Январская ночь
Добавлено: Январь 26th, 2012, 10:46 pm
Январская ночь
Так тихо, что слышно поскрипывание флюгерка на крыше. Листва давно опала и ветру не с чем больше играть. Дождь утопил резные игрушки в осенних лужах и сгинул, оставив после себя дырявые тучи. Холод сделал листья хрупкими, вморозив их в зеркала неба. А снега нет, вот и скучает ветер.
Полина вздохнула и, откинув одеяло, повернулась к окну. Едва народившаяся Луна, ещё не заглядывала к ней в гости. Лишь одинокая звёздочка поблескивала в просвете занавесок, такая далёкая, что не услышать ей Полиных слов и мыслей. Надвинулось облако и скрыло звезду. Скоро и ветер утих, и флюгерок уснул. Теперь их двое - молчаливая ночь и Полина.
Она встала с постели и подсела к окошку. Нет сна, нет покоя.
Зажгла керосиновую лампу и достала старую колоду карт.
- Ляг король к бубновой даме, лишь не чёртушкой с рогами, - приговаривала Полина, начав гадание. Карты на столе обещали то деньги, то несчастье, но она не очень-то верила в их правдивость. Гадала на своего любимого Сёмушку, да не ложилась карта, не сулила счастья.
Что-то стукнуло о стекло, мягко, едва слышно. Полина вздрогнула и посмотрела в окно. К нему была прижата бледная ладонь с тонким ободком кольца на безымянном пальце. Как разглядела и сама не поняла, а может, почудилось…
Загасила лампу, притихла, слушая тишину в доме. Накинула полушубок, а на двор не пошла – боязно. Да и собака молчала.
«Привиделось… - решила Полина. – Или не обманул грешник, тогда во сне? Или то не сон был?»
Опять чиркнула спичкой, подкрутила коптящий фитиль. Так с лампой в руке и встала на колени перед иконой святого Матвея:
- Апостоли святии, молите Милостиваго Бога, да прегрешений оставление подаст душам нашим… - зашептала Полина быстро и горячо.
Память вернула назад в осень, когда влюблённый в неё дьячков сын повесился, из-за того что отказала ему. Хоть и обменялись тайно колечками, но то всё смеха ради, да от скуки и безделья. Так считала Полина, а самоубийца иначе решил.
Вот и лежал он теперь в безымянной могиле за погостом. А после, во сне, привидением явился и угрозы нашёптывал. И клятву с неё требовал.
Жуткий сон она тогда почти сразу забыла - очень увлечена была заезжим торговым приказчиком, красавцем Сёмушкой. Пробыл он в их селе недолго, а потом возвращался не раз, и всё к Полине. Пока она не поняла, что уже и на сносях от него. А как ему про то рассказала, так Сёмушки и след простыл.
«Вытравлю дитя, вытравлю!» - обещала сама себе, а потом пугалась, что это грех великий. Да и по-всякому грех выходил, как не поверни.
Решилась, наконец, и сговорилась всё-таки с повитухой и тайно от плода избавилась.
- Грешна я, Господи, ох, как грешна, - опять зашептала и закрестилась Полина на икону.
Золочёная икона потемнела, и, вместо святого лика, увиделось Полине лицо дьячкова сына. Чёрное, безглазое, в струпьях:
- Не исполнила, не осталась девкою навечно, как просил тебя… и проклята будешь.
- Сгинь, Дьявол, – только и успела вымолвить Полина и упала в бесчувствии.
Лампа выпала из руки, пламя и керосин вгрызлись-въелись в домотканый коврик…
На другом конце большого села некто, в чёрном плаще и капюшоне, постучал в дверь дома плотника Авдея.
- Завтра начнёшь править гроб, да крест осиновый. А на кресте это напишешь, - неизвестный бросил на стол бумажку.
- Полина Карповна Солеева. 11 января 1891 года, - медленно, по слогам, прочитал вслух, толком не проснувшийся, Авдей. – Господин хороший, мы хоть грамоте мало обучены, но дни, да числа блюдём. Сегодня-то только десятое.
