"СЕЙД..." - роман по мотивам "Рондо..."

[Ajdar Ulduz]

Итак, уважаемые форумчане, приглашаю помочь в работе над романом, рождающимся в результате участия в конкурсе с рассказом "РОНДО В ИЕРУСАЛИМЕ"... Заранее предупреждаю - роман НЕ исторический. Его можно.. даже нужно отнести к жанру скорее альтернативной истории... а впрочем, вообще не заморачиваясь (пардон за выражение) с жанрами, прошу оценивать в первую очередь "интересность"... Благодарю всех потенциальных бета-ридеров...

здесь выкладываю пролог...

ПРОЛОГ

«Почему История обязана помнить имена? Она вообще никому и ничем не обязана! Я служу ей уже третий десяток лет, и уверен – мое имя никто и никогда не вспомнит, его даже не узнают! Так почему должны помнить имена убийц и шутов, разбойников в коронах и трусов, ведущих на гибель армии, если не запомнят меня… служителя Истории, отдавшего ей всю свою жизнь?» - монах дрожащей рукой взял новую лучину, вставил в выемку в плоской глиняной табличке, служившей ему лампадой в его ските.… За стенами землянки шуршал песок пустыни. Холодная ночь играла свою музыку, так не похожую на любимую музыкальную пьесу монаха-отшельника… как она называлась? Ах да, единственное имя, которое он позволял себе вспоминать – «Рондо для Изольды»… Прочие имена усилием воли были вычеркнуты из памяти монаха по его собственному желанию. А вот это имя… кто такая эта Изольда? Зачем – именно она? Монах не знал еще ничего. Он очень хотел написать летопись последней войны, следы которой остались черными именами на белом лике Истории. Но ему казалось, что всю войну он провел в пустыне, и ему, собственно, нечего сказать потомкам… Разве что… если он вспомнит имена…

Нет! Монах упрямо помотал головой, отказываясь признавать очевидное – без имен нет истории. Без имен нет события… Но это, если только перестать смотреть на все происходящее взглядом человека! Имена нужны людям – и только им. Истории же имена не нужны. Ей нужны события, меняющие ход вещей и явлений… Кто послужил толчком к этим событиям, и кто стал их жертвой – важно только для людей. Для истории же важно… а что для нее важно? Да и есть ли она – эта самая История? Может, ее вообще нет, и мы сами придумали ее, чтобы хоть как-то оправдать тщетность наших попыток изменить Вселенную вокруг нас?

Старая лучина, испустив последние крошки света в голодную тьму ночи, погасла, выпав из дрожащей руки. Пришлось подобрать, вернуться к тлеющим в очаге углям, снова зажечь. Теперь – к столу, аккуратно пристроив плошку с лучиной прямо поверх пергамента… чистый – потому что на нем еще ничего не написано… Грязный… от пыли пустыни, которая везде находит себе дорогу… Монах-летописец безымянной истории протер усталые глаза, и, прочитав скороговоркой «Отче наш!», сел за стол… опустил перо в чернильницу, и написал на слегка пыльном пергаменте:

«Все было не так, как нам рассказывает Церковь…»…

+ + +

[Ajdar Ulduz]

и одну из первых глав романа:

ДЖАЛЛАД-ДЖААНИ

Палач шел по Иерусалиму. Бывший палач. Теперь он был наемным убийцей. Разница между этими двумя ремеслами для него была существенной. Свою прежнюю работу он воспринимал скорее как искусство, в то время как нынешнюю – именно как ремесло. И у него были для этого все основания.

Он помнил, как точно так же шел по Бейджину – великому и вечному городу, в котором искусство джалладов достигло вершины своего совершенствования. Маленький раб, пойманный кочевниками в далеких степях Ак Жайыка, и проданный в рабство в Чин, он считал себя очень везучим. На невольничьем рынке его заприметил мастер-палач Дома Хранителя Императорского Веера. Заприметил – и купил. Мастер-палач был бездетным, и очень старым. А еще он всю свою жизнь посвятил изучению великого искусства дознания истины. Человек тонкий и чувственный, он был художником пытки. Его трактат в стихах «Боль – матерь Истины» был удостоен похвалы Императора Поднебесной, и своими строками уже заставлял чувствовать приход Ее, Матери Истины, вынуждающей слабого человека признавать свою слабость, сильного же – склонять голову пред величием Истины…

Кожа – бумаге подобна,
Чресла же – хрупкий цветок.
Не совершай же ошибок,
Чтобы рукою не смог
Болью рисующий мастер
Разрушить цветка красоту,
Целость бумаги разрушить…
В жизни блюди простоту.

Верен престолу быть должен
Рожденный, как хрупкая плоть.
Все соблюдать предписанья –
Железо ведь крепче, чем кость.

Истины Матерь поможет
Тайны в душе прочитать.
Будь осторожен же, смертный.
И Власти не смей возражать.

Замечательные стихи! Только мастер-палач, истинный джаллад волею Всевышнего, мог бы написать такие строки. Джаллад служит Власти, и орудием службы его является Боль. Познать эти истины, проведя всю жизнь в Степи, погоняя скот с одного жайлау на другой, воруя стада и питаясь одним мясом – невозможно! Мальчик был благодарен своим похитителям-работорговцам, и потому, свершив позже священный обряд мести-интикама, КЕК’а, он подарил им смерть быструю и безболезненную. Но это случилось много позже. А до того – он ему казалось, что он попал в страшную, но прекрасную сказку. Мастер-палач купил себе идеального ученика. Он говорил: «Сердца кочевников жестоки от рождения, и только рожденный в степи способен полюбить Боль так, чтобы нести ее с истинной радостью, не оскорбляя Великую Матерь Истины жалостью и состраданием! Ты будешь лучше меня!». И он был лучшим! В четырнадцать лет он уже сам проводил дознания, учитель же лишь благосклонно следил за его работой, милостиво дозволяя эксперименты и нововведения… Усовершенствованный барабан с золотыми гвоздиками, с золотым же крюком, извлекающий через тонкий надрез в брюшной полости кишки человека, и наматывающие их на себя, теперь уже не убивал жертву, боль же причинял ровно такую, какая не доводит до потери сознания, но нестерпима долее ста ударов сердца. Зубную боль юный палач предложил вызывать не используя вообще никаких инструментов, но заставляя испытуемого поочередно пить горячую и холодную воду. Страх, считал он, мешает работе, ибо именно страх позволяет человеку подготовиться к боли. Готовый же к боли человек способен дольше противостоять ей. Но, это если человек сильный. Слабый же к мастер-палачу и не попадает. Да и вообще, джаллад должен любить сильного человека, ибо только на нем, способном бросить вызов твоему мастерству, ты способен отточить свои навыки, познать новое о Великой Матери Истины… Это делает жизнь осмысленной!

В пятнадцать лет случилась катастрофа – Хранитель Веера был уличен в попытке государственного переворота, и в тот день, когда это случилось, мастер-палач попросил своего любимого ученика лишить его жизни через боль… Приемный сын сделал для своего отца лучшее, на что был способен. За полчаса, пока императорская стража дошла до загородного имения Хранителя, чтобы арестовать всех членом его Дома, он подарил своему мастеру ту степень близости с Великой Матерью, которую может испытать лишь законный супруг с возлюбленной женой. Мастер умирал долго, но любящий ученик не посмел ускорить его смерть, лишая последнего и величайшего удовольствия в жизни. Это стало причиной того, что он не успел уйти, и был арестован поспевшими стражниками. Но прощальное «благодарю, мой сын!» того стоило. К тому же, императорские воины, узрев картину убийства мастера-палача дома изменника своим же учеником, сочли это проявлением лояльности к Императору, и не стали казнить юношу. Они арестовали его и бросили в застенок.

Там он познакомился с синоби. Синоби пришли с островов на Востоке, и намеренно угодили в императорскую тюрьму. Им был нужен он – мастер боли, ученик величайшего из дознавателей Истины, и они похитили его из императорской тюрьмы. Синоби выполняли заказ далекого сегуна с восточных островов, шпионя за императорским двором, и их тайный лагерь располагался в самом сердце Бейжина. Но – под землей. Там, в логове синоби, юноша провел долгих три года, не выходя на свет. Он дознавал для них истину, когда они приводили к нему пойманных чиновников, причем делал это так, что эти люди даже вспомнить потом не могли, что же с ними происходило. Боль превращала события в нереальный, кошмарный сон, сознание загоняло память о нем в далекие уголки, на самые задворки, туда, куда личность сама боится заглядывать в страхе узнать о себе нечто непотребное… Самые высокопоставленные чиновники и самые отважные генералы Империи Поднебесной прошли через юные, нежные руки тайного мастер-палача островных синоби. Впрочем, руки тогда уже не были так нежны – он захотел учиться, и синоби учили его. Он окреп телом и духом, и некогда нежные руки стали тверже железа, а кроме искусства дознания, он научился еще и ремеслу убийцы.

Учился он хорошо, и потому через три года почтительно лишил жизни своих учителей и бежал. Потому что еще мальчиком-рабом он решил для себя, что в восемнадцать лет должен исполнить месть-интикам, КЕК, священный долг каждого кочевника. Возвращаться в степь он не стал, дождался работорговцев на невольничьем рынке Бейджина. Судьба милостиво подарила ему возможность убить их всех самому – за эти годы ни один из работорговцев не погиб ни своей смертью, ни от рук других людей. Это еще раз убедило юного джаллада в его удачливости.

