Фрау Мартис
Добавлено: Март 1st, 2005, 1:44 am
Фрау Мартис.
Это случилось в Зальцбурге года три тому назад, зимой. Сколько мне тогда было? Двадцать восемь? Кажется. Тот самый возраст, когда вдруг начинаешь торопиться. Когда кажется, что столько времени потрачено на второстепенное, а главного ещё и не начато. Именно тогда пришла мне в голову мысль написать книгу. О чём будет книга, я ещё не знала. Не знала я как буду писать и что будет важным в ней. Но некоторые моменты уже переживала с героями, давая им первые имена.
Мысль о книге развлекала меня, спасала, хоть как-то определяя будущее. Легко представить себе жизнь в эмиграции, но ошибочно мнение большинства, что жизнь эта сплошь удовольствие. Оказалось, чтобы понять эту жизнь правильно, нужно было пожить здесь, повариться в этой кухне, прочувствовать местный холодок. Когда-то мне представлялось, что живя здесь, я выберусь на свободу. Свобода же эта оказалась мнимой, совсем не такой как мне хотелось.
- Это вы? – прохрипел старушечий голос, - Проходите, деточка.
- Я вас долго не могла найти.
- Проходите направо. А теперь прямо. Вот сюда. Садитесь и дайте-ка вас разглядеть поближе.
Её звали Татьяна Николаевна. По мужу Мартис. Татьяна Николаевна Мартис или фрау Мартис. Маленькая и прямая, с бантом на шее она смотрела на меня через очки. Потом сняла их и вздохнула:
- Вы так молоды!
- Да что вы! В Москве меня назвали бы старой вешалкой, - засмеялась я.
- Как вы сказали? Вешалкой? – она улыбнулась, - Хотите чаю? Подождите немного. Я сейчас принесу.
Комната, где мы сидели, была не просто большой, но огромной. Картины на стенах, в углу чёрный рояль, старинная мебель. Мне было неловко. Слишком просто выглядели мои старые джинсы и чего-то страшно не хватало в душе. Меня выдавал голос: тонкий и ненатуральный, подпрыгивающий на полутонах. Я ругала случай, который свёл меня с этой дамой.
Познакомились же мы случайно у парикмахера. Он громко тараторил и размахивал руками. Понимая половину, я кивала головой и односложно отвечала. Женщина в соседнем кресле неожиданно спросила: «Вы русская?». Я вобрала голову в плечи и сказала: «Да». Тогда она быстро прошептала мне: «У меня к вам просьба: не уходите. Мне нужно с вами поговорить».
К слову сказать, русских здесь не любят. Ни туристов, ни эмигрантов. Вернее, кто-то впадает в крайность и любит Россию до умопомрачения, коллекционируя матрёшек и советские флаги, а кто-то просто ненавидит. Середины нет. Поэтому у меня нет друзей. Дружить с людьми только из-за их русских фантазий мне неинтересно. Такие люди выглядят очень приветливыми, но цель у них одна: дёшево съездить в Москву. И желательно с экскурсоводом. В данном случае экскурсовод это я.
Есть, конечно, знакомые австрийцы. Но это другое. Им не позвонишь в час ночи, чтобы выплакаться, и не завернёшь спонтанно в гости, не предупредив. Собираясь вместе, они шутят и громко смеются. Они могут смеяться четыре часа или больше. Это ужасно утомляет, потому что всё, что они говорят непонятно и несмешно.
Самих русских здесь очень мало. И общаются они очень неохотно, словно презирая друг друга за дизертирство. Истории наши очень похожи и говорить нам особенно не о чем. Ещё мы очень стесняемся говорить по-русски на улицах, боясь разоблачения, а приглашать друг друга в гости мы не хотим. Трудно сказать почему. Наверное, потому что в России мы никогда бы даже не заговорили друг с другом.
- Вот. Это винаторте, попробуйте! – вернулась Татьяна Николаевна.
