Алексей Июль 7th, 2016, 8:49 pm
Глава I (читаемая).
Ангелина видела сон.
Три темных силуэта, опутанные зловещим темно-красным ореолом, надвигались на неё. Всем своим существом они излучали собственное чудовищное величие, которое, с каждым новым пройденным шагом в сторону девушки, все сильнее сдавливало её. Вдруг всё окружение начало чернеть. Ангелина испуганно вскрикнула и попыталась бежать, но преследователи, не сменяя темпа, все равно становились все ближе. Девушка оглянулась – их силуэты теперь высоко возвышались над ней. Она задрала голову, чтобы разглядеть их лица, однако увидела лишь беспросветные облака, в которых теперь скрывались фигуры.
И тут из-за мглы небес громыхнул заставляющий впадать в ужас протяжный, но свирепый звук труб. Всё озарилось кровавым, и один из силуэтов, проронив свысока озлобленный смех, сделал еще шаг и поглотил Ангелину в пустоту себя. Девушку окутал холод, сжав все её чувства до примитивного животного ужаса. Мышцы тут же задеревенели, не позволяя ей шевельнуться или подать звук; так, что молчание не нарушилось ни на мгновенье, и ледяной пар ни разу не взвился в воздухе под движением её руки. И скоро, полностью овладев телом Ангелины, холод стал проникать в её душу и жадно вырывать из неё кусками жизнь… Раз за разом, невидимая смерть вонзалась в девушку и забирала себе часть её души: её мысли, воспоминания, чувства… терялись, пропадали, уходили из неё навсегда. А когда Ангелина почувствовала близость смерти, из холода возникли прежние три силуэта – теперь они не возвышались над ней, а стояли лицом к лицу, позволяя девушке посмотреть в последний миг им в глаза. И Ангелина посмотрела – тут же ярчайшая вспышка света испепелила её, навеки погружая во тьму.
Девушка проснулась в холодном поту. Грудь быстро поднималась и опускалась, закачивая необходимый Ангелине воздух в легкие. По коже пробежали морозящие мурашки – её теплое шерстяное одеяло, которым она укуталась перед сном, лежало теперь распростертое на полу. Она попыталась дотянуться до него, однако пальцы, еще подчиняемые сну, намертво вцепились в подушку и не слушались; после же полное бесчувствие собственных конечностей сменилось неприятным раздражительным покалыванием, отгоняющим все нервные импульсы мозга, призывающие к движению. В конце концов, девушка оставила попытку завладеть своими руками и постаралась лишь утихомирить лихорадочно бьющееся сердце.
Отдышавшись от кошмара, Ангелина еще на немного замерла в своей постели, не решаясь шевельнуться. Зловещая атмосфера сна пока не совсем покинула её сознание. Но, услышав знакомый и в этот момент столь приятный и радостный звук работающих строительных машин за окном, наваждение в душе Ангелины наконец спало. Она еще раз глубоко вобрала в себя воздуха, дабы совершенно убедиться в своем существовании, и быстро выдохнула, освободив места для жизни, окончательно придя в себя. Успокоившись, Ангелина тихонько присела на постели и проверила время: было еще раннее утро – за окном снег тихо валил в темноте. Однако позволить себе заснуть еще раз она не рискнула – кошмар до сих пор четко оставался в памяти. Ангелина немного подумала и решила его записать, планируя днем рассказать о нем своему молодому человеку. Быстро отыскав всегда лежащий под рукой блокнот, заполненный собственными мыслями, и ручку, девушка включила лампу и принялась в подробностях обрисовывать сон на бумаге.
Пока Ангелина вспоминала отдельные «слепые» зоны, в которых, как и в любом другом сне, случается логический разрыв связи между виденными событиями, солнце незаметно подобралось к рассвету. Мягкий розовый свет начал прогревать еще одну часть Земли, укутанную в зимние снега, заодно проникая в комнату юной девушки, по-детски склонившейся над блокнотом. Свет упал на её будто стекающие с плеч локоны черных волос и молодое, прямо-таки излучающее энергию лицо. Оно не отличалось особо красивыми чертами: лоб был слишком широкий, брови слишком густые, нос слишком задранный, а щеки слишком пухлые; однако всякое «слишком» всех этих элементов тут же исчезало, когда лицо Ангелины переставали оценивать по-отдельности, а вглядывались уже в его «цельную художественную систему» – очень хорошую, волнующую и, по правде, очаровывающую. Пучки света опустились ниже, словно скорее стремясь согреть Ангелину. Они осветили её узенькие плечи, небольшую красивую округлую грудь и чуть-чуть складчатый живот, и она почувствовала приятное солнечное тепло на коже. Утро торопливо брало полагающееся себе время.
