с матушкой, собакой, попугайчиками и черепахой. Все, что мне удалось узнать – Илья искренне был уверен, что жена не выжила.
Люба на удивление быстро оправилась от любви. Она по-прежнему жила в квартире Ильи, но не тосковала по нему, не плакала по ночам, не рассматривала фотографии, не переключала канал телевизора, когда показывали рекламу детского питания и подгузников. Она была спокойна и вежлива, начала писать стихи про ангелов, вечерами потихоньку подбирала музыку на гитаре. Психиатр был ею доволен и отменил антидепрессанты. И только я знал, что Люба была решительно настроена на самоубийство. В этот раз прокола не будет, сообщала она в пустоту. А я отвечал – посмотрим.
У моей подопечной не было больше никаких желаний, кроме самого отчаянного и горячего – умереть. Мне пришлось обращаться за информацией к большинству. Как сделать человека счастливым? Как сделать счастливой женщину, которой не нужны любовь и дети?
Деньги, слава и власть – отвечал мне Князь Мира, тот, что знает людей. И в доме Любы начали раздаваться звонки – продюсеров заинтересовали ее странные, ни на что не похожие песни об ангелах, ее необычная внешность и нераспетый, но загадочно звенящий голос. Сердечко ее дрогнуло – впервые в ее грезах появилась сцена в ярких огнях и поклонение толпы. В то время, когда я готовил ее дебют – очищал небо от облаков, находил террористам и преступникам дела в других районах, раскрывал сердца предполагаемых зрителей – Мой Господь впервые заговорил со мной о ней.
- Что ты делаешь, сын мой?
- Ты знаешь, Отче, - скромно отвечал я. Меня всегда раздражала его привычка спрашивать, хотя он сам все знает.
- Уверен ли ты в своем решении?
- Я уверен, Господи, - отвечал я. – Раба Божья Любовь сама не знает, что ей надо для счастья. Я дам ей его.
- Помнишь ли ты основное правило, сын мой? Вход в душу запрещен. Люба должна сделать свой выбор.
- Плевал я на правила. Я не позволю ей погрузиться во тьму.
Господь хотел говорить со мной, но я поступил, как большинство людей – со всей страстью пожелал не слушать его, и не услышал больше ни слова. Я отвернулся от Отца.
Больше меня ничто не сдерживало. Оказывается, сам того не подозревая, я по сей день оглядывался на Бога, ждал его тихого голоса, нравоучений, но больше мне некого слушать. И на Любу полился золотой дождь – цветы, деньги, поклонники, папарацци. Жизнь суперзвезды не сахар, но она больше никогда не оставалась в одиночестве. О, я помню ее дебют. Ее первый концерт, который мы провели вместе. Она загорелась, как свечка, мягко и ровно освещая лица, но ее сияние превратилось в пышущее пламя в сердцах и душах зрителей. Ранее ее красоту видел я один, теперь же она стала очевидна. Чудесное тепло ее песен не терялось, даже если их пел кто-то другой. Я не мог насмотреться на дело своих рук – у Любы словно выросли крылья, она была безмерно счастлива, хотя очень уставала и по-прежнему почти не спала, она написала несколько книг, сама, без моего участия, о том, как женщины влюблялись в ангелов. Я не позволял себе надеяться, что она пишет о нас. Я по-прежнему улетал в свои странствия, но наша связь не терялась ни на мгновенье. Я слишком хорошо знал Любу – ее страстное желание умереть притупилось, но никуда не ушло.
Чем этот вечер отличался от других? Так же свежи и прекрасны были букеты от поклонников, ничуть не меньше мужчин провожало ее страстными взглядами, она бы осчастливила любого из них, позволив ему остаться на ночь. Так же легко писались стихи и книги, таким же звенящим оставался ее чудный голос. Прекрасная, удивительная, ни на кого не похожая, в шикарной шубе, бриллиантах, источая упоительный аромат духов, что были созданы специально для нее – «Возлюбленная ангелов» - она быстро шла по знакомой с детства улице к старому мосту над быстрой и темной водой. Она была безмерно счастлива, у нее было все, о чем только можно мечтать – деньги, поклонники, призвание, влияние на людские массы, здоровье, успех и любовь, но она шла навстречу смерти и не обращала на меня никакого внимания. Что заставило ее столь внезапно решиться на этот шаг? Что я сделал не так?