- Спасибо. Вы играете на рояле? – кивнула я в сторону.
- Да. А вы?
- Тоже. Но плохо.
- Тогда не играйте совсем! – вдруг нахмурилась она, - Знаете, талант либо он есть, либо его нет совсем. И не спорьте! Я знаю, что вы хотите возразить.
Мне снова стало неловко. На самом деле играю я очень даже неплохо. Просто постеснялась сказать.
В первую нашу встречу, когда мы вышли из парикмахерской, она взяла меня под локоть и опираясь на трость, медленно повела в Мирабель парк. Мне отводилась роль слушателя. И я слушала, украдкой посматривая на часы.
Говорила фрау Мартис совсем без акцента, но как-то на старинный лад. Именно на старинный лад, а не по-старушечьи. Казалось, что каждое слово доставляет ей удовольствие. Иногда она повторяла наиболее красивые из них, прислушиваясь к собственному голосу.
Парк был заметён снегом. Звонили тяжёлые колокола высоких соборов, чирикали воробьи. Кругом расчищенные от снега аллеи, аккуратно обметённые скамейки. Татьяна Николаевна говорила долго, не позволяя мне вставить ни слова. Она рассказывала о Зальцбурге, Моцарте и Венской опере, осуждала местные рестораны и антикварные магазины. Затем мы распрощались и я пообещала, что непременно загляну.
И вот, сидя у неё в доме, я почему-то жалела, что пришла. Всё то, что когда-то мне казалось простым и ясным, стало вдруг сложным и напыщенным. Фрау Мартис сидела напротив, сложив руки в замок, и наблюдала за мной. Русская и не русская, совсем другая, чем я. Время от времени она кивала головой и повторяла: «Как забавно». Я нервно тарабанила пальцами по столу, не сумев найти следующую тему.
Впрочем, неожиданно разговор сам собой повернулся в интересную для меня сторону и я оживилась.
- Как давно вы были в России последний раз? – вдруг спросила Татьяна Николаевна.
- Как давно? – не поняла я, - Я только приехала полгода назад.
- Ах вот оно что! – она потёрла висок, - Значит, вы ещё не совсем освоились?
- Как вам сказать, - я откашлялась, - Проблема одна: не с кем поговорить.
- Понимаю, - задумалась она.
Мы смотрели друг на друга. У неё были замечательные глаза. Спокойные и светлые. В отличие от меня она никуда не торопилась, двигалась очень медленно, как говорили раньше, степенно, гордо откинув голову. Было ей девяносто два года, из которых семьдесят она прожила в Зальцбурге. Родители Татьяны Николаевны были из Ростова, старой дворянской фамилии.
- У меня было три гувернантки-иностранки, - рассказывала она, - Поэтому с детства я говорила на четырёх языках: немецком, английском, итальянском и, конечно, русском. Французский я выучила уже позже сама. Вот видите портрет девочки, - она указала на стену, - Это я.
Портрет был прекрасным. Пухлощёкая гимназистка с лентой в косе, просто улыбалаясь, смотрела мне в глаза. Я встала и подошла ближе, чтобы лучше его рассмотреть.
- А почему вы уехали? – спросила я.
- Почему? Отец отправил меня в Вену в девятнадцатом году. Обратно я не вернулась. И за всю свою жизнь так больше и не побывала в России. Детка, вы мне расскажете о Москве? Вы можете не поверить, но я никогда не была в Москве! – отвлеклась Татьяна Николаевна, - Ах, если бы вы знали, как мне хотелось домой. И ещё больше хотелось, потому что это было просто невозможно.
- А почему вы позже не выехали как туристка?
- Почему? – прищурилась она, - Поверите-ли, до сих пор боюсь.
- А ваши родители? Что с ними? – спрашивала я дальше.
- Поначалу мы ещё переписывались. Потом переписываться стало опасно и письма перестали приходить.