Свершив КЕК, он решил принять религию отцов, и нашел в Бейджинге тайный сход мусульман. Совершив абдест и принеся кялиме-и-шахадет, он не стал задерживаться в Бейжинге, но направился в Аравию, чтобы совершить паломничество-хадж. В Медине он поступил на службу к одному из шейхов, сторонников халифа суннитов, и более пятнадцати лет прослужил у него палачом и дознавальщиком. Шейх умер, его дети устроили междуусобную войну, и тогда уже не юный палач-джаллад бежал. Сначала в Каир, где пробыл несколько лет при дворе султана Египта - Бейбарыса, делая единственное, что он умел лучше всех на свете – работая палачом Султана. Бейбарыс благосклонно относился к своему земляку – ведь он тоже был родом из степей Ак Жайыка, и судьбу прожил непростую, поднявшись из рабов до султанов. По поручению Бейбарыса он отправился в Анатолию, где близ Кайсери встретил суфиев. К тому времени султан был отравлен и умер, и возвращаться в Каир джаллад не стал. Он остался с суфиями, и семь лет провел с ними, изучая методы медитации. И тут пришли крестоносцы. Юный султан Мехмет Фатих возглавил османский халифат, и объявил, что скоро возьмет Константинополь, но джаллад уже не собирался служить никакому правителю. Потому что состоялся Первый Крестовый Поход, и джаллад-джаани (убийца) решил объявить свой джихад против завоевателей. Он покинул суфийский монастырь в Таурусских Горах, и сев на корабль пиратов с Кипра, отправился в Иерусалим.

Джаллад в прошлом, джаани сегодня, он шел по Иерусалиму, захваченному христианами. Здесь был уже христианский король, которому сегодня вечером он подаст медленную смерть – яд, вызывающий проказу. Этот яд он сделал сам, из мягкой плоти на горле прокаженного, которому он подарил милосердную смерть еще полчаса назад. А еще ему нужны ученики и последователи. Школа не должна умирать – так его учил великий мастер-палач Дома Хранителя Императорского Веера, возлюбленный приемный отец. В горах Аламута уже присмотрено место, где будет стоять его замок. Он назовет его Орлиным и Гнездом, потому что вокруг гнездятся орлы, а синоби научили его – будь частью того, что вокруг тебя, и все, что тебя окружает, даст тебе помощь и силу. Первые ученики – семь юношей, выкупленных и выкраденных из рабства у христиан, и один обращенный в мусульманство грек-архитектор приступили к закладке фундамента. Но из этой поездки в Иерусалим он должен привезти еще двадцать одного ученика. Все они будут из невольников, которых во множестве, ведь христианские воины разоряют деревни и поселения, даже не задумываясь, скольких мстителей они вписывают в свой кадер-судьбу, работорговцы же стервятниками идут им вслед, подбирая выживших… Из них он создаст армию для своего джихада. И они продолжат его школу. Школу джаллада-джаани!

Короткое рондо

По Европе горят костры. Молот ведьм крушит кости и плоть дочерей Евы и Лилит – без разницы ему, молоту, в руках у озабоченных тотальным отсутствием плотской любви в жизни служителей… кого? Бога? Какого?..

По Европе горят костры. Чресла и лона, сотворенные Богом, чтобы рождать новую жизнь, превращаются в золу и пепел. Носители целибата истребляют искус, вместо того, чтобы противостоять ему. Церковь уничтожает женщин. Молот ведьм убивает матерей.

По Европе горят костры. Рыжие шалуньи и смуглые затворницы – каждая во грехе, ибо яблоко вкусила первой Женщина, ибо мир принадлежит мужчинам, ибо спорят богословы – есть ли у женщины душа, или она изначально осквернена дыханием Диавола, и потому – смерть им, смерть, верным и неверным… Верным мужьям своим, что отказали священнику в постыдном и запретном удовольствии плоти, блюдя верность мужьям своим… Неверным – за смущение умов и душ обилием любви в этих прекрасных телах…

По Европе горят костры. Европа сжигает Красоту. Европа сжигает Жизнь. Европа сжигает Женщину. Словно Молот языческого Тора попал в руки озабоченного подростка, страдающего приступами паранойи, и жестоко обиженного первой отроческой влюбленностью… И стал молот языческого бога орудием в руках тех, кому не впервой заимствовать у древних богов – их праздники… святых… чудеса… Теперь вот – и оружие.

По Европе горят костры. Еще сожгут спасительницу нации, которую позже сами же и причислят к лику святых. Сожгут ученых, поэтов, философов, евреев, иноверцев, единоверцев, не угодных самодержцам... Ну, а пока – жгут самых слабых. Жгут женщин…

Горят по Европе костры…

[просто мария]

Мне кажется, абзац, начинающийся "Свершив КЕК..." несколько суховат - точнее, слишком информативен и "перечислителен", словно выдержка из газетной статьи - "пошел... пришел... был... направился..." - чисто перечисление действий, не "окрашенное" эмоциями - а ведь эмоциональность - подспудная или открытая - Ваша сильная сторона.
Все остальное хорошо.

Вы сознательно будете искажать некоторые имена, чтобы они отличались от их общепринятого, "конвенционального", так сказать, для русской историографии написания? Потому что мне как-то привычнее Бейбарс, а не Бейбарыс.
Притом, что остальные имена пока что написаны в привычной для меня транскрипции, это немного режет глаз.

[Тиа]

Аждар, предисловие довольно необычно написано - по стилю. мне нравится то, что пробуждает интерес к дальнейшему повествованию, и в то же время настраивает на вдумчиво-неспешный лад. Единственное, мне показалось самую малость затянуто. Возможно, просто личное восприятие такого темпоритма.
Глава, насколько я поняла, вводная? Предыстория Орлиного Гнезда, где обучался Сейд?
Что касается этой главы, сложно воспринимается обилие незнакомых слов (восточная терминология для меня темный-претемный лес) и перенасыщенность информацией. Вот если бы немножко более развернуто дать каждый эпизод... Но здесь уже возникает вопрос, а в каком стиле и жанре пойдет дальнейшее повествование? Пока все очень серьезно и страшно - особенно костры в Европе. Этот эпизод вообще с трудом воспринимается. С одной стороны, идея - уничтожение женщин - очень в лоб. С другой стороны, многовато пафоса, получается пережим. Мне кажется, если этот кусочек несколько сократить, завуалировать - эмоциональное впечатление будет сильнее за счет того, что особо болезненные моменты не будут вызывать у читателя инстинктивного отторжения. (это уже чистое ИМХО, потому как для некоторых европейские костры - слишком личное и острое переживание).
ПС. Жду продолжения.

[Ajdar Ulduz]

Так, в оригинале текста Бейбарса поправили... замечание дельное... Насчет костров - надо задуматься... наверное, сокращу... ниже выкладываю еще одну главу... всех благодарю за замечания... все это для меня очень важно. Спасибо!

РИМ

Рим дышал ненавистью. Рим уже давно дышал только ею – целых пятнадцать долгих столетий, пятнадцать веков унижения от тех, кого он крушил железом гладиев и топтал калигулами своих легионов. Все они теперь были хозяевами в нем – рыцари, потомки варваров-галлов, бриттов, саксов, германцев, испанцев… Косматые невежи, укравшие величие Города Городов, они теперь диктовали ему свою волю железом армий. И все это – из-за него… Того, кого Рим казнил, казнил самой жестокой казнью… Крест, на котором Его распяли, перекрестил величие Империи, и распял саму Власть на крестовине Истории… Тот, Кого Распяли… Он – ушел, но его Сила осталась. Хитромудрый Константин, истинный сын Рима, сумел обуздать ее, взять железной рукой Власти, и подчинить… Но она вновь сорвалась… сорвалась с Креста, и воскресает – воскресает каждый день: в душах, в сердцах, в умах, передаваясь рукам… а руки сжимаются в ярости… пока – бессильной, потому что Рим владеет железом. Железо – из него гвозди, которыми прибивают к крестам. Из него – трезубцы жертвенных гладиаторов, умиравших на аренах в честь душ усопших патрициев. Из него – клинки гладиев в руках легионов, усмиряющих и покоряющих народы. Из него – доспехи и мечи рыцарей-крестоносцев, идущих воевать на Святую Землю золото для Рима. Из него – алебарды в руках швейцарских гвардейцев, что стоят у входа в Собор Святого Петра, когда в нем находится Папа…

Собор Святого Петра уже устал встречать утро. Любой бы на месте этого здания устал бы от постоянного любования ИМ – и утром. Утро хорошо само по себе, собор… он собор и есть – красиво соединенные камни и дерево… А внутри – некрасиво думающие люди. Вот, идет один такой, своими некрасивыми мыслями портящий и утро, и собор, и весь мир… Его называют Папой… и воистину велик Господь, запретивший таким, как он, заводить детей. Вот уж где целибат оправдан! Таким людям просто нельзя поручать воспитание Нового Человека… Ну, его то самого это не смущает – он называет «сын мой» стольких достойных и не очень мужчин, что даже обидно… Ну, хоть бы раз смутился!

Не смутится. Он еще сегодня проповедь будет читать! Потому что сегодня здесь соберутся короли и королевские посланцы, солдаты и авантюристы… все те, кто готовится в крестовый поход на Иерусалим… воевать Гроб Господень… И благословить на все это должен он, человек, чьи тяжелые шаги нарушают покой утра… собора… Тот, кого называют Папой…

Швейцарцы уже заняли свои посты, епископы умывают тонзуры, клирики готовят службу, а Папа – думает. В Риме нынче неспокойно для Матери-Церкви – на последний Марди-Гра ежели глянуть, так вообще страх берет. Его, Папу, изобразили с ослиными ушами, и скоморохи отплясывали постыдный танец с ушастым наместником Петра, потрясая громадными ключами… «от рая»… Деньги, изрядно поправившие положение Ватикана после первого крестового похода, закончились. Любят роскошь святые отцы! Разграбить Константинополь, что ли? В прошлый раз получилось вполне удачно!.. Мысли Папы разлетались, подобно эху от его шагов, от колонн к стенам, от Марди-Гра – к грабежу христианских городов на пути нового крестового похода… Его бы воля, Папа не стал бы так далеко закидывать сети – вот оно, золото, рядом, в соседней Испании! Богаты мавры, да только их король испанский сам грабит, и на долю большую рассчитывать Ватикану не приходится… Объявить крестовый поход против Испании? А что – французы да германцы поддержат, британцы тоже… Только далеко они – пока через море, через горы придут – испанцы развернутся, да и сами в Рим нагрянут. Сильны они сейчас, богаты, и армия у них большая, в боях закаленная… Италия в между усобицах ослабла, дожи венецианские интригами, как паутиной оплели весь сапог Апенинский, и не поможет никто Папе… одинокому Папе, радеющему за Церковь, коей полагается быть сильнее, нежели все королевства европейские… И только тонким, точным расчетом можно заставить гордых и чванливых рыцарей делать то, что нужно Ватикану… А Ватикану нужно – золото! А ведь еще есть Рим!..