Я был в таком отчаянии, что сам не заметил, как стал видимым. Люба остановилась в нерешительности перед светящимся силуэтом, неизвестно как оказавшимся на ее пути к перилам.
- Почему? – все, что спросил я, хотя без усилия видел в ее душе – Люба была счастлива, но до полного удовлетворения ей не хватало исполнения всего одного желания – умереть.
- Это все время был ты, - она без страха приблизилась ко мне. Я видел ее лицо близко-близко, как если бы был человеком. – Это ты мой ангел, которого я увидела, когда была на волосок от смерти.
- Я не позволю тебе умереть, - прошептал я.
- Почему? – на этот раз спросила она. – Много лет я мечтаю только об одном – о смерти, бьюсь, словно рыба об лед, а ты продлеваешь мои мучения.
- Чего тебе не хватает? – в отчаянии закричал я, уже не обращая внимания, как от моего крика обычная пригородная речка вздыбилась волнами и застонала, словно океан в бурю.
- Ты знаешь. Мне трудно быть. Я испытываю чувство вины за то, что живу. Не мучай меня больше.
Она прошла сквозь меня, словно я был не более, чем шепчущий в тумане призрак, и рухнула в воду. Я не смог ей помешать, как ни старался, и по одному этому я понял – она, наконец, приняла окончательное решение. Вход в душу человека воспрещен не какими-то глупыми правилами. Просто входа не было. Я ломился в глухую стену.
- Отец мой небесный, где ты, почему ты меня бросил, - прошептал я, уже не сдерживая слез.
- Разве я оставил тебя, сын мой? Ты сам отвернулся от меня. Так же, как поступают многие люди.
- Отец, почему я не смог предотвратить этого? Разве я не дал ей все, что мог?
- Ты с самого начала неправильно задаешь вопрос, - терпеливо ответил Господь. – Ты никогда не спрашивал, почему она хочет умереть, потому что сам ответил – потому, что она несчастна. А раба Божья Любовь тебе правдиво говорила – ее терзает чувство вины за то, что она живет.
- Откуда взялось это чувство вины? Почему она не могла просто быть, просто жить, как все?
- Ее мать пыталась избавиться от ребенка. Еще в утробе Люба узнала, что она не нужна, что ее хочет убить тот человек, который составлял весь ее мир, был защитой, смыслом жизни и самой большой любовью. Посуди сам, стоило ли жить после этого?
- Почему ты не защитил ее?! – в этом крике был весь мой гнев, вся моя боль, все, что я испытал за всю жизнь Любы.
- Я сохранил ей жизнь и предоставил ей право выбора. Она выбрала смерть, ты видел сам. Мы бессильны были что-либо предпринять.
- Разве мы не всемогущи? – я чувствовал себя таким усталым, каким просто не может быть ни один ангел, ни один черт.
- Мы всемогущи. Я дам ей еще один шанс. Девочка снова появится на свет, и снова встретится с той же проблемой выбора. Только на этот раз ее будут звать Надеждой. Это имя будет ее маяком при выборе.
- И ты считаешь, этого достаточно?
- Нет. На этот раз ты будешь с ней, с самого ее рождения. Ты снова сделаешь ее счастливой, но теперь для этого не придется манипулировать погодой, людьми, событиями и судьбами.
- Как же так? - я боялся услышать ответ на свой вопрос, потому что начал понимать…
- Много тысяч лет ты не мог решиться на выбор, равно презирая свет и тьму. Ты спорил со мной, и весь мир бросил к ногам единственного человека. Ты и в самом деле не догадываешься, какой выбор был тобой сделан?
- Я стал человеком, - прошептали за меня мои губы.
- Да, ты стал человеком. Свободным в отношении выбора, свободным в повиновении или неповиновении, самостоятельно выбирающим свой путь. Отныне вход в твою душу запрещен для меня.
- И я проведу свою жизнь… Вместе с ней?
- Благословляю тебя, дитя мое.
… Кто знает, на что способно человеческое сердце? Мы с Надеждой были еще детьми, когда встретились, но я уже знал, что она станет моей женой, и я положу свою жизнь, отдам свою душу, сделаю все, чтобы она ни на секунду не пожалела о своем рождении на свет. Так же я знаю, что кто-то добрый и умный ведет меня навстречу своей судьбе, и я могу положиться на него во всем. А в остальном я не могу быть уверенным. Как хотите, господа, но чужая душа – потемки, и вход туда воспрещен. Но до чего же трудно быть человеком с бессмертной душой!