- А они? Неужели они не хотели уезжать?
- Нет.
Мы снова замолчали. Я села в растерянности. Стало как-то не по себе. Они не хотели уезжать, мы не хотим оставаться. У них было оправдание. Кто-то ломал их жизни. Кто ломает нас? Никто. Бежим по своей воле, через некоторое время чувствуя себя отщепенцами. Мы уже не там, но ещё не здесь. Нас никто не понимает: там мы перебежчики, здесь обуза. Застряли где-то посередине, как привидения. Ходим, маемся, пишем домой письма и не звоним бывшим подругам.
Больше всего удивляло, что Татьяна Николаевна не спрашивала меня об этом. Казалось, она уже всё давно знает и ей всё равно, почему я здесь и что мне нужно. Ей хотелось говорить. Говорить по-русски.
- Сначала вам будет трудно, - продолжала она, - Но скоро вы привыкнете. Вы знаете язык? Вот и хорошо. Учите, дорогая! Хоть вот меня спрашивайте! Нет глупых вопросов в языке. Понимаете?
- Понимаю, - кивала я.
- Именно с людьми вам будет трудно, - говорила она дальше, не слыша моего голоса, - Но люди, как впрочем и везде, разные. И здесь есть плохие и хорошие. Со временем вы научитесь их различать, - Фрау Мартис помолчала, - У меня была прекрасная подруга. Тиролька. Теперь мне уже кажется, что это было двести лет назад, - засмеялась она.
- Проблема в том, что не любят здесь русских, - сказала я осторожно.
- Да что вы, пустяки какие! – замахала руками Татьяна Николаевна, - Деточка, все двери открыты перед вами! Вы молоды и здоровы. Стремитесь вперёд!
Зазвонил телефон. Извинившись, она встала и вышла. Через какое-то время я услышала по-немецки из прихожей: «Прости, дорогая, здесь у меня одна дама...».
Мне вспомнилось посольство в Москве. Очереди, неприветливые лица за стеклом. Вспомнилось, как мне задерживали визу и рассматривали моего четырёхлетнего сына. Он стоял и ничего не понимал. Ни слова. Меня долго спрашивали на какие деньги я живу и почему уезжаю из России. Кто мой бывший муж, что с ним и где его согласие на вывоз ребёнка. Кто тот австриец, который усыновит мальчика и станет моим следующим законным супругом, и сколько он зарабатывает. Требовали дополнительные документы. Консул грозно смотрел мне в лицо и искал причины отказать. Но не нашёл и подписал разрешение. Когда нас отпустили, на выходе в глаза бросилась надпись на одной из посольских дверей «Eintritt verboten», что означало «Вход запрещён». Меня передёрнуло: как они нас не хотят! Куда я еду?
- Одна моя знакомая. Извините. О чём мы говорили? - вошла фрау Мартис.
- Татьяна Николаевна...
- Да, я ещё хотела сказать вам, что знакомиться вам теперь придётся много. Хотите вы этого или нет. Нужно уметь и любить поддерживать знакомства. Вот вы мне не звонили целую неделю. Разве это хорошо?
- Нет.
- Вот то-то! В следующий раз я вас просто отчитаю, как школьницу. Ваши новые знакомства – это ваше будущее. Иначе вы с ума сойдёте от тоски и одиночества...
- Татьяна Николаевна, у вас было плохое чувство, когда вы эмигрировали? – наконец вставила я. Она подумала, потом сказала:
- Было. Домой хотелось страшно. И не воспринимали меня долго. Они меня. А я их. Горы я вообще не люблю. Когда-то мне казалось, что они меня задавят. Потом привыкла. И кислой капусты y не ем, и пива не пью. О как! – она улыбнулась, взяла мою руку, - Оставайтесь собой и ничего не бойтесь. Ничего бояться не надо. Слышите?
