Автор Февраль 22nd, 2007, 9:14 pm
Мир состоит из двух половинок: белой и черной. Ты живешь на белой, я - на черной, так уж получилось. Смешно? Банально? Глупо? Не знаю, кому-то, может, и смешно, но не мне.
Помнишь, ты обещала ждать? А я уверял, что ожидание не будет долгим, я вернусь, обязательно вернусь к тебе. И верил же.
Ты тоже верила, иначе не отпустила бы. В твоих глазах, похожих на все моря сразу, закипали злые слезы, но ты продолжала улыбаться, а потом закусила губу, до крови, только чтобы не расплакаться. Ты гордая. И упрямая. А я – дурак.
Я даже не поцеловал тебя на прощанье – спешил, ведь попутный ветер гнал волны прочь от берега, и узкая, словно рыба после нереста, ладья конунга Лура нетерпеливо плясала: оборви веревку, и понесется, полетит прочь от земли.
Ты смотрела вслед, а я не обернулся. Мужчинам не следует выказывать свои чувства. Я думал, мы расстаемся ненадолго: до острова Рыси всего неделя ходу, а конунг обещал попутный ветер, славу и богатую добычу. Конунг Лур умел раздавать обещания. Мы готовились к бою, как к забаве. Шутили, смеялись, делили золото и женщин, чужое золото и чужих женщин, и я посмел забыть твои глаза и свои клятвы.
А ты ждала, знаю, что ждала, и до сих пор ждешь: об этом шепчутся волны; и ветер, пролетая сквозь полосатый парус, роняет на палубу соленые слезы моря – твои слезы. Прости.
К острову мы подошли на рассвете. Конунг, видно, сумел угодить богам, и они подарили нам туман, густой и тяжелый. Он кошкой ластился к конунгу, а наших лиц касался с гадливостью сборщика податей обнаружившего среди золотых монет медную. Но Лур смело шагал вперед, и мы шли следом. Мы же храбрые парни, разве испугаемся какого-то там тумана?
Потом был бой. Огненные стрелы, каждая, как маленькая злая звезда. Сталь, горячая и скользкая от крови, чужая боль, грязь на сапогах и испуганные глаза смуглолицей девушки. Я чувствовал себя богом, я был всесилен и милостив. Я ведь не убил ее, хотя мог. Другие убивали, медленно, забавы ради, я же, насытив зверя похоти, отпустил пленницу.
Бог может проявить милосердие.
Мне казалось, я был Богом.
Наверное, даже тогда у нас оставался шанс. Я предвкушал возвращение и твою радость, светлую улыбку и счастливый вздох при виде подарка. Он до сих пор со мной: широкие браслеты из белого металла. Когда-то этот цвет казался мне похожим на морскую пену, а теперь запылился, порос серой пленкой, и вместо белоснежной пены вижу слепые, затянутые бельмами глаза старика Ургана. Скажи, он до сих пор поет баллады о великих подвигах и героях, которые уходили за море в поисках славы? Не верь. Не верь ни единому слову.
На острове Рыси мы пробыли два дня, хмельные от пролитой крови, вина и вседозволенности, а на третий конунг сказал, что негоже забывать про тех, кто подарил победу: Боги, истинные Властители мира, устали ждать благодарности и в любой момент удача может отвернуться от нас. Конунгу поверили, ибо до того дня все, предсказанное Луром, сбывалось. Было решено принести такую жертву, какой еще не видел мир. Не цветы, которые ты носишь в храм хозяйки сердец Амиры, не сухие палочки, что поддерживают огонь в Очаге племени, не стрелы и не хлеб, нечто гораздо более ценное: живую кровь.
Конунг велел принести в жертву всех пленников, и мы послушались, мы верили этому человеку, который явился из-за Края Мира, чтобы привести нас к победе. Алтарем стала палуба корабля, а мы – жрецами. Мы старались, мы резали глотки так, как показывал Лур. Дерево пило кровь, туман пил кровь, мы тоже ее пили. Иначе, нежели вино, ибо ни одна капля крови не коснулась губ, но она просачивалась сквозь кожу, будоражила сердца, наполняя разум нечеловеческой силой. Эта сила позволила конунгу открыть Дверь, ведущую на ту сторону мира. И, когда Лур позвал нас за собой, мы согласились.