За окном вновь послышался шум строительных машин.
Закончив, Ангелина, довольная, встала с постели, взмахнула руками и хорошенько зевнула. Сегодня она чувствовала в себе радостную свежесть и радость, что давно уже не посещали её в этом доме. Чтобы не потерять столь дорогое для себя сейчас чувство, она быстро пробежала до ванной комнаты, дабы окончательно смыть с себя сонливость. Выйдя из душа, Ангелина всем своим видом засияла светлыми красками. Она оделась и спустилась вниз, на кухню. Попыталась найти отца, но того уже не было дома. Сдержав в себе гневные эмоции, девушка принялась завтракать одна.
Ангелина уже долгое время жила с отцом, вдалеке от своей родной городской квартиры. Сейчас её мать, близких друзей и возлюбленного разделяли от неё самой почти полсотни километров сугробистых лесов, в какие одевалась вся Сибирь каждую зиму.
Отца звали Владимиром. Он являлся крупным и довольно авторитетным в элитных кругах главным инженером-планировщиком, и вот уже несколько лет руководил новым проектом – серьезной коттеджной стройкой, напротив небольшого железнодорожного поселка, подобными которому была усыпана вся страна – старому, основанному ещё со времен прокладки Транссиба поселению, видавшему куда лучшие дни.
До нынешней зимы Владимир мало общался как с бывшей женой, так и со своей дочерью. Какие-либо новости от него они получали редко и мало. Ангелину это не сильно волновало – она жила, как чувствовала, спокойной городской жизнью и так же не особо думала об отце. А предстоящие экзамены и её вторая половина, с которым у нее недавно начались отношения, и вовсе выбили отца из головы дочери. Однако все изменилось с приближением декабря. Уже близко ко дню рождения Ангелины он вдруг позвонил её матери. Разговор бывших мужа и жены длился почти два часа… Итогом стало решение кратковременного, как тогда еще обещала мать, переезда к отцу, прямо к нему на стройку, где она поселилась бы с ним в одном из отстроенных домов. Ангелина противилась этому как могла, но в итоге все же ослабила хватку и решила для себя, что недельный отдых вдали от городской суматохи пойдет ей на пользу. Попрощавшись со всеми, она уехала, абсолютно уверенная в том, что возвратится уже через семь дней.
Ангелина находилась с отцом со дня своего семнадцатилетия. С той поры уже прошел и Новый, и Старый новый год. Школьные праздничные дни закончились. Однако отец так и не позволил дочери вернуться обратно.
После праздников Ангелина уже почти не общалась с ним. Девушка не понимала его стремлений удержать её здесь, вдали от естественной для неё среды. Она уже давно усвоила, что её новый «дом» только играет роль клетки, и даже смирилась с этим, но причин она выяснить не смогла. Не работали аргументы ни о скучающей матери, наверняка ждущей встречи с дочерью, ни о школе, которую Ангелине никак нельзя было пропускать, ни о нехватке общения со сверстниками, ни даже о любовной тоске, которую она до этого удерживала в тайне, рассчитывая использовать как козырь, с помощью которого она бы точно вывела отца из себя и заставила его разговориться. С последним утверждением дочери Владимир было и правда вначале посерьезнел, но вся серьезность ушла спустя мгновение и тут же сменилась грустной улыбкой и небрежным взмахом руки. Нет, несмотря на все её попытки, он не желал куда-либо отправлять дочь и даже в поселок, где не было и сотой доли того, что, как считала сама Ангелина, ей требовалось, вывозил очень редко. Не желал он и объясниться с дочерью и всегда ссылался на сложность ситуации на стройке, чтобы в очередной раз отделаться от навязчивого разговора, который так требовался девушке.