Я вздохнула и подумала о том, как в самом начале моей жизни в Зальцбурге я ехала в автобусе и говорила по телефону. С акцентом. Одним из пассажиров была женщина лет пятидесяти. Она сидела впереди и что-то жевала. Время от времени она поворачивалась и смотрела на меня. Однажды она обернулась и громко, на весь автобус крикнула: «Перестаньте же орать наконец!». Я замолчала. Она отвернулась. Через пару минут у кого-то ещё зазвонил телефон и кто-то громко и весело на автрийском диалекте кричал в трубку. Женщина передо мной сидела и жевала, не обратив внимания, не сказав ни слова.
Иногда, забирая из садика своего сына, я возила его в Кашпаль-театр. Что-то напоминающее нашего Петрушку. Все дети смеялись и топали ногами. Мой же сидел как вкопанный и смотрел на всё круглыми глазами:
- Тебе понравилось, сынок? – спрашивала я его потом.
- Да, - кивал он как все дети.
Через год Татьяна Николаевна тяжело заболела. В больницу меня не пускали, говорили, что фрау Мартис умирает. Я долго сидела перед дверью «Eintritt verboten» и надеялась, что она выживет. Но она не выжила.
Теперь я уже точно знала, о чём будет моя первая книга и как она будет называться. Мне хотелось писать. И я писала, но через какое-то время происшедшее стало ускользать, уступая место суете и хлопотам. Стали забываться первые трудности и обиды. То, что мне когда-то казалось важным, ушло и стёрлось из памяти. Постепенно я перестала звонить домой каждую неделю, писать письма. Другие события наполнили мою жизнь. Книга отошла на второй план, превратившись в фантазию, от которой так и веяло сентеминтальностью. Допишу ли я когда-нибудь её? Наверное, нет.
Как-то в дверь позвонили. На пороге стоял почтальон и протягивал конверт. Письмо было на немецком:
«Дорогая фрау Битчнау! Я была не права. Играйте и не забывайте меня. Всегда ваша фрау Мартис».
Она подарила мне рояль.
Это случилось в Зальцбурге года три тому назад, зимой. Сколько мне тогда было? Двадцать восемь? Кажется. Тот самый возраст, когда вдруг начинаешь торопиться. Когда кажется, что столько времени потрачено на второстепенное, а главного ещё и не начато. Именно тогда пришла мне в голову мысль написать книгу. О чём будет книга, я ещё не знала. Не знала я как буду писать и что будет важным в ней. Но некоторые моменты уже переживала с героями, давая им первые имена.
Мысль о книге развлекала меня, спасала, хоть как-то определяя будущее. Легко представить себе жизнь в эмиграции, но ошибочно мнение большинства, что жизнь эта сплошь удовольствие. Оказалось, чтобы понять эту жизнь правильно, нужно было пожить здесь, повариться в этой кухне, прочувствовать местный холодок. Когда-то мне представлялось, что живя здесь, я выберусь на свободу. Свобода же эта оказалась мнимой, совсем не такой как мне хотелось.
- Это вы? – прохрипел старушечий голос, - Проходите, деточка.
- Я вас долго не могла найти.
- Проходите направо. А теперь прямо. Вот сюда. Садитесь и дайте-ка вас разглядеть поближе.
Её звали Татьяна Николаевна. По мужу Мартис. Татьяна Николаевна Мартис или фрау Мартис. Маленькая и прямая, с бантом на шее она смотрела на меня через очки. Потом сняла их и вздохнула:
- Вы так молоды!
- Да что вы! В Москве меня назвали бы старой вешалкой, - засмеялась я.
- Как вы сказали? Вешалкой? – она улыбнулась, - Хотите чаю? Подождите немного. Я сейчас принесу.
Комната, где мы сидели, была не просто большой, но огромной. Картины на стенах, в углу чёрный рояль, старинная мебель. Мне было неловко. Слишком просто выглядели мои старые джинсы и чего-то страшно не хватало в душе. Меня выдавал голос: тонкий и ненатуральный, подпрыгивающий на полутонах. Я ругала случай, который свёл меня с этой дамой.