Рим не любит Папу. Рим любит золото, и тех, у кого оно есть. Рим хочет богатства и развлечений. Чернь на улицах погрязла в разврате, дворянство грызется меж собой за власть и торговые привилегии, войну себе не может позволить никто – расклад слишком серьезен, союзы крепки, сильные подавят слабых, и никто не заступится… Папа знает, что делать. Папе надо сделать сильных – слабыми. Папе надо уничтожить Рим, его дух, пропитанный язычеством, страхом перед чумой, показавшей бессилие Церкви, сломить и поставить на колени… Весь Рим – на колени, перед собором, чтобы молили… Сладко! Даже представить такое – уже сладко!

«Ненавижу Рим!» - подумал Папа, и прошел через анфиладу коридоров собора…

А Рим входил в свое утро, как ныряльщик– в грязную воду Тибра. Грязной водой умывался капитан калабрийских наемников, с трудом проснувшийся для утренней службы после бурной ночной пьянки. В грязь улицы втаптывала кованый шаг конная бригада из Генуи, явившаяся получить благословение Папы перед крестовым походом, и мечтающая первой ворваться в Константинополь… чтобы не тащиться потом до самого Иерусалима, но вернуться с золотом домой… Грязно ругалась маркитантка за городскими воротами, жадничая на мзду стражникам…

И только три монаха, в чистых белых плащах воинов-храмовников, проскакали по улице в сторону Собора, умудрившись, каким то образом, не запачкаться от разлетающейся из-под копыт грязи. Нищенка на углу грязно выругалась им вслед. Тамплиеров Рим не любил, пожалуй, еще больше, чем Папу. Чистюли!.. Строги, мзду не берут, дел корыстных вершить не желают! Словно и не в этом мире живут! Так чего их любить, чванливых таких, святостью своей простых грешных смущающих?.. Рим в эти дни не любил никого. Любовь ушла из Рима. В Риме осталась только грязь.

На площади уже собирались воины – крестоносцы, воители Гроба Господня, радетели веры, увешанные смертоносным оружием. Германцы с пристроенными за поясом моргенштернами, французы с алебардами, британцы с длинными луками в человеческий рост… Все явились за благословением Папы, чтобы с чистым сердцем нарушить заповедь – не убий!

Площадь шумела, звенела, ржала, и даже выход понтифика не очень то сбавил этот шум. Благословение – не помет воробьиный, но и не свист болта арбалетного, прислушиваться к нему не то чтобы важно, тем паче, что по латыни не всяк разумеет, а по-человечьи Папа и говорить не станет… Мордой не вышло воинство крестовое, языком же и вовсе не союзно.

Понтифик говорит, капитаны слушают, лошади ржут, и только трое монахов в доспехах и белых плащах, с суровыми лицами, тяжело смотрят в сторону понтифика, и нет у них во взгляде ни благоговения перед Наместником Петровым, ни уважения к словам его… Они знают, КТО перед ними. И они пришли сюда, чтобы попытаться защитить… Защитить Христианство – от Церкви.

«Короткое» рондо

Монашка из ордена Святой Магдалины торопливо шла к площади. Она знала, что Понтифик уже должен был начать свое выступление перед идущими в поход. Она хотела успеть получить его благословение. Пусть не такое, как тогда, во время чумы… Он пришел к ним в монастырь, и в покоях аббатисы принял нескольких сестер, отличившихся особым прилежанием… Ее он благословил сам, лично… только ее! Правда, потом, услышав от аббатисы про ее подвиги – как она бесстрашно ухаживала за чумными, как пыталась спасти безнадежно больных, как утешала умиравших, бесчисленный поток которых проходил через монастырскую лечебницу – резко отстранился, вытащил платок, пропитанный настоем корня волчьей травы, и брезгливо вытер руку, благословившую монашку… Он испугался чумы! Наместник Петра, первейший отец Церкви – испугался кары, которую Господь ниспослал, как он сам говорил во время проповедей, за грехи людские… Неважно! Монашка шла, чтобы получить благословение. Она хотела идти в Святую Землю, и аббатиса отпустила ее, дав свое благословение, из-за которого она и задержалась в стенах монастыря... Теперь ей нужно только получить благословение самого Папы, и присоединиться к крестоносцам, вместе с прочими паломниками… Ее ждет Иерусалим!

[lisa-me]

служившей ему лампадой в его ските

По-моему, здесь закралась ошибка.
Привожу выдержку из толкового словаря: Лампада, -дна, -дочка ж. простая лампа, плошка, жирник, каганец; ночник на масле, светник; осудец разного вида, со светильнею и с деревянным маслом, подвешиваемый на цепочках к иконам.
У вас же "лучина", а не масло. Мб, как-то по-другому назвать светильник?
Пока я прочла только пролог, но обязательно прочту и дальше. Хочу сказать - преамбула не отталкивает от произведения. Это уже хорошо. В ней идут мысли монаха, и только последний Абз - взгляд со стороны. Но вы нарушаете ход его мыслей повествованием автора.
Напр.:

Ах да, единственное имя, которое он позволял себе вспоминать – «Рондо для Изольды»… Прочие имена усилием воли были вычеркнуты из памяти монаха по его собственному желанию

Мне кажется, надо перефразировать, что бы эти фразы были естественны и похожи на мысли.
Типа:
Ах, да! «Рондо для Изольды»… Вот оно! Единственное имя, которое он позволял себе вспоминать. Прочие имена не нужны. Они вычеркнуты из памяти. Он сам так захотел! Но сколько же для этого потребовалось сил...
И не надо "усилием воли" и "собственного желания" (в тексте звучат очень тяжело). Они завуалированно присутствуют в его думах.
Считаю, что надо переработать пролог, придать ему легкости и естественности.
Это мое личное мнение. Можете не обращать на него внимания. Но если совет вам поможет - буду рада.
Остальное прочту немножко позже.
Удачи!

[Ajdar Ulduz]

Lisa-me. Спасибо за дельное замечание. Непременно подчистим. Пролог получился действительно несколько сырым. Это еще мягко выражаясь. Благодарю за внимание и добрый совет.

[Тиа]

Аждар, я в восхищении вашим замахом. Дать в самом начале такую историко-эпическую картину, затронуть проблему и сути средневекового Папства, и крестовых походов, и отношений Ватикана с Европой, и пути Тампля... очень многообещающее начало. Надеюсь, раскрытие затронутых вопросов получится не менее впечаляющим ))))
Пока возник один вопрос - атмосфера обоих отрывков очень тяжелая и мрачная. Костры, грязь, чума... это будет эмоциональным тоном всего романа?

[Ajdar Ulduz]

Тиа - Спасибо за теплые слова. Вы - одна из муз этого романа, и я рад, что Вы не оставляете его своим покровительством... Я сам надеюсь, что раскрытие тем у меня все таки получится... даже уверен - иначе, наверное, и не взялся бы писать... Что же касается атмосферы в представленных отрывках... Не зря, поверьте, эпоху ту называли "Темным Средневековьем"... Света в нем действительно мало, но!.. И тогда была ЛЮБОВЬ! Любовь, котоая лежит в основе всего, на мой взгляд. Любовь Сейда к жизни еще проявит себя - ведь не просто так для него самой главной заповедью стало "НЕ УБИЙ!". Эта любовь и будет главным источником света в романе. Через тьму эпохи Сейд будет нести свою душу, как горящий факел... А вот тут я выкладываю черновую версию главы о том, кто однажды разожжет этот факел... Думается, уже здесь Вы увидите СВЕТ...

ПАРИЖ

В замке Сен Жермен шел пир. Было уже далеко за полночь, но рыцари не спешили расходиться с королевского угощения. Сиятельный принц, он же герцог Бретонский со своей уже не молодой, но все еще привлекательной супругой гостили в Париже, у Короля, что само по себе давало повод для веселья, ибо если Бретань и Париж нынче едины, значит, цвести лилии, и пусть себе британцы вынашивают мечту воспользоваться ссорами в доме Бурбонов – в этом доме нынче праздник.

Принц не посещал Париж, и королевский двор вот уже долгих пять лет – с тех пор, как случился неприятный со всех точек зрения скандал. О скандале том помнили до сих пор, и шушукались в конюшнях и на подворье, на кухнях и казармах… Потому что королевского шута помнили все. Его даже вспоминали всегда так, словно писали с большой буквицы – Королевский Шут… Шут Королей… Король Шутов…

Пять лет назад, в начале лета, свита сиятельного принца, герцога Бретани стучала копытами своих коней по редким мощеным улицам Парижа, приближаясь к королевскому замку Сен Жермен. Первое, что бросилось в глаза начальнику стражи – силуэт человека, казавшийся черным на фоне заходящего, багрового закатного солнца. Человек стоял на краю замковой стены и мочился в Сену.