Конечно, кроме глухой злости вся эта ситуация не могла не вызвать у неё и удивления: необъясненная и потому непонятная ей ситуация, в которой она оказалась, раз за разом неприятно поражали девушку. Однако самым удивительным и странным она считала реакцию матери – женщина, которая еще год назад ни за что бы не позволила уехать своей дочери от себя (тем более к своему бывшему), сейчас, даже когда Ангелина со слезами просила её забрать отсюда, как-то сухо старалась успокоить теплыми материнскими словами и просила ждать, – скоро она сама должна была приехать к ним.
Все эти переживания и потрясения из-за столь радикальных перемен в её родителях, которых она теперь с трудом их узнавала, и в обстановке, где начиналась необъяснимая для неё суматоха, придали миру Ангелины какие-то сумасшедшие нотки, постоянно сбивающие девушку с её привычной колеи, из-за чего у нее все чаще пропадало любое настроение и проявлялась тоскливая хандра, а мысли не могли собраться в голове. Потому-то она была сегодня так счастлива вновь пришедшим к ней чувствам душевной свежести. И теперь Ангелина была только рада своему ночному кошмару, о котором ей не терпелось рассказать.
Она ждала полудня, чтобы наконец пообщаться со своим любимым человеком. С каждым новым пролетающим на стройке днем их разлука становилась все более чувственной. И они, как и, наверное, любая юношеская, да и вообще всякая пара, компенсировали это общением; переписки их с каждым разом становились все более горячими и откровенными. Ангелина неописуемо нетерпимо ждала, когда стрелки часов приблизятся к числу «12». И чем скорее близилось их нынешнее общение, тем сильнее сердце билось в груди. Прибавить к этому сегодняшнюю оживленность, и получится крайне расчувствованная и возбужденная влюбленностью девушка.
Когда солнце встало в зенит, Ангелина тихо, с планшетом в руках, пробралась в свою комнату и, раскрасневшаяся, закрыла изнутри дверь. А пока девушка вела разговоры, какие только могут быть между двумя влюбленными, её отец Владимир на улице собственнолично руководил последними этапами строительства.
Коттеджные объекты возводились на вершине холма, оставляя поселок лежать внизу на его подошве – отсюда, с запада, открывался отличный обзор на всё поселение и даже на родной город Ангелины вдалеке, а с востока – завораживающий вид рассвета, который в зимнюю пору особенно поражал красотой солнечного диска, выглядывающего из-за верхушек сосен по утрам.
На данный момент основные хлопоты уже были завершены, и оставалось закончить лишь отдельные, мелочные по сравнению с уже проделанной работой, штрихи. К концу января на холм должны были въехать первые из заказчиков. Но строительный мусор, разбросанный повсеместно, и техника, что заполонила площадку, не могли обещать столь скорого окончания. Из-за этого Владимир нервничал – как это обычно и бывает, темп не вписывался в график. Однако он не мог допустить каких-либо задержек: время было не на его стороне. К тому же он не имел права позволить подрывать и так столь шаткое положение относительно его собственного места в коттеджном ряду, который он выбил для себя и который стоил ему очень многого.
Владимир сделал пару звонков, дал различные указания, обругал несколько рабочих и сделал ещё пару звонков. Он чувствовал себя обманутым зверем, загнанным в никогда не останавливающееся колесо. Вероятно, так оно и было. Вся эта безумная зацикливаемость и суматоха до смерти ему надоели. Однако он вновь заставлял себя вспомнить о семье и покорно убеждал сам себя и продолжал работать дальше.
Как ни парадоксально, в принципе, если можно бы было прямо сейчас залезть Владимиру в голову, каким бы важным делом он не был занят в тот момент, и спросить у его души: «Почему ты здесь?», она бы сразу ответила, что вся эта работа – всё ради семьи. И пускай он прятал эти чувства как можно глубже, чтобы не позволять себе отвлекаться от (он знал это совершенно точно) самого важного дела в его жизни; в истоках души он понимал, что все эти котлованы, что он начал рыть на холме почти три года назад, все эти тайны, которые он был вынужден носить в себе с начала контракта, все его старания и труды – всё было ради семьи.
