Курам на смех

Третий традиционный  конкурс  на звание лучшего Автора года.
Тема от Олега Дивова: "Ложь во спасение".
Работы принимаются с 23.01.2006 по 13.02.2006, до 00:00 по Мск включительно.
Участие в конкурсе ограничено. Подробности в Правилах.

Курам на смех

Сообщение Автор Январь 29th, 2006, 9:21 pm

КУРАМ НА СМЕХ

Николай большую половину жизни рапортовал, красил бордюры в парково-хозяйственный день, вёл отчётность на вещевом складе… Отслужив прапорщиком, он получил от армии небольшую квартиру в областном центре.
Казалось, вот она жизнь только начинается! Не надо рано вставать, идти на построение, заступать в наряды… Но Николай был недоволен новым «званием» пенсионера. Общительный и ответственный он вдруг оказался в непривычных условиях: знакомых нет, рад бы поработать, но найти подходящее место без протекции невозможно. «Если помру, вынести некому будет! – горько вздыхал он, жалуясь мне на одиночество, - Кругом не то, Гриша, не то…»
Два года как он перебрался в небольшую деревеньку под Вышний Волочёк, стал уважаемым человеком, крепким хозяином, отжил, что называется после метания по городу.
Иногда приезжаю к нему на охоту и рыбалку, не забываю бывшего соседа.
В тот день я спешил домой после педсовета длившегося необычайно долго - три часа. Завибрировал в кармане телефон…
- Гриша? – спросил Николай хриплым голосом.
- Я.
- Здравствуй. Приезжай. Не кому душу открыть, - сказал он и отсоединился – бережёт деньги.

Перезванивать бесполезно, всё равно ничего не объяснит. Пришлось ехать к нему в деревню.
Сойдя с электрички, пошёл я, вглядываясь в полосатый от теней снег по просёлочной дороге.
Луна волчья, слепящая.
Треск сучьев создавал присутствие дикого зверья. В какой-то момент это меня испугало, заставило чаще переставлять ноги на хрусткой от снега тропинке.
Выйдя из леса, я увидел первый дом с заметённым снегом редкозубым заборчиком и с тёмными окнами – деревенские старики имеют привычку экономить электричество и ложиться спать рано, посмотрев по телевизору последние новости.
Пройдя по вымерзшей улице, я, сопровождаемый неприветливо озлобленным собачьим лаем свернул к дому Николая.
Нажимаю на покрытую инеем кнопку звонка.
Николай в расстегнутом армейском тулупе, надетом на старую тельняшку, открывает ворота.
- Ты ли это, Гриша? – спрашивает хриплым прокуренным голосом. Радость встречи звучит в интонации.
Я, улыбаясь, молчу - озяб в дороге, мечтаю о тепле, покашливаю.
- А ну, покажись-ка, - командует он, поднеся к моему лицу фонарь.
- Николай, – разлепляю промерзшие губы, - не признал что ль?- дыхание вырывается паром изо рта.
Он разводит руки, хлопает меня по плечу широкой ладонью. Я с трудом удерживаюсь на окоченевших до костей ногах в кургузых ботинках.
- Соизволил-таки навестить, - бубнит он мне, подталкивая в спину.
Ху! – выдыхаю, войдя в натопленную избу и стащив с бело-синих рук перчатки. Николай помогает снять куртку и мокрую от растаявшего снега шапку.
- Там, - тычу пальцем в свою дорожную сумку и прикладываю ладони к печке.
Он понимает. Осторожно вынимает побелевшую от конденсата литровую бутылку «парламента».
- Ух, ты! – диву даётся. – Магазинная!
Я присаживаюсь поближе к трещащей поленьями печке-буржуйке с вмятиной на боку. Спина начинает понемногу согреваться. Покалывая, с ног слазит змеиной шкурой холод… Мне уже хорошо и хочется спать, но Николай выставляет на стол закуску.
- Давай, Гриша, выпьем за твой приезд! Я как раз ужинать собирался, – предлагает он и снимает крышку с невысокой эмалированной кастрюльки в крупный зелёный горошек. Парок джином взвивается вверх от разваренной картошки.