Познакомились же мы случайно у парикмахера. Он громко тараторил и размахивал руками. Понимая половину, я кивала головой и односложно отвечала. Женщина в соседнем кресле неожиданно спросила: «Вы русская?». Я вобрала голову в плечи и сказала: «Да». Тогда она быстро прошептала мне: «У меня к вам просьба: не уходите. Мне нужно с вами поговорить».
К слову сказать, русских здесь не любят. Ни туристов, ни эмигрантов. Вернее, кто-то впадает в крайность и любит Россию до умопомрачения, коллекционируя матрёшек и советские флаги, а кто-то просто ненавидит. Середины нет. Поэтому у меня нет друзей. Дружить с людьми только из-за их русских фантазий мне неинтересно. Такие люди выглядят очень приветливыми, но цель у них одна: дёшево съездить в Москву. И желательно с экскурсоводом. В данном случае экскурсовод это я.
Есть, конечно, знакомые австрийцы. Но это другое. Им не позвонишь в час ночи, чтобы выплакаться, и не завернёшь спонтанно в гости, не предупредив. Собираясь вместе, они шутят и громко смеются. Они могут смеяться четыре часа или больше. Это ужасно утомляет, потому что всё, что они говорят непонятно и несмешно.
Самих русских здесь очень мало. И общаются они очень неохотно, словно презирая друг друга за дизертирство. Истории наши очень похожи и говорить нам особенно не о чем. Ещё мы очень стесняемся говорить по-русски на улицах, боясь разоблачения, а приглашать друг друга в гости мы не хотим. Трудно сказать почему. Наверное, потому что в России мы никогда бы даже не заговорили друг с другом.
- Вот. Это винаторте, попробуйте! – вернулась Татьяна Николаевна.
- Спасибо. Вы играете на рояле? – кивнула я в сторону.
- Да. А вы?
- Тоже. Но плохо.
- Тогда не играйте совсем! – вдруг нахмурилась она, - Знаете, талант либо он есть, либо его нет совсем. И не спорьте! Я знаю, что вы хотите возразить.
Мне снова стало неловко. На самом деле играю я очень даже неплохо. Просто постеснялась сказать.
В первую нашу встречу, когда мы вышли из парикмахерской, она взяла меня под локоть и опираясь на трость, медленно повела в Мирабель парк. Мне отводилась роль слушателя. И я слушала, украдкой посматривая на часы.
Говорила фрау Мартис совсем без акцента, но как-то на старинный лад. Именно на старинный лад, а не по-старушечьи. Казалось, что каждое слово доставляет ей удовольствие. Иногда она повторяла наиболее красивые из них, прислушиваясь к собственному голосу.
Парк был заметён снегом. Звонили тяжёлые колокола высоких соборов, чирикали воробьи. Кругом расчищенные от снега аллеи, аккуратно обметённые скамейки. Татьяна Николаевна говорила долго, не позволяя мне вставить ни слова. Она рассказывала о Зальцбурге, Моцарте и Венской опере, осуждала местные рестораны и антикварные магазины. Затем мы распрощались и я пообещала, что непременно загляну.
И вот, сидя у неё в доме, я почему-то жалела, что пришла. Всё то, что когда-то мне казалось простым и ясным, стало вдруг сложным и напыщенным. Фрау Мартис сидела напротив, сложив руки в замок, и наблюдала за мной. Русская и не русская, совсем другая, чем я. Время от времени она кивала головой и повторяла: «Как забавно». Я нервно тарабанила пальцами по столу, не сумев найти следующую тему.
Впрочем, неожиданно разговор сам собой повернулся в интересную для меня сторону и я оживилась.
- Как давно вы были в России последний раз? – вдруг спросила Татьяна Николаевна.