Однако на семью то у него энергии и не оставалось. И даже поговорить с дочерью, которую он так несправедливо лишил свободы, Владимир уже не мог. Он чувствовал её отношение к себе, чувствовал, что ненавидим ею; однако раскрыться Ангелине он не смел – мужчина думал, что сделает только хуже. И это чувство несправедливости, которую, как он считал, нельзя было нарушать, но которое обязательно нужно было нести на своих плечах, давило на него и ослабляло. Спустя три недели с их первой за последние годы встречи, Владимир не выносил дочь точно так же, как и она не выносила его. Но он молча продолжал делать то, что считал нужным, стараясь как можно реже видеться с Ангелиной – ни о каком откровенном разговоре он и не помышлял – Владимир понимал, что пока не сможет объяснить ей все правильно.
И потому он лишь еще раз окинул вокруг внимательным и серьезным взглядом и позвал к себе нужного бригадира в желтой фуфайке. За весь остаток дня он так и не свиделся со своей дочерью, уверенный, что дома с ней ничего не случится, и что с окруженной по периметру колючей проволокой и охраняемой дюжиной профессиональных сторожил строительной площадки она не уйдет. Ангелина оставалась запертой здесь, на холме, в окружении звуков отбойного молотка и запаха бетонной крошки.
А пока все мы, подобно Владимиру и его дочери, с пчелиным усердием занимались своей жизненной суматохой, Солнце спешно покинуло небесный свод, уходя дальше, в другие, промерзшие в ночи земли, и на прощанье поцеловало горизонт розоватым сиянием, укладывая на спокойный сон ещё одну часть голубой планеты.
Когда окончательно стемнело, Владимир отошел отдохнуть – работа, теперь подсвеченная прожекторами, продолжилась без его руководства. Мужчина, слишком уставший, бегло поужинал, проверил дочь и тут же лег спать – завтра его ждал еще один тяжелый день…
Ангелина весь день провела в любовных переписках, закрывшись у себя. Этот день для неё был действительно необыкновенным – она сталась такой счастливой, какой не была, казалось, целую вечность. Всё нахлынуло разом: и вновь вспыхнувшая влюбленность, и появившаяся энергия, и проснувшееся вдохновение – всё это влилось в девушку и смешалось в крепкий пьянящий коктейль чувств. Она чувствовала, знала, что это состояние не покинет её уже никогда... Но как только к ней постучал отец, сладостное опьянение тут же исчезло. Он лишь на мгновение вышел из-за двери, глянул своим безразличным усталым взглядом на дочь и ушел. Но все уже пропало, и Ангелина поняла, что теперь не сможет вернуться к этому чувству. От досады она горько заплакала, не смея больше сдерживать себя. Так, на мокрой от слез полушке, она и заснула, теша себя единственной мыслью – завтра же, во что бы то ни стало, поговорить с отцом.
И вот – наступила ночь. Луна, Ночная Королева, наконец окружила себя темнотой и слабым серебряным отсветом стала освещать отвернувшуюся от Солнца сторону Земли. С её появлением на чернеющем небе исчезла всякая дневная суета, сменившись тихой умиротворенностью. Уникальная тишина, свойственная лишь ночам, спокойная, усыпляющая, заиграла по улицам городов и сел, в лесах, полях и болотах, на берегах застывших рек и озер, что попадали под влияние Ночной Королевы – играла завываниями снежных масс, падающих с небес, играла скрежетом деревьев, трясущихся под морозным ветром, играла редким шумом проезжающих автомобилей, играла треском мигающих фонарей, играла затихающими машинами на строительной площадке. А ночь, опустившаяся тьмой на Землю, расслабляла своим зимним холодом, отводила всякую мысль и прямо вынуждала забраться под теплое шерстяное одеяло. Тишина и тьма… Смешиваясь, они рождали чарующую атмосферу ночи, в которую Луна запускала свое семя сна.
Это была обыкновенная спокойная январская ночь – она не имела знаменательной даты, не провозглашала за собой ни праздника, ни даже выходного дня. Её как-то даже и не ждали, и, когда она наконец воцарилась на небосводе, никто и не думал ликовать в её честь. Никто не встречал восторженно Ночную Королеву, никто с романтическим возбуждением в душе не вслушивался с трепетом в её музыку. И ночь, и её владычица Луна воспринимались чем-то обыкновенным, чем-то обязанным, должным произойти. Но она и не требовала внимания. Ей хватало и нашей покорности сновидениям.