Туман, снова туман, густой и по-кошачьи ласковый, он дышит в затылок и перешептывается сам с собой. Обещают славу и золото, много славы, много золота в обмен на свободу.
Не могу больше слушать, никто не может. Мы сходим с ума от бесплотного голоса, который дарит обещания с легкостью завзятого обманщика. Некоторые поют, некоторые бранятся вслух, лишь бы не слышать туман, а я разговариваю с тобой. Наклоняюсь к самой воде – брызги касаются кожи, но не чувствую, ничего не чувствую – и в который раз жалуюсь волнам на судьбу.
Конунг привел нас в свой мир, мир тумана и забытых надежд. Мир, где нас не существует. Я не знаю, что мы должны сделать, чтобы вернутся, и боюсь возвращаться.
Здесь туман, он добрый, убаюкивает и обнимает, иногда кажется, будто это не туман, а ты обнимаешь меня. Иногда мне почти удается ощутить твое прикосновение или увидеть себя, отраженного в глазах, похожих на все моря сразу.
Здесь почти всегда сумрачно. Не темно: этот мир не достоин даже темноты, но ты, пожалуйста, зажги свечу, быть может, я сумею увидеть ее.
Она проснулась и села в постели. Снова этот сон, который год подряд один и тот же сон.
- Опять? – Мужчина тоже проснулся и недовольно проворчал. – Когда же это прекратится?
Ей не хотелось разочаровывать его, она подозревала, что «это» не прекратится никогда, и потому женщина не стала ничего объяснять, просто встала с кровати, накинула на плечи плащ и, захватив холщовую сумку, где лежало все необходимое, направилась к двери.
- Рамила, не дури. – Мужчине пришлось выбраться из теплой постели, он зябко кутался в меховое одеяло и отчаянно зевал. – Это всего лишь сон. Он погиб, умер десять лет назад, возвращаясь из того глупого набега на Рысий остров.
Она молчала. Десять лет. Целых десять лет ожидания и упреков. Отчего-то все вокруг упрекали ее, и родители, и сестры, и братья, и соседи стали сторониться, почитая за юродивую. Зачем ждать того, кого нет? И Рамила поддалась уговорам, вышла замуж – слава Богам, сыскался человек, рискнувший привести ее в свой дом – и даже была почти счастлива.
«Почти» - потому что есть сон, корабль в тумане и голос Ингвара.
- Ну же, родная моя, ты просто должна понять, что Ингвар не вернется.
- Я слышу его голос, он жив.
- Рамила, - Мужчина ласково обнял жену. – Рамила, это всего-навсего сон. Старик Лур – единственный, кто выжил в той буре, он своими глазами видел, как затонул корабль. Знаешь, поговаривают, будто его свояк, конунг с Медвежьего стана, собирает добровольцев в поход, вроде недалеко…
Она не дослушала, подхватила плащ, сумку и выбежала из дома. Сердце в груди трепыхалось полузадушенным мотыльком, а ноги сами несли к берегу. Холодно, лето только-только наступило, и земля не успела прогреться. Острый камень пребольно впился в пятку, но Рамила не обратила внимания. Главное – успеть к берегу до рассвета.
Море большой сонной глыбой тускло-зеленого цвета лениво переваливалось с боку на бок, туман жался к воде, а серое небо выглядело наредкость безрадостным. Рамила бросила плащ на мокрую гальку и, усевшись на него, достала из сумки толстую свечу. Через несколько мгновений восковой столб украсился рыжим хвостиком огня. Туман всколыхнулся и зашипел. Нет, это море скребется о камни, туман… туман – это туман и ничего больше.
Вот только всякий раз, как приходит странный сон, на море лежит туман.
Свеча горела ровно и красиво.
Пусть он увидит, пусть вернется, хотя бы во сне.
Туман замолкает и в душе появляется надежда, что он больше не заговорит, никогда не заговорит о подвигах, славе и возвращении. Надежда пустая, но без нее было бы совсем тошно.
Туман молчит, пока горит огонь. Я почти вижу этот маленький кусочек солнца на пропитанной воском нитке. И тебя вижу. Ты совсем не изменилась, только глаза стали светлее, это от слез. Знаю, ты часто плачешь, не надо, я не стою твоих слез.
Спасибо за свечу, любимая.