- Как давно? – не поняла я, - Я только приехала полгода назад.
- Ах вот оно что! – она потёрла висок, - Значит, вы ещё не совсем освоились?
- Как вам сказать, - я откашлялась, - Проблема одна: не с кем поговорить.
- Понимаю, - задумалась она.
Мы смотрели друг на друга. У неё были замечательные глаза. Спокойные и светлые. В отличие от меня она никуда не торопилась, двигалась очень медленно, как говорили раньше, степенно, гордо откинув голову. Было ей девяносто два года, из которых семьдесят она прожила в Зальцбурге. Родители Татьяны Николаевны были из Ростова, старой дворянской фамилии.
- У меня было три гувернантки-иностранки, - рассказывала она, - Поэтому с детства я говорила на четырёх языках: немецком, английском, итальянском и, конечно, русском. Французский я выучила уже позже сама. Вот видите портрет девочки, - она указала на стену, - Это я.
Портрет был прекрасным. Пухлощёкая гимназистка с лентой в косе, просто улыбалаясь, смотрела мне в глаза. Я встала и подошла ближе, чтобы лучше его рассмотреть.
- А почему вы уехали? – спросила я.
- Почему? Отец отправил меня в Вену в девятнадцатом году. Обратно я не вернулась. И за всю свою жизнь так больше и не побывала в России. Детка, вы мне расскажете о Москве? Вы можете не поверить, но я никогда не была в Москве! – отвлеклась Татьяна Николаевна, - Ах, если бы вы знали, как мне хотелось домой. И ещё больше хотелось, потому что это было просто невозможно.
- А почему вы позже не выехали как туристка?
- Почему? – прищурилась она, - Поверите-ли, до сих пор боюсь.
- А ваши родители? Что с ними? – спрашивала я дальше.
- Поначалу мы ещё переписывались. Потом переписываться стало опасно и письма перестали приходить.
- А они? Неужели они не хотели уезжать?
- Нет.
Мы снова замолчали. Я села в растерянности. Стало как-то не по себе. Они не хотели уезжать, мы не хотим оставаться. У них было оправдание. Кто-то ломал их жизни. Кто ломает нас? Никто. Бежим по своей воле, через некоторое время чувствуя себя отщепенцами. Мы уже не там, но ещё не здесь. Нас никто не понимает: там мы перебежчики, здесь обуза. Застряли где-то посередине, как привидения. Ходим, маемся, пишем домой письма и не звоним бывшим подругам.
Больше всего удивляло, что Татьяна Николаевна не спрашивала меня об этом. Казалось, она уже всё давно знает и ей всё равно, почему я здесь и что мне нужно. Ей хотелось говорить. Говорить по-русски.
- Сначала вам будет трудно, - продолжала она, - Но скоро вы привыкнете. Вы знаете язык? Вот и хорошо. Учите, дорогая! Хоть вот меня спрашивайте! Нет глупых вопросов в языке. Понимаете?
- Понимаю, - кивала я.
- Именно с людьми вам будет трудно, - говорила она дальше, не слыша моего голоса, - Но люди, как впрочем и везде, разные. И здесь есть плохие и хорошие. Со временем вы научитесь их различать, - Фрау Мартис помолчала, - У меня была прекрасная подруга. Тиролька. Теперь мне уже кажется, что это было двести лет назад, - засмеялась она.
- Проблема в том, что не любят здесь русских, - сказала я осторожно.
- Да что вы, пустяки какие! – замахала руками Татьяна Николаевна, - Деточка, все двери открыты перед вами! Вы молоды и здоровы. Стремитесь вперёд!
Зазвонил телефон. Извинившись, она встала и вышла. Через какое-то время я услышала по-немецки из прихожей: «Прости, дорогая, здесь у меня одна дама...».