Забулькала водка в гранёных стаканах. Николай крякнул, скривился и влил в себя одним махом сто грамм ледяной водки, выдохнув, «занюхал» хлебным мякишем.
Мне бы чайку, конечно, начинаю правильно мыслить я, согревшись, но обижать не хочу.
Водка, омыв мою гортань, разливается жарким теплом по животу, будит аппетит.
Солёный тонкокожий огурец с мелкими семечками прохрустел во рту, затем я цепляю вилкой политый растительным маслом рыжик с прозрачным колечком репчатого лука, потом…
- Между первой и второй, как говорится… - Николай с вожделением наливает по новой порции.
Выпиваем. Я прикасаюсь вилкой к крахмалистой картофелине. Она тут же рассыпается на жёлтые кусочки. Мягкая, чуть сладкая картошка у Николая.
Освободив место в центре стола, он вносит закопченную толстостенную сковороду, поднимает крышку: светло-коричневые кусочки сала с мясной прослойкой, скворчащий жир и яичница с хорошо прожаренными желтковыми глазами в белковой поволоке.
Я сглатываю слюну. Николай заполняет возникшую паузу коротким тостом:
- Ну… будь мо! - коронный тост, еще от службы на польской границе.
Глухо стукнулись стаканы...
- Бери яичницу-то, - он шлёпает на мою тарелку бОльшую часть содержимого сковородки. – Куры мои нынче плохо нестись стали.
- Так зима ж, – меланхолично замечаю я, с трудом поворачивая язык и резко вернув склонённую голову в вертикальное положение – напился.
- Не в зиме дело, - обижается дядька. – Гриппуют мои пташки.
- Ну, да, - говорю я, вспомнив об эпидемии, человеческой эпидемии.
- С лета такая напасть у них, - вздыхает Николай, медленно выпустив тучку серого дыма и стряхнув пепел в керамическую пепельницу. – Выхожу как-то во двор, а они лежат бедные, глаза закрыты. Лишь петух мой Федька дёргается, крыло в землю упирает, встать пытается, - замолчал. – Ты только не говори никому! А то соседи, милиция… санстанция приедет. Жалко моих птичек! По телевизору вон показывали, как их тоннами уничтожают! Хотя…- замялся он, - соседка по деревне давно треплется, что пташки мои больные. Участковый по доносу раз приходил.
Я киваю. Ничего понять не могу. Какой грипп? Птичий? Знаю! – опасно, заразно, умереть можно. Перед глазами плывут обитые шинельным сукном стены, вытягивается «правильное» лицо у нарисованного бойца с уставом. Ещё ощущаю присутствие в электричке – покачиваюсь вверх-вниз… Но сказать что-то надо.
- А ты? - произношу я, поняв, что Николай доверил мне некую тайну и с третьей попытки накалываю на погнутую алюминиевую вилку кругляшёк желтка, проглатываю.
Мутит. Глаза режет сон. Улыбаюсь.
- А я что? Не дурак ведь! Всё нормально, говорю, Максимыч, оговорили меня соседи из зависти. Здоровые мои пташки… Яичек свеженьких участковому дал десятка два, индюшку жирненькую подарил – сам коптил на ольхе… выпили тут с ним… довольный ушёл, без претензий.
- И на кур не взглянул?
- Взглянул. Куры-то мои с утра нормальные – по двору не валяются лапки поджавши, только воду хлещут и хлещут. К обеду у них хворь выявляется.
- Надо бы к ветеринару сходить, - советую я, с трудом воспринимая сказанное.
- Сейчас! Расскажу пойду! – повышает голос Николай, словно защищает военную тайну. – Доложит куда надо, приедут живодёры с санстанции, пташек моих в мешки покидают и в яму с хлоркой! Потом бензином обольют… А я ж душу в каждую курочку вложил, - помолчав полминуты добавляет: - и средства. Они ж ручные у меня, Гриш! Заходишь в курятник – они к ногам ластиться, как кошки. А вирус… Проварю, прожарю, при ста градусах вся зараза гибнет.
- Да это же опасно! За последние три года во всем мире погибло восемьдесят человек! – вспоминаю недавно прочитанную в газете статью.
- От обычного гриппа мрёт больше!
- С этим фактом не поспоришь. А я за своё здоровье теперь опасаюсь.
- Думаешь… думаешь… - нервничает он, выплёвывает: - Плохо думаешь обо мне! Я ж на себе сначала испытал! Живу ж… И Максимыч живёт!
Подложив под щёку ладонь, я чувствую, как покачивается дом, наклоняется в сторону…
- Спаситель куриный! – говорю я слегка пренебрежительно и перемещаюсь на кровать.