- Бесстыжий смерд, прекрати свое грязное дело и убирайся оттуда, пока мои лучники не заставят тебя свалиться оттуда уже мертвым! – закричал начальник стражи… между прочим, незаконнорожденный сын бывшего герцога Бретани, казненного десять лет назад по обвинению в Ереси и колдовстве. Начальника очень любили солдаты, и совсем не любил сиятельный принц, спиной чувствовавший угрозу, исходившую от собственных стражников в бретанском герцогском замке, куда он вселился, получив от своего брата, короля, эти владения в дар. Дар этот был сделан с умыслом – родной брат может оказаться тем, кого не устроит жизнь в замке и титул сиятельного принца… Однажды ему может захотеться стать величеством, а не высочеством… А потому – подальше, в Бретань… Герцога же бретаньского, который верой и правдой служил еще отцу нынешнего короля, надо как ни будь… ну да – ересь! Колдовство! Союз с Диаволом! Епископы поддержат, за обещание дать войска в поход на Иерусалим… Риму нужно золото Иерусалима, а потому рыцари Риму нужны тем паче… се ля ви!

Впрочем, младший брат короля был излишне труслив, и заговоров, возможно, творить не стал бы. Но упредить влияние врагов короны на трусливого брата его величество был обязан. А потому – старый герцог Бретани казнен чрез сожжение, его младшая двоюродная сестра Изольда объявлена королем наследницей, сосватана за сиятельного принца, и – вуаля!

Правда, из Бретани доносят, что Изольда не отличается супружеской верностью, и спит с капитаном стражи… о котором говорят, что он и вовсе бастард старого герцога! Ну, да это дело теперь уже нового герцога – в чужие семейные дела король не вмешивается… А герцог – пока что терпит, поскольку как бы ни был он недоволен, но понимает, что слишком любят капитана рыцари бретаньские. Однако всякому терпению есть предел!

- Не твои, а МОИ лучники! – Герцог, неуклюже сидящий на великолепном тонконогом жеребце явно испанской породы, подъехал к своему капитану, не скрывая выражения досады на брезгливом, капризном лице. Затем уже обратился к черному человеческому силуэту на фоне заходящего солнца:

- Действительно, как смеешь ты пачкать своими нечистотами реку? Разве не из Сены берется вода для нужд королевского замка?

Человек на замковой стене не спеша заправил свое достоинство под гульфик, после чего ответил смешливым тоном:

- Ну, так сами посудите, сударь, насколько река грязна, а моя влага – чиста! Я уж скорее очищаю воду, разбавляя грязь этой реки более чистой жидкостью данного мне Господом тела!..

Действительно, Сена смердела так, что даже кони рыцарские – и те чувствовали себя неуютно. Супруга же сиятельного принца, прекрасная Изольда, так и вовсе потеряла сознание от парижской вони, когда они лишь въехали в город. Смотреть же на воду было просто противно. За время жизни в провинции сиятельный принц отвык от городской грязи, и теперь отбросы и отходы жизни тысяч людей, населяющих Париж, проплывали перед его глазами, заставляя тосковать о милой Бретани… ну да, той самой Бретани, где каждый крестьянин помнил старого герцога и не люби нового… Но в котором охота великолепна, ручьи чисты, а запах… Запаха там, кажется, и вовсе никакого нет… если сравнивать с Парижем!

- Ты слишком дерзок даже для слуги из королевского замка! Я попрошу брата, чтобы он примерно наказал тебя за дерзость и непочтительность. Кто ты? Назовись!

Человек на замковой стене покачнулся, сделав вид, словно собирается свалиться в реку, затем вдруг из самой невероятной позы, когда падение казалось неминуемым, вдруг восстановил равновесие, и залихватски натянул на голову колпак с бубенцами.

- Я, Ваше Высочество, шут вашего брата… Королевский Шут, если вам так будет угодно! И сердитесь вы на меня зря! Я ведь каждый день так чищу Сену – особенно же стараюсь перед приездом высоких гостей, дабы вода была прозрачней, и заимела лечебные свойства…

Капитан бретаньской стражи при этих словах громко рассеялся! Смех подхватили и рыцари-бретонцы. Смеялись долго, явно оценив шутку по достоинству. К своему неудовольствию, сиятельный принц обнаружил, что среди грубого солдатского гогота слышит и переливы нежного, женского смеха… Так могла смеяться только Изольда… Но ведь она должна была находиться в повозке без сознания, в окружении своих служанок и mademoiselle! Изольда очнулась! Сиятельный принц бросился к своей супруге, которая при виде его высочества тут же прекратила смеяться и сделала такое лицо… ну, такое, которое у нее обычно бывает при недуге… страшном недуге, сразившем ее в день смерти кузена, после чего она не может принимать в свое ложе мужчин, пока не совершит паломничества на Святую Землю. Так сказал старый отшельник, которого бретонцы почитали святым за то, что он позволял, по примеру святого Франциска Ассизского, поедать свою плоть всяким мелким тварям божьим… Словом, лицо у нее было такое, когда она собиралась в чем то отказать своему мужу.

- Ваше высочество ведь так же шутит по поводу наказания этого шута?

Принцу не оставалось ничего другого, как, сглотнув внезапно возникший ком в горле, кивнуть. Выражение лица его супруги тут же изменилось, и она вновь рассмеялась, обращаясь к служанкам:

- Его Высочество шутят!

Служанки и mademoiselles подхватили смех госпожи. «Все-таки, она у меня умница! В который раз спасает меня из глупого положения!» - со смесью раздражения и благодарности подумал Сиятельный Принц. Дал шенкелей коню, и, перейдя в авангард своей кавалькады, нетерпеливым кивком велел следовать в замок.

Королевский двор Франции был богат – количество свиней и кур на подворье не могло не радовать гостей, ведь вся эта живность уже сегодня будет угощением на королевском столе! Сенешаль Франции, средний брат Короля и его лучший друг по охоте и прочим королевским забавам, стоял, уперев руки в бока у входа во внутренний двор замка, и спорил со старшим, судя по одеждам, егерем, о предстоящей завтра с утра охоте на вепря. В Арденском Лесу водились великолепные вепри, и Его Величество вместе с Сенешалем не могли упустить возможности в который раз позабавиться над трусливым младшим братом, ненавидевшим охоту на тварей крупнее фазанов по причине опасности. Единственным оружием, которым Сиятельный Принц и герцог Бретани владел сносно, был лук. Мечи, копья и любое прочее оружие, требовавшие приближения к сопернику более чем на двадцать шагов, вгоняли третьего принца Франции в постыдную дрожь. Король же, напротив, любил сам насаживать вепрей на специально для этой цели изготовленное копье, более напоминающее рогатину, или же на боевой трезубец. Соперничать с ним в этой забаве мог только средний брат, отважный Сенешаль, любимец армии рыцарей, и не менее многочисленной, но более прекрасной армии парижанок, чья любовь уже стоила Сенешалю зуда в причинном месте… Врачи из монастыря францисканцев посоветовали совершить паломничество в Святую Землю, и сенешаль был готов последовать этому совету… но все откладывал по причине неотложных дел, и не завершающихся войн с Испанией. «Отправлюсь вместе с крестоносцами, когда поведу наших славных рыцарей вместе с прочим воинством Господним воевать Святую Землю!» - говорил сенешаль, яростно расчесывая гульфик, и хищно поглядывая на пробегавших мимо служанок, когда кто ни будь при дворе спрашивал его об этом…

Пять лет назад это было. Пять лет назад у него еще не провалился нос, и он еще мог кого то и куда то повести. Сейчас Сенешаль был хвор, угрюм, на охоту не ходил, женщины его чурались, сам же он пробовал различные снадобья, в изобилии предлагаемые заезжими целителями и кудесниками – щепа от Креста Господня (полагалось молиться о здравии чресел, целуя щепу и перекрещивая больное место), толченый рог единорога (присыпать на заболевший орган и читать языческое заклинание), отвар из мандрагоры (пост в течении сорока дней, воздержание от любовных утех, пить, смешивая с сильно разбавленным вином), мазь из яиц василиска (мазать все тело три раза на дню, если зудеть будет – не чесаться!), и даже настой обыкновенной ромашки (пить и промывать чресла… промывать! Не дождетесь!)... Кость пальца святого Алоизия, привезенная паломниками и проданная Сенешалю за десять полновесных золотых экю, из всего этого списка оказалась самой чудодейственной – после ее приобретения в замке появилась служанка, не чуравшаяся Сенешаля, и соглашавшаяся скрашивать его ночи своим присутствием. Правда, поговаривали, что у нее, вроде бы, муж страдает такой же хворью, что и Сенешаль, но все это враки, конечно же! Не может человек неблагородного происхождения страдать тем же недугом, что и особа королевской крови, чему свидетели и ученые медики-эскулапы, и монастырские целители, пользующие высокородного больного.

Многое изменилось за пять лет, думал Сиятельный Принц, наблюдая пир и разгул доблестных рыцарей. Ныне ему предстоит принять на себя обязанности Сенешаля Франции, по причине хвори брата, и по поручению Короля отправиться сначала в Рим, дабы получить перед походом благословение, а затем уж, вместе с воинством Господним, идти на Иерусалим. Многое изменилось. Нет, например, больше Королевского Шута, и герцога-бастарда тоже нет, того, что был когда то капитаном бретаньских стражников…

Сиятельный принц помнил взгляды, которые пять лет назад бросали друг на друга Изольда, и дерзкий шут. То ли увидела она достоинство его, когда он мочился со стены замка в реку, то ли дерзость привлекла – однако взгляды Изольды, что бросались на том приветственном пиру, были пылкими… А ревность капитана-бастарда – явной.