Мне вспомнилось посольство в Москве. Очереди, неприветливые лица за стеклом. Вспомнилось, как мне задерживали визу и рассматривали моего четырёхлетнего сына. Он стоял и ничего не понимал. Ни слова. Меня долго спрашивали на какие деньги я живу и почему уезжаю из России. Кто мой бывший муж, что с ним и где его согласие на вывоз ребёнка. Кто тот австриец, который усыновит мальчика и станет моим следующим законным супругом, и сколько он зарабатывает. Требовали дополнительные документы. Консул грозно смотрел мне в лицо и искал причины отказать. Но не нашёл и подписал разрешение. Когда нас отпустили, на выходе в глаза бросилась надпись на одной из посольских дверей «Eintritt verboten», что означало «Вход запрещён». Меня передёрнуло: как они нас не хотят! Куда я еду?
- Одна моя знакомая. Извините. О чём мы говорили? - вошла фрау Мартис.
- Татьяна Николаевна...
- Да, я ещё хотела сказать вам, что знакомиться вам теперь придётся много. Хотите вы этого или нет. Нужно уметь и любить поддерживать знакомства. Вот вы мне не звонили целую неделю. Разве это хорошо?
- Нет.
- Вот то-то! В следующий раз я вас просто отчитаю, как школьницу. Ваши новые знакомства – это ваше будущее. Иначе вы с ума сойдёте от тоски и одиночества...
- Татьяна Николаевна, у вас было плохое чувство, когда вы эмигрировали? – наконец вставила я. Она подумала, потом сказала:
- Было. Домой хотелось страшно. И не воспринимали меня долго. Они меня. А я их. Горы я вообще не люблю. Когда-то мне казалось, что они меня задавят. Потом привыкла. И кислой капусты y не ем, и пива не пью. О как! – она улыбнулась, взяла мою руку, - Оставайтесь собой и ничего не бойтесь. Ничего бояться не надо. Слышите?
Я вздохнула и подумала о том, как в самом начале моей жизни в Зальцбурге я ехала в автобусе и говорила по телефону. С акцентом. Одним из пассажиров была женщина лет пятидесяти. Она сидела впереди и что-то жевала. Время от времени она поворачивалась и смотрела на меня. Однажды она обернулась и громко, на весь автобус крикнула: «Перестаньте же орать наконец!». Я замолчала. Она отвернулась. Через пару минут у кого-то ещё зазвонил телефон и кто-то громко и весело на автрийском диалекте кричал в трубку. Женщина передо мной сидела и жевала, не обратив внимания, не сказав ни слова.
Иногда, забирая из садика своего сына, я возила его в Кашпаль-театр. Что-то напоминающее нашего Петрушку. Все дети смеялись и топали ногами. Мой же сидел как вкопанный и смотрел на всё круглыми глазами:
- Тебе понравилось, сынок? – спрашивала я его потом.
- Да, - кивал он как все дети.
Через год Татьяна Николаевна тяжело заболела. В больницу меня не пускали, говорили, что фрау Мартис умирает. Я долго сидела перед дверью «Eintritt verboten» и надеялась, что она выживет. Но она не выжила.
Теперь я уже точно знала, о чём будет моя первая книга и как она будет называться. Мне хотелось писать. И я писала, но через какое-то время происшедшее стало ускользать, уступая место суете и хлопотам. Стали забываться первые трудности и обиды. То, что мне когда-то казалось важным, ушло и стёрлось из памяти. Постепенно я перестала звонить домой каждую неделю, писать письма. Другие события наполнили мою жизнь. Книга отошла на второй план, превратившись в фантазию, от которой так и веяло сентеминтальностью. Допишу ли я когда-нибудь её? Наверное, нет.
Как-то в дверь позвонили. На пороге стоял почтальон и протягивал конверт. Письмо было на немецком:
«Дорогая фрау Битчнау! Я была не права. Играйте и не забывайте меня. Всегда ваша фрау Мартис».
Она подарила мне рояль.