- Делай, что сказано, и получишь одиннадцать.
- Что одиннадцать? – не понял плотник.
- Серебра, - свистящим шепотом выдохнул незнакомец, положив на стол мешочек. Потом круто развернулся, полы плаща взметнулись, и на Авдея словно смрадом могильным пахнуло.
Плотник перекрестился, запирая дверь:
- Свят, свят, свят! Чудное творится. Полинка-то жива, здорова, слава Богу.
Встряхнул тяжёлый мешочек, высыпал содержимое на стол. Там, и правда, оказались серебряные рублёвики. Авдей ахнул такому богатству и опять перекрестился.
- Надо ей рассказать, - пробурчал он и полез обратно в тёплую постель, досыпать. – Завтра, завтра…
А высоко в небе ветер не спал, метал тучи, сталкивал их и разрывал на части. Чёрная фигура опять прошла мимо дома Полины. Лишь на мгновение остановилась, обернувшись на свет мерцавшего за окнами пламени, и сгинула в темноте.
Когда пожар уже почти потушили, и народ начал расходиться, одна из деревенских баб сказала, только что подошедшему, Авдею:
- Всё лампу жгла по ночам, сердешная, то ли ждала кого, то ли ещё что. Вот и дождалась…
- Жива ли? – спросил плотник.
- Да где там. Вытащили всю обгорелую. К рассвету и преставилась.
В разговор вмешался деревенский дурачок:
- То ангел огненный над крышей воспарил. И слова рёк грозные и ласковые. Я сам видел, - он причмокнул толстыми губами. – И никакая не лампа.
- Кыш, юродивый! – прикрикнула на него баба.
- Погоди-ка, - Авдей придержал дурачка. – Что за слова-то?
- Будешь вечно моей. Вот!
Жар от пламени растопил лёд на лужах, выпустив резные листья из плена. Словно сюда, к дому Полины, ненадолго вернулась осень.
Так тихо, что слышно поскрипывание флюгерка на крыше. Листва давно опала и ветру не с чем больше играть. Дождь утопил резные игрушки в осенних лужах и сгинул, оставив после себя дырявые тучи. Холод сделал листья хрупкими, вморозив их в зеркала неба. А снега нет, вот и скучает ветер.
Полина вздохнула и, откинув одеяло, повернулась к окну. Едва народившаяся Луна, ещё не заглядывала к ней в гости. Лишь одинокая звёздочка поблескивала в просвете занавесок, такая далёкая, что не услышать ей Полиных слов и мыслей. Надвинулось облако и скрыло звезду. Скоро и ветер утих, и флюгерок уснул. Теперь их двое - молчаливая ночь и Полина.
Она встала с постели и подсела к окошку. Нет сна, нет покоя.
Зажгла керосиновую лампу и достала старую колоду карт.
- Ляг король к бубновой даме, лишь не чёртушкой с рогами, - приговаривала Полина, начав гадание. Карты на столе обещали то деньги, то несчастье, но она не очень-то верила в их правдивость. Гадала на своего любимого Сёмушку, да не ложилась карта, не сулила счастья.
Что-то стукнуло о стекло, мягко, едва слышно. Полина вздрогнула и посмотрела в окно. К нему была прижата бледная ладонь с тонким ободком кольца на безымянном пальце. Как разглядела и сама не поняла, а может, почудилось…
Загасила лампу, притихла, слушая тишину в доме. Накинула полушубок, а на двор не пошла – боязно. Да и собака молчала.
«Привиделось… - решила Полина. – Или не обманул грешник, тогда во сне? Или то не сон был?»
Опять чиркнула спичкой, подкрутила коптящий фитиль. Так с лампой в руке и встала на колени перед иконой святого Матвея:
- Апостоли святии, молите Милостиваго Бога, да прегрешений оставление подаст душам нашим… - зашептала Полина быстро и горячо.