Прямо там же, на пиру, шут взял в руки лютню, и провозгласил, что собирается исполнить только что сочиненную им пьесу в честь прекрасной дамы, и называться она будет соответственно – «Рондо для Изольды»!.. Капитан бретаньской стражи громко хмыкнул, и собирался было что-то сказать, однако прочие придворные зашикали на него, не дав помешать исполнению пьесы, сам же Король, приблизив губы в жиру от бараньей ноги, которую он держал в другой руке, к уху герцога бретаньского, дружелюбно посоветовал:

- Ты, братец, своего бретонца попридержи, незачем ему на нашего шута нарываться. Он у нас не из простых, рыцарского звания, а в рыцари его из оруженосцев я сам возводил, за подвиг, подобный Роландову. Это ведь он, когда баски из засады в горах на обоз с дарами для короля испанского напали, один живой остался, но врагов перебил, поскольку мечом и копьем владеет искусно. Шестерых разбойников жизни лишил, изранен был жестоко, однако обоз до заставы испанской доставил, хоть и единственный из отряда в 10 рыцарей да 10 оруженосцев, выжил. А на обратном пути к маврам в плен попал, год с ними прожил, пока я его обратно не выкупил, поскольку даже испанцы о его доблести легенды складывать стали. А он у мавров тех, говорят, магометанство принял, чтобы живым остаться, да великую муку по обрезанию плоти на мужеском достоинстве своем перенес… Он у него теперь того… ГОЛЫЙ! Я сам видел! – Король многозначительно кивнул, и становилось понятно из этого кивка, как и всей речи, что связываться бретаньскому бастарду с шутом, у которого мужское достоинство ГОЛОЕ, совсем ни к чему.

- А обратное крещение то он принял? – спросил, пожевав отчего то пересохшие вдруг губы, бретаньский герцог и младший брат короля (представив себе ГОЛЫЙ орган шута, сиятельный принц почему-то испытал удивительное волнение).

- А как же?! – проговорил Король, чавкая изрядным куском бараньей ноги. – У тамплиеров крестился, как обратно вернули мы его. В тот же день. Не особо хотел, но как прознал, что я его в рыцари, не крещенного, принять не могу, так и передумал. Сразу же крестился, в тот же день и рыцарем стал. А потом… короче, полюбил я его, да и решил, что хватит с него подвигов. На язык боек, да лютней владеет, что Орфей греческий… Это мне монахи так сказали… Не знаю, Орфея не слышал, а наш шут играет хорошо. Да ты сам послушай. Твоей женушке то посвящает, гляди! – и Король, хищно усмехнувшись, подмигнул братцу, и вгрызся в баранью ногу.

Сиятельный принц попытался вслушаться в звуки музыки, очень нежной и лиричной, но сознание противилось воспринимать эту красоту. Наверное, потому, что взгляд принца уперся в супругу. Изольда жадно, неприлично пристально смотрела на шута, игравшего для нее. Неподалеку от нее стоял бастард старого герцога, и в свою очередь, пожирал ревнивым взглядом свою госпожу, не обращавшую не бывшего фаворита ни малейшего внимания. Принц вконец расстроился, и, будучи в утомлении духа, принялся налегать на великолепное вино. Правда, в отличие от старшего брата, есть он не хотел, лишь пил, и потому довольно скоро обнаружил, что ему очень трудно сидеть за столом – тело все норовило уйти ПОД стол… Подоспели крепкие руки и плечи, подняли грузное, такое непослушное тело, и повели в покои… Верные бретонцы провожали своего господина в опочивальню… Верные?! Сиятельный принц пьяно усмехнулся этой мысли. Надо же, сегодня он уже во второй раз испытывает это чувство – смесь раздражения и благодарности к тем, кого он боится… и чьей любви ему так хочется…

На мысли о том, как же ему хочется чьей ни будь любви, Сиятельный Принц провалился в глубокий, тяжелый сон…

… из которого его утром вывел звук охотничьего рога, пронзительно и раздражающе прозвучавший под самыми окнами покоев. Звук этот герцог бретаньский не любил – он напоминал ему визг свиньи, которую закалывают на праздник… Вроде бы для праздника, а веселья – никакого! Слуги, присланные королем, не столько помогали, сколько заставляли одеваться – Его Величество явно дал строгое указание с младшим братом особо не церемониться, и как можно быстрее спустить во двор, дабы началась охота! Одеваясь, Принц задумался, стоит ли брать на охоту небольшой арбалет, который он обычно носил с собой в Бретани. На всякий случай, от возможных заговорщиков… Немного поколебавшись, решил все таки взять – лук ему с собой все равно не дадут, а с мечом или копьем в руках он все равно так же беззащитен, как и без них. Капризным жестом прогнав слуг, закрепил не взведенный арбалет на поясе, за спиной, сверху накинул охотничий плащ…

Тяжело отдуваясь, с горящим от внутренней засухи горлом, Сиятельный Принц спустился во двор. Ему подвели коня. Неподалеку он увидел Изольду – супруга стояла рядом с королевским шутом, и глаза у нее были красные, словно всю ночь она ни разу не сомкнула век. Возможно, он до утра пел ей свои песни?..

- А где мой капитан стражи? – слова вырвались из горла, словно хрип у больного животного… Шут мгновенно подбежал к герцогу бретаньскому и протянул ему кожаную флягу, в которой булькало… Вино!.. Благословенная жидкость исцеляющим потоком пронеслась по гортани, по пути освежив небо, умягчив шершавость языка, и взорвавшись сотнями райских звездочек перед глазами… И да воссияет свет! Самочувствие Сиятельного Принца значительно улучшилось, и он снова спросил:

- Так, где капитан бретаньских стражников? Где МОЙ капитан?

Шут, нимало не смутившись, быстро ответил:

- Ваш капитан, судя по всему, несколько увлекся вчера вином, и теперь наверняка спит, где ни будь в замке. Слуги его так и не смогли разыскать. Но я ЛИЧНО поеду с вами, и буду оберегать вас, Ваше Высочество! Вы согласны?

Вспомнились слова Короля о том, что этот шут в одиночку расправился с целой засадой баскских разбойников. А еще, почему-то, вспомнилось, сказанное о ГОЛОМ органе… Сиятельный Принц закашлялся, и согласно замотал головой.

_ Ну, вот и прекрасно! Гран мерси за доверие, Ваше Высочество! Вы не будете разочарованы! – весело сказал шут, и ловко вскочил на прекрасного вороного коня, которого ему подвели конюхи. «Тоже – испанской породы!» - почему-то завистливо подумал Принц. – «Откуда у шута, пусть и королевского, столько золота, чтобы купить такую лошадь?»… Шут, словно прочитав мысли своего спутника, с улыбкой сказал:

- Это Ибериец! Я его привез с собой из Альгамбры, где пробыл в плену год. Подарок эмира!..

- Дорогой подарок! Как будто ты был в почетном плену у этих мавров!

Шут согласно кивнул в ответ:

- Когда я принял Ислам, они стали относиться ко мне очень хорошо. Эмир надеялся, что я смогу уговорить нашего Короля на союз против испанцев. Почти удалось… Это было бы выгодно всем, и маврам, и Франции, но кардинал и епископы помешали… Пригрозили Королю анафемой, если он пойдет на союз с магометанами против католического монарха. Сказали – выбирайте себе союзников среди христиан, и Папа сам благословит вас на войну с Испанией. Но у Франции сейчас нет союзников! А уж с Испанией связываться так и вовсе никто не станет…

- Для шута ты слишком много знаешь… и значишь!.. – язвительно заметил Сиятельный Принц. Шут в ответ лишь усмехнулся:

- А вы, оказывается, умнее, чем предполагают окружающие вас!..

Слова шута приятно удивили, и даже обескуражили… Почему-то в голову все время лезли непонятные мысли о ГОЛОМ достоинстве…Сиятельный Принц вдруг поймал себя на том, что начал испытывать к шуту необъяснимую, но вполне определенную приязнь.

Охотничья кавалькада уже выехала из Королевского Замка, и двигалась в направлении Арденского Леса. Вскоре егеря начнут поднимать и гнать вепря… Представив себе ужасное животное, с жуткими, способными пропороть человека клыками, и телом размером с лошадь, герцог бретаньский испытал такое уже знакомее ему с детства чувство ужаса, что даже немного обрадовался этому привычному настроению, заменившему непривычное, хоть и сладостное, томление в сердце…

- Поедем тише. Не стоит забегать впереди Короля! – сказал он. Шут понимающе улыбнулся:

- Умные слова! Короли вообще не любят, когда кто-то опережает их… если только не на поле боя, где впереди идущий может схлопотать стрелу или арбалетный болт… А уж нашего Короля, да на охоте, опережать даже Сенешаль не осмеливается…

- Это у них с детства так заведено! – сказал Сиятельный Принц, и тут же недовольно одернул себя. Еще чего не хватало, пускаться в детские воспоминания с шутом! Пусть и королевским… Тем более!

Шут внимательно посмотрел на Принца:

- Вы ведь не трус! Это они вас так напугали в детстве?

Сиятельный Принц был ошеломлен такой наглостью шута, но не нашелся, что сказать… некоторое время ехали молча. Затем вдруг Принц тихо спросил:

- С чего ты взял?.. почему решил, что я… смелый?

Шут ответил спокойно, словно ожидал этого вопроса:

- Мне Изольда рассказала. Как вы каждый день проживаете свою жизнь там, в Бретани, в окружении людей, которые ненавидят вас, потому что вы стали причиной смерти их любимого герцога. И вы живете этот каждый день, проживаете свою жизнь, зная, что вы сами этого и не хотели, вам не нужно было ни это герцогство, ни этот несчастливый брак, что все это было потребно Королю, но вы… вы сами не заслужили ни капли этой ненависти, и на самом деле хотели бы править своим герцогством справедливо… Вы отменили prima nokta – право первой ночи на своих землях…Возглавили поход против бретаньских разбойников, хотя ненавидите сражения и смертоубийства… Самая большая смелость – это способность побороть свой страх, причем делать это не от битвы к битвы, отдыхая на пирах между сражениями, но каждый день своей жизни…

- Изольда?! Она сама… сама все это тебе рассказала? Зачем? – горло у Принца опять пересохло, он заговорил сипло, с трудом разбирая собственные слова. Но шут услышал. Протянул кожаную флягу с вином, ответил:

- Потому что она любит вас. Вас, такого, какой вы есть, с вашими страхами, слабостями, болью и обидой на незаслуженную ненависть… Она видит в вас доброе, истинно христианское сердце… Она боится за вас, и делает все, что только может сделать слабая женщина, пытаясь защитить вас от интриг бастарда старого герцога… Того, в чьей смерти попрекают вас, того, который еретиком и колдуном хоть и не был, но был изрядным распутником и очень жестоким человеком. Чего о вас не скажешь… Я не прикасался к вашей супруге. – вдруг сказал он.