Николай, прижимая к груди мясной топорик, сидит на деревянном троне, над ним цветным нимбом кружат воробушки и канарейки, снегири красной короной устроились на его плешивой голове.
Рябушки с хохлатками важно прохаживаются у ног Николая обутых в армейские «берцы». «К-ооо, К-ооо», - выводят они, тряся синими гребнями.
- Кар-оль, кар-оль, - каркает ворона, с почтением склоняя голову.
Тетерев затряс бородой:
-Благодетель наш, спаситель племени пернатого.
Сова, восседая на прапорщицком погоне, поворачивает ко мне ушастую голову:
- Ложь во имя спасения пернатых! – шёпотом сообщает она.
- Куры-то мои с утра нормальные – по двору не валяются лапки поджавши, только воду хлещут и хлещут. К обеду у них хворь выявляется, - голосом Николая говорит закопченный на ольхе индюк – взятка Максимыча.
И вот с грохотом оцинкованное ведро летит и плюхается в колодец. Я кручу ручку… Ржавая цепь наматывается и наматывается плотными витками на потрескавшийся механизм… Вода, сверкая при солнечном свете голубоватыми кристаллами, плещется о края ведра.… Вытянув губы трубочкой, я пытаюсь всосать в себя влагу, но не чувствую вкуса…

«Присниться же такая чушь!» - думаю я, вздрогнув и распахнув веки. Облизываю сухие шершавые губы. Мозг как будто сжался и страусиным желтком болтается в черепе. Засовываю отёкшие ступни в пронумерованные желтой краской солдатские шлёпанцы, встаю… Неловкими движениями расправляю одеяло, беру вафельное полотенце и медленно добираюсь до умывальника – каждый шаг вибрацией отдается в голове.

Николай протягивает стакан с березовым соком, кислым с веточкой смородины, цвет - разбавленное водой молоко. Я жадно пью.
Отставив стакан в сторону, спрашиваю об утреннем рейсе автобуса.
- В десять отправляется, - угрюмо отвечает Николай.
На столе жидкая гречневая каша с молоком, блестит золотыми крапинками растаявшего масла, хорошо упрела, с запахом детства.
Ем молча.
- Может, всё-таки останешься до вечера, - просит Николай, - вечером до электрички тебя провожу.
Отрицательно мотаю головой.

Он приносит из погреба квашеную капусту с желтой стружкой морковки и красными бусинами клюквы, моченые антоновские яблоки, чуть сморщенные, вобравшие в себя рассол. Всё это я складываю в сумку, одеваюсь и мы идём к автобусу.
Низкие избы курят дымоходами печей. Крыши под подушками снега… Всё серо и бело.
- Сходи – признайся, - советую Николаю.
- Жалко птах. Да и неудобно теперь сознаваться, ведь соврал я Максимычу, - горько вздыхает он.
Я смотрю на Николая: по-детски стриженая седая чёлка, добродушный взгляд, двухдневная щетина плесенью на широком лице, шея старым пнём…
Испытываю некую сыновью жалость.


Скрипнули ширмочки автобусных дверей, я усаживаюсь у окошка и вижу, как, развернувшись, зашагал Николай медвежьей походкой к дому, кивком отвечая на чьё-то «здравствуйте». Да… тяжело ему…
«Но каково сейчас мне?! – думаю я, глядя в запорошенную даль, через запотевшее автобусное стекло. - Завтра вести уроки в старших классах. Уроки истории… Возможно и я в скором времени войду в историю как жертва птичьего гриппа. Хотя, скорей всего не войду. Определить птичий грипп терапевт или патологоанатом не смогут - необходима лабораторная диагностика…»

- Гриша? – голос Николая из телефонной трубки.
- Да.
- Не было ничего, Гриш. Не больные пташки, зря я тебя беспокоил. Соседка варит самогон, а её сын повадился перебродившим зерном кормить моих кур, - смеётся Николай. - Это ж алкоголь с закуской, Гриш, в чистейшем виде. От пьянства они валялись!
- Погоди, а как всё выяснилось? – вставляю я, боясь быстрого отключения Николая.
- Так я обычно по утрам то в лесу, то на озере…. А тут ты приехал, пошёл я тебя провожать… прихожу домой, а соседский мальчуган во дворе с бидончиком зерна ошивается...
Автор
 

Вернуться в "Золотое перо-2006"

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 3

cron