И люди подчинились сну. Спала Ангелина, спал её отец, спали все дочери и отцы, их матери и жены, спали ненавистные и любимые, ненавидящие и любящие. Застыла стройка под окнами дома, мирно засыпал поселок на подошве холма, замирал вечно сияющий город вдалеке на западе. Была обыкновенная спокойная ночь…
Да будет свет! Ведь судьба уготовила ей иную роль! Да... Ведь сегодня, сейчас человечество решило устроить себе самый грандиозный праздник – наконец расправиться с собой! И мы, с яростью, присущей лишь внезапности действия, тут же начали уничтожать всё, что столь титаническим трудом было возведено миллиардами промелькнувших в истории людей.
Необходимо прочувствовать эту горькую иронию, которая длится всего лишь миг. Представьте – века работы над немыслимой скульптурой, структура которой до сегодня была невоспроизводима в умах людей, были уничтожены, стерты, забыты. Пронаблюдайте это со стороны: все наши усилия, всё, что мы делали на протяжении своих жизней, вкладывая свои крупицы в строительство нашего современного общества – всё оказалось пылью, разлетевшеюся при легком дуновении ветра. Взгляните на мальчика, всё утро возводившего красивый замок из еще прохладного песка. А теперь вглядитесь в морской горизонт. Видите огромную, подымающуюся до самых облаков волну? И осознайте, какой напрасной затеей было сооружение этого жалкого зыбучего укрепления. Весь мир – театр, не так ли? Тогда нынешняя ночь – наша последняя комедия.
Оркестр!
Внезапный звук сирен в мгновенье разрушил всё. Он поднялся далеко на западе и лавиной скоро уже охватил все пространства, затмевая своим ревом песнь Ночной королевы. И вот – колонки включили сначала в городе, а затем и совсем рядом, в поселке. Протяжный, оглушающий – гул заглушил весь человеческий шум. Он звучал с запада, звучал с востока, с севера, с юга. Будто весь мир решил, наконец, завопить от несправедливости, которую вот уже тысячи лет несет с собой человек. Миллионы людей просыпались, вскакивали с постелей и судорожно тряслись от страха, нагоняемого столь пугающим сигналом «Атом». Страх через вой городских сирен пробрался и в сердце матери Ангелины, в сердца близких и друзей девушки, в сердце, что было влюбленно в неё.
Актеров!
И скоро этот город, подобно тысячам других городов, погрузился в панику. Жители, подгоняемые телевидением и радио, спешно бросали все и бежали – сами не зная, куда. Кто-то спускался в подвалы, кто-то просто выбегал на улицу, кто-то все ещё оставался дома, пытаясь собрать с собой ещё немного барахла. А некоторые все же быстро опомнились и ринулись к бомбоубежищам, скрытым в давние времена по подвалам городских домов.
Что эти люди чувствовали, когда большинство из убежищ оказывались запертыми и опечатанными тяжелым замком, а другие – пустыми, служащими в столь холодное время пристанищем лишь городским бездомным и наркоманам?.. Полицейские разъехались по улицам, пытаясь унять начинающийся хаос. Но убежища всё оставались закрытыми. И тогда, когда тысячи людей одновременно вдруг вскипели от дикой злости на себя, на окружающих, на судьбу и на всю вселенную, от всего, что было, есть сейчас и будет совсем скоро, начался истинный хаос. Город впал в безумие. В водовороте всеобщей паники рождались тысячи новых героев, в честь каждого из которых за порой просто нечеловеческие усилия и поступки следует возводить памятники. А героев убивали столько же тысячные злодеи. И те, и другие умирали и возрождались вновь, схлестнувшись в вечной схватке. Но чаще всего никто даже не знал и не желал знать их имен. Кто-то спасал детей, а кто-то давил их в толпе; кто-то защищал женщин, а кто-то тащил в темные переулки… Кто-то убивал, грабил, насиловал или просто закрывал на это всё глаза, а кто-то, обычно всегда в одиночку, противостоял всем этим кошмарам. И кому-то это удавалось, а кому-то – нет.