Принц остановил коня. Шут тоже остановился. Посмотрел на Принца, сказал:

- Даю вам слово чести. Этой ночью Изольда была верна вам!

«Этой ночью!..» - почему то с болью вдруг подумал Принц. – «Впрочем, о бастарде я и так знаю! Выходит, она была с ним, чтобы сдерживать, не позволять устраивать интриги против меня… предупредить его желания…Но, почему же тогда?.. Почему она не допускает к себе меня, если любит?»…

- Бастард очень ревнив. А еще он ненавидит и презирает вас. – Снова, как будто прочитав его мысли, заговорил шут. – В этом его слабость, кстати. Нельзя недооценивать противника, только потому, что ты видишь лишь его слабые стороны…

Шут замолчал, и легко тронув своего Иберийца пятками, двинул лошадь вперед. Принц последовал за ним. Охотничья кавалькада уже вошла в лес, из чащи слышались звуки охотничьего рога… Охота ушла далеко вперед, Принц с шутом безнадежно отстали. Впрочем, Герцога Бретаньского это совершенно не огорчало.

Принц и шут подъехали к опушке Арденского леса, когда за их спиной раздался топот копыт. Дорожная пыль клубилась под лошадью, несшей на себе знакомую фигуру… при полном боевом облачении к ним приближался бастард-бретонец, капитан его стражи… с обнаженным мечом, и горящими от ярости глазами.

- Скоморох, змееныш, аспид, исчадие геенны, подлый ублюдок! – бретонец выкрикивал оскорбления, смешивая церковные страсти с площадной бранью, едва приблизившись, но даже не думая останавливать коня. Видимо, собирался зарубить шута прямо на скаку, подумалось Принцу, и вдруг он сделал то, чего никак от себя не ожидал. Двинув лошадь вперед, он заградил собой шута, заставив своего капитана резко остановиться.

- Капитан, как ты смеешь? Этот человек – шут моего брата, и… - Принц начал было говорить, но умолк, обнаружив у самого своего горла острие меча бретаньского капитана.

- Ты!.. Мерзкий рогоносец, ты – молчи! Этот шут прошедшей ночью напоил меня вином с сонным зельем, и, пользуясь моей беспомощностью, обесчестил твою жену, а ты еще смеешь мне что-то говорить? Трус, тебе следовало родиться женщиной! Убирайся с моей дороги и не мешай мне сделать то, что должен был бы сделать ты! – Принц смотрел на говорящего бретонца, на клинок, качающийся острием у самого горла, и страх сковывал его душу… сердце… Казалось, этот миг позора он не может, не должен пережить, он просто обязан взять и умереть прямо тут, на месте, чтобы все это закончилось, и уже больше никогда…

- Ваше Высочество, позвольте этому человеку попытаться сделать то, что он желает. Он только что оскорбил меня, человека рыцарского и дворянского звания. Услышать от бастарда слово «ублюдок», конечно, оскорбление сомнительное, но мы в Париже такое спускать не привыкли. Он ведь ваш вассал? Вы позволите мне вызвать его на дуэль?

Словно в каком то оцепенении, Принц кивнул. Уже знакомое чувство – смесь благодарности и тупого раздражения – снова охватило его. На его глазах шут снял с руки перчатку, и швырнул ее прямо в лицо бретонцу. Попал в шлем. Бретонец ошарашено моргнул, затем побагровел, и, взревев, бросился на шута, угрожая заодно, по пути, разрубить и своего сюзерена… Испанец под седлом Принца был обучен для боя, и вскинулся на дыбы. Выносливая, но неказистая лошадка из бретаньских конюшен испугалась, и шарахнулась в сторону, сбросив с себя разъяренного седока. Перекатившись через себя, бастард мгновенно поднялся, и широко расставив ноги, выставил перед собой меч, готовясь встретить шута. Однако его соперник и не думал атаковать верхом. Спокойно соскочив со своего Иберийца, шут легко обнажил свой меч с узким клинком. Летнее солнце зло улыбнулось поединщикам, отразившись от испанской стали необычного меча в руках у королевского шута.

Легкими шагами шут приблизился к своему сопернику, нанес удар, пробуя защиту, и легко отразил контратаку бретонца. Принц с удивлением обнаружил, что клинок в руках у шута слегка прогибается и пружинит, но даже не думает ломаться от ударов тяжелого полуторного меча бретонца. Шут бился легко, даже изящно, и манера боя с мечом у него была необычная. Левую руку он держал за спиной, управляясь своим оружием, удерживая лишь одной рукой.

«Красиво бьется!» - подумал Принц. – «Как будто и не бой вовсе, а танец. Только… бастард ведь в доспехах, а на шуте – охотничий костюм. Неравный бой…»… Словно молнией, в голове быстро, почти неуловимо промелькнули слова – «…сделать то, что должен был бы сделать ты…»… Это – бастард сказал. Но Принц вдруг понял – Шут его брата делает сейчас то, что должен, но не может сделать он. «Должен… Сделать…» - Принц понял, Что именно ОН должен сделать… СЕЙЧАС!.. И, словно в поддержку, прозвучали в голове слова Шута – «Вы ведь не трус!.. Самая большая смелость – это способность побороть свой страх… каждый день…»… «Каждый день…» - неслышно прошептали губы Принца, а рука уже вытягивала из-за спины арбалет… руки сами заводили тугую пружину, вкладывали болт в ложе… Принц стрелял из этого арбалета очень даже хорошо, поскольку часто тренировался у себя в покоях, там, в Бретани, порой часами пробивая болтами щиты, развешанные на стенах. Однако теперь он боялся… боялся попасть в шута…

Почему-то вспомнилось про ГОЛЫЙ орган, и Принц рассмеялся. Смех прозвучал так некстати в этом лязге смертоносной стали, что оба поединщика на миг остановились. Бретонец обернулся и бросил быстрый, полный презрения, взгляд, на своего сюзерена. Очень удачно получилось – болт, вырвавшись из ложа, пролетел и пробил горло бретонца насквозь… Бретонец закачался, выпустил меч из рук, схватился за горло, пытаясь остановить фонтан бьющей наружу крови… кровь вырывалась сквозь пальцы, вытекая из этого сильного тела… тела, которое уже через минуту лежало на земле, билось, как в падучей, а жизнь продолжала покидать его… Шут приблизился к умирающему, и с силой вогнал свой клинок прямо в то место, которое пробил болт… пробив заодно кисти рук умирающего, пытавшегося закрыть отверстие. Повернул в ране, и резко выдернул. Кровь выплеснулась широкой струей, и остановилась. Бретонец умер.

- Ты подарил ему coupe de grace... быструю смерть? – дрожащим голосом спросил Принц.

- Нет. Я сделал так, чтобы все подумали, будто это я убил его. Его должен был убить именно я. Я действительно вчера дал ему вино с сонным зельем. Мой Король приказал мне убить этого бастарда, потому что Его Величеству не угодно такое оскорбление чести его семьи. А еще я сам захотел это сделать после разговора с вашей женой. Бретонцы не должны знать, что его убили вы, иначе они могут восстать. А вот смерть на дуэли, из-за ревности – это, по мнению рыцарей, вполне обыкновенно, и вас уже винить никто не стал бы. К тому же смерть от руки шута покрыла бы позором саму память об этом… славном воине!.. – при последних словах Шут криво усмехнулся. – Ваше Высочество, все должны думать, будто это я убил вашего капитана. На честной дуэли. Вы – свидетель.

- Я хочу… хочу, чтобы Изольда знала правду! – Принц с трудом выговорил эти слова, и просительно посмотрел на шута. Тот ободряюще улыбнулся в ответ:

- У вас с Изольдой теперь все будет хорошо. Но… хорошо, я расскажу ей правду. Сам.

- Да… Так будет лучше всего! – благодарно проговорил Принц. – А что… что будет с тобой? Дуэль или нет, Король все равно должен будет наказать тебя, чтобы мои бретонцы успокоились.

На этот раз Шут улыбнулся почти весело:

- За эту услугу Король обещал мне высшую награду. За это деяние он прилюдно лишит меня своей милости, и сошлет в монастырь… К тамплиерам. Я приму постриг, и уйду из мира служить Господу нашему. Моя мечта!..

Принц улыбнулся мечте Шута... Улыбка получилась немного грустная – уже пять лет прошло с тех пор, как похоронили бастарда… бретонцы свыклись с новым герцогом, и даже стали проявлять к нему знаки почтения – особенно после того, как в четыре года назад у него родился сын. Герцог бретаньский порой тешился мыслию, что Господь велик и воистину все в руце Его – сколько раз всходил бастард на ложе его супруги, но она ни разу не понесла от него. После смерти же капитана стражи куда то вдруг исчез-испарился отшельник, что прописал Изольде паломничество в Иерусалим… недуг супруги прошел, и вскоре Господь наградил их здоровым дитятей, наследником рода… Король пожаловал брату новых привилегий, а теперь еще и назначил Сенешалем заместо среднего брата… Принц подозревал, что кроме Изольды, еще один человек знает правду об убийстве бретонца… и знает от Шута. Этот человек – Король. После того дня Его Величество стал проявлять к младшему брату гораздо больше уважения.