Память вернула назад в осень, когда влюблённый в неё дьячков сын повесился, из-за того что отказала ему. Хоть и обменялись тайно колечками, но то всё смеха ради, да от скуки и безделья. Так считала Полина, а самоубийца иначе решил.
Вот и лежал он теперь в безымянной могиле за погостом. А после, во сне, привидением явился и угрозы нашёптывал. И клятву с неё требовал.
Жуткий сон она тогда почти сразу забыла - очень увлечена была заезжим торговым приказчиком, красавцем Сёмушкой. Пробыл он в их селе недолго, а потом возвращался не раз, и всё к Полине. Пока она не поняла, что уже и на сносях от него. А как ему про то рассказала, так Сёмушки и след простыл.
«Вытравлю дитя, вытравлю!» - обещала сама себе, а потом пугалась, что это грех великий. Да и по-всякому грех выходил, как не поверни.
Решилась, наконец, и сговорилась всё-таки с повитухой и тайно от плода избавилась.
- Грешна я, Господи, ох, как грешна, - опять зашептала и закрестилась Полина на икону.
Золочёная икона потемнела, и, вместо святого лика, увиделось Полине лицо дьячкова сына. Чёрное, безглазое, в струпьях:
- Не исполнила, не осталась девкою навечно, как просил тебя… и проклята будешь.
- Сгинь, Дьявол, – только и успела вымолвить Полина и упала в бесчувствии.
Лампа выпала из руки, пламя и керосин вгрызлись-въелись в домотканый коврик…
На другом конце большого села некто, в чёрном плаще и капюшоне, постучал в дверь дома плотника Авдея.
- Завтра начнёшь править гроб, да крест осиновый. А на кресте это напишешь, - неизвестный бросил на стол бумажку.
- Полина Карповна Солеева. 11 января 1891 года, - медленно, по слогам, прочитал вслух, толком не проснувшийся, Авдей. – Господин хороший, мы хоть грамоте мало обучены, но дни, да числа блюдём. Сегодня-то только десятое.
- Делай, что сказано, и получишь одиннадцать.
- Что одиннадцать? – не понял плотник.
- Серебра, - свистящим шепотом выдохнул незнакомец, положив на стол мешочек. Потом круто развернулся, полы плаща взметнулись, и на Авдея словно смрадом могильным пахнуло.
Плотник перекрестился, запирая дверь:
- Свят, свят, свят! Чудное творится. Полинка-то жива, здорова, слава Богу.
Встряхнул тяжёлый мешочек, высыпал содержимое на стол. Там, и правда, оказались серебряные рублёвики. Авдей ахнул такому богатству и опять перекрестился.
- Надо ей рассказать, - пробурчал он и полез обратно в тёплую постель, досыпать. – Завтра, завтра…
А высоко в небе ветер не спал, метал тучи, сталкивал их и разрывал на части. Чёрная фигура опять прошла мимо дома Полины. Лишь на мгновение остановилась, обернувшись на свет мерцавшего за окнами пламени, и сгинула в темноте.
Когда пожар уже почти потушили, и народ начал расходиться, одна из деревенских баб сказала, только что подошедшему, Авдею:
- Всё лампу жгла по ночам, сердешная, то ли ждала кого, то ли ещё что. Вот и дождалась…
- Жива ли? – спросил плотник.
- Да где там. Вытащили всю обгорелую. К рассвету и преставилась.
В разговор вмешался деревенский дурачок:
- То ангел огненный над крышей воспарил. И слова рёк грозные и ласковые. Я сам видел, - он причмокнул толстыми губами. – И никакая не лампа.
- Кыш, юродивый! – прикрикнула на него баба.
- Погоди-ка, - Авдей придержал дурачка. – Что за слова-то?
- Будешь вечно моей. Вот!
Жар от пламени растопил лёд на лужах, выпустив резные листья из плена. Словно сюда, к дому Полины, ненадолго вернулась осень.