Заветное желание
Спит деревня, купаясь в бледном свете растущей луны. Стыдливо прячется желтый лик в облаках-братьях. Крошечные домики дремлют, и лишь один – на самом краю деревни – еще бодрствует, шаткими стенами сдерживая рвущееся наружу горе.
Тоненькая лучина слабо тлеет в кромешной темноте. Масло с нее мерно капает в деревянную облупленную плошку. Тускло светится край стола, непокрытый хлеб прячет сдобный бок во мраке.
Трепетный язычок огня не разгонит тени, блуждающие под крышей осиротевшего дома. Дома, потерявшего хозяина.
Под покровом ночи тени становятся смелее, почти врываются в мир живых, чтобы просить… или прощаться.
- Где ты, светлое солнышко Лель мой ненаглядный? – плачет молодая Заря, прижимая к груди златокудрую голову мужа, обряженного в единственную праздничную рубаху - не для того вышивался пригожий узор по вороту, не смерти он предназначался, прятать неисцелимые раны. Безвольные ласковые руки тянутся вдоль худого тела – они никогда боле не обнимут стан милой. – На кого ты кинул меня? – причитает Заря, русые косы выбились из-под черного платка, волосы льнут к мокрому лицу.
Лежит Лель на скамье, склонив голову на колени жены, и родные руки гладят холодное лицо, застывшее безмятежной маской.
И ждет девушка, что раздастся в темноте любимый голос и назовет ее Зорюшкой. И разломится время и вернет ей мужа ненаглядного. И прижмутся они щека к щеке, и не отпустит она Леля никогда, не польстят далекие звуки битвы, да призывный глас трубы.
Но тишина звенит под покровом неласковой ночи, да чужой шепот тревожит слух.
И не откроются небесно-голубые глаза, и не озарится худое лицо радостной улыбкой узнавания.
Что ж так мало времени дали нам, не знающим жизни друг без друга?
- Мы едины перед богами, - молвил год назад Лель, принимая Зарю в жены. И цвела яблоня, и пел соловей – радостная птаха. И щемило грудь от невиданного счастья. – Чего еще нам надобно? – вопрошал муж, беря ее за руку, как жену. Смущалась Заря, пряча пылающее лицо от взглядов и зерен пшеницы, сыпавшихся щедрыми горстями. Завистливые взоры незамужних девок кололи шею, но она их не замечала, глядя на мужа и зная только его.
- Ничего мне не надобно, - отвечала Заря, светло улыбаясь. Ответная улыбка озаряла мир, и не было на свете девушки счастливей. - Быть всегда с тобою рядом – одно мое желание, ничего не попрошу у богов боле.
А не сбылося желание. Погиб Лель, не защитил его чужой воинский бог, а свой – покровитель пастухов и добрых мужей – не заступился в противном ему деле. Возвратились воины все, кто уходил. На своих ногах пришли. А он – пастушок, что так ласково играл на свирели, да дарил пригожим девкам улыбки, оставил жизнь на пределе брани.
И взметнется назавтра погребальный костер, и уйдет Лель навеки.
И ужасается Зорюшка тому, что после костра исчезнет Лель навсегда, и вернется любимый образ только в беспокойных душных летних снах, да может быть в зимних кошмарах, когда солнечный свет убегает от людей, прячется. И кто ведает, ни мелькнет ли укоризна в небесно-голубых глазах, когда замужем за другим, она пожелает воскресить оставшийся молодым лик? И не будут похожи на Леля родившиеся не с ним дети, они будут похожи на соседа-вдовца, сорокалетнего черноокого кузнеца. Он уже явил желание пригреть овдовевшую Зарю, и не воспротивится несчастная его воле, да и незачем противится. Не сбылось для нее желание вечной любви, не заслужила она милость богов, а кроме вечной любви ничего в жизни не просила и не желала.
И взметнется назавтра погребальный костер, и уйдет Лель навеки, закроется мир живых для его души.
- Тебя никто не ждет по ту сторону костра, - шепчет на ухо любимому Заря. – Ты никогда не знал родителей. А у меня никого не осталось по эту – и матушка, и батюшка три лета как уже не со мною. Так зачем ты торопишься туда, и зачем оставляешь меня здесь?
И плачет Зорюшка, и причитает, а ночь молчит, да все сильнее мысль сознание тревожит – не сбылося заветное желание, не спасли боги мужа. И не сопротивляется уже Заря чужому страшному шепоту, померещившемуся в горе и советующему невиданное.
Крепче обнимает она мертвого мужа, и слезы сохнут на щеках.
Красна долька солнышка выкатилась на восходе, заря обагрила молочно-белые мягкие облака, и привиделось в алом утреннем небе застенчивая девичья улыбка, будто извиняющаяся за что-то.
И ярче неба полыхало пламя, заплясавшее над покосившимся домишком красавца-пастуха Леля и жены его Зорюшки.
Не петь больше пастушку нежные песни, не лишать покоя девичьи сердца. Не смущать Зорьке чужих мужей ласковостью и покорностью, не виденными ими в своих домах.
Не наше горе, не наше. Мини родной кров немилость божья, не мы тебя заслужили. Лель да Зорька жили не в меру счастливо, догорает ныне костер их любви.
И ахали соседушки и хваталися за щеки, и мужики качали головами. Но никто не брался за ведра и не бежал к речке. Только ребятишки дергали вернувшихся отцов за руки, да женушки укрывали лица на крепких плечах.
И громче бабьих ахов плыло над деревней:
- А сбылося-таки Зорькино желание. Не придется Лелю в одиночку стоять пред суровыми очами богов.
Потрескивали бревнышки, рушилась крыша.
А где-то в чужом саду цвела яблоня, и пел соловей – радостная птаха.