Шут принял постриг в монастыре ордена тамплиеров, и вскоре уехал в Иерусалим. Теперь и ему, должнику бывшего шута, ныне монаха-тамплиера, Сиятельному Принцу и герцогу Бретаньскому, предстоит отправиться туда, на Святую Землю. Король обещал Папе дать воинов – и он их даст. В поход отправятся и герцог анжуйский, и граф де Монсоро, и даже старый Де Вилье собирается сбить ржавчину с доспехов, и присоединиться к крестоносцам вместе со всеми своими троими сыновьями. А ведь он, кстати, дальний родственник Изольды, и когда то даже считался претендентом на герцогство Бретаньское… Впрочем, после рождения у Принца сына старик постоянно говорит, что Бретань нашла свою династию, и его род должен или стяжать себе славу, доблесть и богатство на поле битвы, или же погибнуть, как то достойно потомков Роланда. То есть – с непременным рогом в зубах, мечом в руке, и на груде убиенных басков или, на худой конец, сарацинов.

Пир продолжается. Средний брат, бывший сенешаль, молится в часовне, а затем пойдет к себе в покои. Вон уже и эта его единственная нынче любовь в сторону покоев Принца направилась. К Герцогу Бретаньскому подошла его жена.

- Изольда! – тихо выдохнул он ее имя. - Помнишь, пять лет назад?..

- Все помню, мой господин! – нежно рассмеялась она, и вдруг сразу сделалась грустной. – Не хватает только одного…

- Шута? – спросил Принц, и легкий укол ревности, смешавшись со сладкой болью (ГОЛЫЙ орган… Господи, прости мя, грешного!), растревожил, упокоившиеся было, мысли…

- Нет, мой возлюбленный господин и супруг. Не хватает только – «Рондо для Изольды»…

Короткое рондо

Арабские кони топтали Кавказ. Разрушались зороастрийские храмы, чей возраст был больше, чем у всех новомодных религий, вместе взятых… Огнем и мечом насаживалась вера Пророка, да пребудет он в мире, учившего, что нет в Исламе принуждения. Под копытами завоевателей умирали матери… те, под чьими ногами, согласно Корану, рай для правоверных… Арабы завоевывали Шелковый Путь.

Арабам тоже было нужно золото, и под знаменем джихада несли они не веру Пророка, да пребудет он в мире, но власть над богатейшими землями Востока. Раздвоенный зульфукар хазрета Али размножили и передали вчерашним язычникам-бедави, пустынным кочевникам, дав дозволение на ганимед – добычу с грабежа во время войны.

Арабские кони топтали Персию. Древняя цивилизация, подарившая миру Заратустру, изнемогала под железными копытами войск халифата, втаптываясь в грязь разрушенных дорог и падая с сожженных мостов между прошлым и будущим. Сжигались древние библиотеки, сдиралась кожа живьем с непокорных лидеров, забрасывались камнями жены названные неверными лишь по причине сомнения, виной которому неуверенность мужчин… бесплодия, за которым – слабость мужчин… нежелания платить отступные при разводе, предписанные Исламом, и за всем этим – жадность и властолюбие мужчин.

Арабские кони споткнулись о Малую Азию. Молодые, еще только превращающиеся в нацию, османы дерзко вырвали из алчных рук знамя СВОЕГО халифата, и пошли на Запад… туда, куда арабы идти побоялись…

А в Персии и на Кавказе зрели очаги… Расцветал Красный Цветок, и очаги взрывались восстаниями, разбрызгивая вокруг искры ярости и беспощадных схваток за Веру и Идею, за Землю и Золото…

Восставали Бабек и зороастрийцы, и женщины брали в руки мечи, чтобы противостоять завоевателям… Поражались арабы, удивлялись арабы – женщины воюют против них, как победить таких врагов? Искали предателей… и находили… среди мужчин…

Среди новых мусульман появлялись отщепенцы-суфии, и пел миролюбец Насими:

Во мне вместятся оба мира,
Но я и в мире не вмещусь.
Я суть, я не имею места,
И в бытие я не вмещусь.
Все то, что было, есть, и будет –
Все воплощается во мне.
Не спрашивай, иди за мною!
Я в объясненье не вмещусь!..

И за ним шли. Шли, не вопрошая, и бросались толпы суфийских адептов безоружными под копыта воинов Халифата, и рвалась на лоскуты кожа, сдираемая живьем с поэта и философа, богослова и Учителя Мира Имамеддина Насими, перед смертью кричащего имя своей Родины – Страны Огней…

Пламя Заратустры бушевало в сердцах людей, противостоявших не Вере – но насилию, которой эта Вера насаждалась на Шелковом Пути… и становился шелк – багряным от пролитой крови, и полумесяц восходил в этом багрянце знаменем новой Империи, которой предстояло просуществовать шесть веков и стать самой долгоживущей из всех империй в известной истории человечества…

Две религии одного Бога превращались в инструмент Власти и Насилия над свободой личности… Две религии уходили от Бога, чтобы служить… кому?..

Арабские кони неслись по Востоку. Арабские кони несли Власть…

Скоро споткнутся…

[Тиа]

Аждар, замечательно! Да, в этой главе есть и свет, и любовь, и история... оторваться невозможно.
Уже заиграла и форма рондо-рефрена)))) Жду продолжения

[просто мария]

Принято писать Бретань - но бретонский (герцог, замок, стрелки и т.д.)

Сенешаль Франции, средний брат Короля и его лучший друг по охоте и прочим королевским забавам, стоял, уперев руки в бока у входа во внутренний двор замка, и спорил со старшим, судя по одеждам, егерем, о предстоящей завтра с утра охоте на вепря.

Мне эта фраза кажется не совсем удачной. Перекличка средний-старший сбивает с толку, первое впечатление, что средний брат короля спорит со старшим, то есть с самим королем, а не со старшим егерем.

[Ajdar Ulduz]

Тиа - спасибо! Рад, что "услышали" рондо - стараюсь передать через текст и музыкальную фактуру... продолжение - скоро...

Просто Мария - спасибо за замечание. Исправим. С "бретанЬскими" стрелками - это я уже под утро, сонный, "ворду" доверился... Вы правы и насчет "средних-старших"... наверное, Сенешаль будет спорить просто с одним из егерей...

Благодарю.

[lisa-me]

Немного о ДЖАЛЛАД-ДЖААНИ.

А до того – он ему казалось

Маленькая опечаточка)))

в страшную, но прекрасную сказку

Вновь высказываю свое личное мнение: в моем понятии прекрасное - это нечто светлое и радостное. А как оно может быть одновременно и страшным? Глаз и разум зацепились. Но, может, что-то не понимаю.

нереальный, кошмарный сон

Мне кажется, что сон сам по себе - оторванность от реальности. Считаю, что "нереальный" лишнее.

тотальным отсутствием

Не нравятся мне иностранные словечки, особенно в вашем произведении. Несмотря на наличие трудных для "русского" уха восточных слов и имен (они-то, как ни странно для меня, быстро запоминаются и становятся понятными), такие слова, как "тотальный", вообще не воспринимаются. И на них я не делаю акцент, а это, считаю, плохо, когда речь идет о повальном или всеобщем отсутствии.
Мне очень понравилось как вы пишите и о чем. И ужасы вашего романа не пугают и не отталкивают. Дальше пока не читала, но уверена, что в противовес ночи будет и день. Отпишусь, когда прочту дальше.
Удачи!

[Ajdar Ulduz]

эта глава идет до главы ДЖАЛЛАД-ДЖААНИ

РОНДО ПУСТЫНИ

Песок пел рондо… тема повторялась, разными вариациями песочного расклада на лице пустыни внося разнообразие в вечность… Песок пел о разлуке. Она бывает разная – разлука… кто-то ищет свою вторую половину в другом человеке… кто-то копается в себе… песок пел о разлуке, которая никогда не кончается – о разлуке частицы, которая никогда не будет вместе с другой, с которой еще миг назад лежала рядом, грела кристальные грани под солнцем… стонала кристаллической решеткой от холода ночи… Всегда – с подобными себе… всегда – в одиночестве…

Песок помнил воду… Воду, которая лилась из кожаного ведра-бурдюка в арык, впитываясь в него, уходя в пустыню, и все же тонким ручейком донося жизнь до крохотных ростков на бахче оазиса Шюкр Аб… Большие глаза шестилетнего мальчика, слишком мелкого для своего возраста… мелкая кость, маленькие руки, стопы, утопающие в песке… И большие глаза, в которых звездами сверкает отражение воды… Вода жизни… Вода благодарности – Шюкр Аб, источник в сердце пустыни, в пяти днях от Иерусалима, где уже шесть лет в мире живет племя бедавинов из джемаата имама Халеля. Имам приходит раз в три месяца, гладит мальчика по голове, и хвалит старейшин за заботу о маленьком Сейде. Имам пил воду источника и громко говорил – «шюкр йа Рабби!»… Но первым всегда давал воду мальчику, и он пил прямо из ладоней имама, приближая лицо к этим рукам, на которых навсегда отпечаталась пустыня… Песок помнил эту воду.

А еще песок помнил кровь… Высохшая, мельчайшими частицами она вошла в песок полноправным гражданином великого кочевья… кровь мальчика, сына пустыни… кровь Сейда, единственного, кто выжил после жестокой резни, устроенной крестоносцами у оазиса Шюкр Аб. Арбалетный болт пробил плечо… изнеженный мальчик потерял сознание от боли – он не привык к боли. Его никто никогда не бил, он был любимчиком деревни, ее талисманом, сейдом, рожденным от святого паломника, идущего в Мекку из далекой Испании… шок от боли, от страха… он потерял сознание, и потому уже не увидел, как страшные, большие бородатые мужчины в грязных, покрытых пылью пустыни доспехах кромсают тела жителей деревни железом мечей, топчут копытами скудные посевы, режут людей, спуская кровь в оросительные арыки… рвут одежды с матери, валят ее на песок пустыни – она пыталась убежать так далеко, как могла, но догнали… Последний, удовлетворив похоть, просто и деловито перерезал ей горло… кровь матери смешалась с песком пустыни…

Кровь из пробитого плеча тонкой струйкой напоила песок… Песок принял жертву…

Когда мальчик открыл глаза, вокруг уже никого не было. Из живых. Был только песок. И тело. Им предстояло стать песком. Именно тогда мальчик понял, что однажды и он станет песком. Как Пророк, да славится имя Его…

Мальчик встал, и с удивлением обнаружил у себя в плече арбалетный болт – странную железную штуку, пробившую его плоть… ЕГО ПЛОТЬ!.. Мальчику стало страшно, и он захотел сейчас же, в этот же миг, избавиться от этого чужого, страшного железного штыря, торчащего у него в теле. Схватил, дернул, что есть сил… и снова упал, потеряв сознание от боли.

Песок продолжал пить кровь мальчика. Песок начинал любить его.

Торговцы рабами пришли чуть позже. Они всегда приходили после крестоносцев, забирать выживших. Мальчика подняли с песка, уложили на спину верблюда… Дети стоили дорого. Особенно – красивые. А мальчик был красивым. В Багдаде или в Каире за него можно было бы выручить целое состояние. Но этот караван шел в Иерусалим. Не в самом Священном Городе, но за его стенами, там, где кочевники-бедави из путперестов (язычников), не вошедших в джемаат Пророка, устраивали «черные невольничьи рынки», этого мальчика можно будет перепродать купцам-йезидам… Те повезут товар уже в большие города, и сделают свой навар…

Песок слышал, как мальчик очнулся – на третий день. За ним хорошо ухаживали. Ведь он был единственным товаром каравана из четырех верблюдов, что пришел вслед за крестоносцами в разоренный оазис Шюкр Аб. Больше из деревни не выжил никто. Караван шел пять дней. За это время мальчику рассказали о том, что случилось. Объяснили, что его ждет. И мальчик смирился. Он понял, что красивая голая женщина с перерезанным горлом, с которой один из караванщиков снял золотые браслеты – была его матерью. Браслеты он узнал сразу.

Караванбаши, глава работорговцев, считал себя мусульманином. Узнав, что мальчик по рождению – сейд, он сначала испугался. Потом принял решение. О котором никому ничего не сказал. Ни один купец-мусульманин не станет покупать сейда в рабы. Это было бы святотатством, это могло бы отпугнуть удачу, прогневить Аллаха! А найти бездетного или настолько доброго, кто выкупит сейда, чтобы усыновить… в это тяжелое время маловероятно… Но есть один человек, который обязательно возьмет этого мальчика. И хорошо заплатит. А даже если платить не станет – одна его благодарность уже дорого стоит. Бывший палач из Медины, владелец тайного замка в горах Аламута, тот, кого все называют Старцем… Найти его было невозможно – он сам приходил к тем, кто был ему нужен, и туда, куда ему было нужно. Но караванбаши знал, что к нему Старец придет непременно, потому что он вез для него письмо. Песок уже видел это письмо, он проник за халат караванщика, забился в трубку пергамента, перевязанного шелковой нитью.. Но песок не умел читать, и потому не знал, о чем это письмо. Песку все это было безразлично.

Песок скучал по мальчику, которого считал своим братом. Мальчика увезли в город, из которого он позже исчез – в горах Аламута не было песка. Там были только камни. Песок пел рондо о разлуке с человеческой душой, чья кровь стала частью его. Узоры разными вариациями повторялись на лице вечности, внося разнообразие… Песок пел о разлуке…

[Ajdar Ulduz]

Спешу поделиться радостью - свое согласие на соавторство по написанию "Сейда..." дала замечательный и талантливый автор Валентина Седлова (Иржи). На мой взгляд, ее талант в области создания и описания женских образов будет как нельзя более кстати в таком романе. Это очень символично, поскольку роман родился тут, на Форуме, в Клубе, из конкурсного рассказа... И посвящается то мной, собственно говоря, форумчанкам (кому посвятит Иржи - решать ей! ))))) ... Так что роман этот по праву можно назвать плодом той творческой атмосферы, которая царит в этом Клубе.

Все тексты сейчас будут правится соавтором, новые - делаться совместно. Благодарю всех, кто своими ценными советами помогает нашему "Сейду..." обретать плоть, и МЕНЯТЬ ИСТОРИЮ!..

Ниже - предисловие от соавторов.

ВСТУПЛЕНИЕ ОТ АВТОРОВ

Это вступление – не просто предисловие, но неотъемлемая часть нашего романа. И мы даже попытаемся объяснить, почему. Если быть строгими (а к историческим произведениям, собственно говоря, именно так и следовало бы относиться… да только никто этого не делает сам, только когда доходит до критики оппонентов... ну, уж таковы Историки, что с них взять, кроме диссертаций?!)), то этот роман никак нельзя назвать историческим. Ну, потому что История здесь совершенно намеренно превращена авторами в некую декорацию к спектаклю, в котором главные герои – и в самом деле – Главные. То есть не столько История, то есть Хроника, Летопись, здесь важны, но именно люди, о которых тут написано. Потому что люди эти – настоящие. Их не может не быть на свете, их не могло не быть тогда, и они наверняка, обязательно еще будут жить в этом мире. Потому что… ну, а как же иначе то? Ведь если ТАКИХ людей в мире не будет, то как же человечество умудрилось выжить в те темные времена, которые превращены авторами в декорации к этому роману? Как же мы умудряемся жить и верить во что-то светлое сейчас, сегодня, если таких людей среди нас нет? И как, каким образом мы выживем завтра, если этих людей среди нас не будет в будущем?

Да, в этом романе смешались в один короткий период практически несколько веков, которые называются Средневековьем. И сделано это в полной и совершенной уверенности, что человеческие качества Главных Героев от этого ничуть не стали менее реальными. Во-первых, потому, что люди вообще меняются очень медленно. Лично авторами неоднократно было замечено, что некоторые особи не изменились аж со времен неандертальцев.

А еще по причине того, что люди – если это действительно ЛЮДИ – сохраняют свои человеческие качества в не зависимости от фактуры исторических событий вокруг себя. Отважный человек отважен и при Калигуле, и при Гитлере… Честный – и при Маккиавели, и при Сталине… А уж любящему вообще безразлично, от какой войны защищать жизнь любимых – Пунической, Столетней, Второй Мировой или Пятой Межгалактической… Мы, авторы, во всяком случае, в этом уверены!

А еще один из авторов уверен в том, что человек не нуждается в менеджере на пути к Богу. И ему не очень нравится, когда одни берут на себя смелость провозглашать Абсолютные Истины (именно так, с больших букв), в то время как всем остальным предписывается молчать и соглашаться. Причем, как правило, люди, чьи имена лежат в истоках создания мировых религий, при попытке анализа оказываются теми, кто менее всего претендовал на роль носителей Абсолютных Истин. Те, кого называют Пророками и Святыми (тоже – с больших букв) были людьми зачастую очень даже ЧЕЛОВЕЧНЫМИ… И к тем бесчеловечностям, которые творились от имени Абсолютных Истин, якобы ими провозглашенных, наверняка отнеслись бы с осуждением… Если верить тем Заповедям, которые они оставили… передали… принесли…

И если уж очень хочется как ни будь классифицировать этот роман, и отнести его к какому ни будь жанру, то пусть это будет просто беллетристика… И слово – красивое, благозвучное, и ни к чему не обязывает. Во всяком случае, мы очень хотим надеяться, что уж от нашего имени уж никто и никогда не совершит никаких гадостей, громко заявляя – «ТАК ВЕЛИТ ИСТИНА!»…

К так называемой «альтернативной истории» все, что тут происходит, отношение не имеет. Потому что так или иначе, все что здесь описано из известной нам Истории, все же произошло, и случилось на самом деле… ну, или нас так учили в школе. История не оставила нам альтернатив, вот и мы не стали облегчать жизнь нашим героям, и вывалили на их недолгую жизнь всю ту Историю, которая таки произошла, приключилась и состоялась… Безо всяких сослагательных наклонений и альтернатив на вариацию «если бы, да кабы…»…

Мы написали, как нам кажется, интересную историю. Об интересных людях. Мы ее сами придумали. И честно в этом признаемся, в отличие от многих, говорящих о том, что все было ИМЕННО ТАК, как это преподносят ОНИ. Так что не обессудьте за уклонение от Истины – мы этого не делали по одной простой причине – мы до сих пор не знаем, как оно там было на самом деле. Но твердо мы уверены в том, что заповедь нашего Главного Героя – НЕ УБИЙ! – Истина. Вот от нее и будем отталкиваться. Приятного чтения!

[АндрейКо]

«Но твердо мы уверены в том, что заповедь нашего Главного Героя – НЕ УБИЙ! – Истина. Вот от нее и будем отталкиваться.»
Последняя фраза вступления звучит немного комично, учитывая, что в выложенных выше главах герои только и занимались тем, что губили себе подобных.

[Ajdar Ulduz]

))) АдрейКо - ну, к пониманию этой заповеди герои должны придти... не сразу... гуманизм ведь появился в эпоху ренессанса, собствено и ознаменовав своим появлением финиту "Темному Средневековью"... Христос этой заповедью несколько предвосхитил свое время... Как и положено пророку... Это - одна из идей романа...

[просто мария]

А чего-то тут все как-то притихло...

[Ajdar Ulduz]

Просто Мария - роман пишется, поверьте... просто жду от соавтора текстов с ее участием... А до того, надеюсь, к уже выложенным текстам услышать еще комментарии и критику...
Спасибо всем.