Но какому человеку было не наплевать на них всех? В миг, когда весь мир замер с трепетом сердца от ужаса своей судьбы, кому было дело до города, каких на всей Земле было миллионы? Тогда, когда самим живущим в нём людям было не до своего родного дома? Тогда, когда прежние ценности, нормы, мораль были отброшены гонцом апокалипсиса – ужасающей сиреной?
Однако кому-то город был всё-таки не безразличен. Кто-то, даже сейчас, во всеобщем хаосе, помнил о нём.
И прекрасный прощальный фейерверк!
Механизм, массой в несколько тысяч килограммов, пронзал последние слои атмосферы, всё быстрее сближаясь с землей. Капсула, держащая в себе мощь двадцати тысяч тонн ΤΗΤ, взорванных вместе, стремительно неслась к цели. Задача у неё была лишь одна – добраться до города и вклиниться прямо в его центр. Остальное должна была сделать физика, ожидающая своего часа внутри. Механизм летел последние километры – наконец длинный огненный хвост рассекретил его, и люди, наивно пытающиеся спастись, устремили взгляды в небо. И, увидев бомбу, все они замерли от ужаса... Ведь свысока на них летел крохотный кусочек ада.
Спустя мгновение она достигла земли, позволяя контактному устройству запустить механизм. Грянуло время физики.
Одной из особенностей атомного ядра является то, что в одной крохотной части его пространства умещаются массивные положительно заряженные протоны и незаряженные нейтроны. Их взаимная сила притяжения и сила отталкивания заряженных протонов дают понятие устойчивости ядер, которая определяется балансом этих сил. Взглянув на периодическую систему Менделеева, можно указать на те элементы, что будут иметь устойчивые атомы – ими будут являться все элементы таблицы до свинца, собравшего в себе восемьдесят два протона. Однако элементы с большим количеством протонов устроены немного иначе – баланс сил у них чуть нарушен. Из-за этого «лишние» протоны в атомных ядрах могут попросту отделиться от него, прихватив с собой и нейтроны. Процесс этот называется радиоактивным альфа-распадом. У тяжелых ядер так же может вылетать электрон – механизм бета-распада. Оба они сопровождаются кратковременным гамма-излучением. Греческие альфа, бета и гамма, сопровождающиеся словами «излучение» и «распад», как известно ещё с уроков ОБЖ, несут за собой тень радиации... И бомбы, мощнее которой человечество так и не успело создать.
Вся суть её заключена в уравнении вынужденного деления ядра урана, число протонов в котором достигает девяносто двух: ядро урана + нейтрон = ядро элемент А + ядро элемента В + нейтроны. Расшифровать его можно так – при делении неустойчивого ядра вылетает нейтрон, влеченный протоном, и взаимодействует с другим ядром. Продуктами этого взаимодействия становятся частицы А и В уранового ядра, расщепляемые с выделением некоторой энергией. Кроме них высвобождается небольшой пучок новых нейтронов. И они начинают реагировать с другими ядрами. Процесс, изображенный в уравнении, повторяется. Происходит цепная реакция деления тяжелых ядер. Высвобождается колоссальная энергия, источником которой служат всё возрастающие в количестве части ядер урана. Это и лежит в основе ядерного оружия.
Именно оно ударилось мгновение назад об городской асфальт.
Само устройство ядерной бомбы довольно простое – это конструкция, в которой заключено несколько частей урана, разделенных друг от друга и подсоединенных к электрическому запалу. При детонации запал срабатывает и поджигает взрывчатое вещество позади каждой из урановых частей, тем самым устремляя их друг к другу. Урановые части смешиваются в одну, большую по объему и по массе. Начинается цепная реакция. Происходит взрыв.
Почему уран? И почему взрыв происходит только при соединении его частей? Причина первого вопроса заключается в том, что уран начинает делиться при любой энергии нейтрона, в отличие от других элементов, которым необходима строго определенная среда. Иными словами, ядро урана фактически не защищено от проникновения нейтрона, и реакция деления может происходить при менее «тепличных» лабораторных условиях. Второй вопрос связан с критической массой урана. Дело в том, что реакция деления начинается лишь при определенной массе вещества. К примеру, для урана эта масса должна превышать пятьдесят килограмм. Лишь при её достижении нейтроны с протонами начнут в необходимом количестве отсоединяться от ядра. И лишь тогда начинает правильно работать уравнение. До взрыва массы части урана будут находиться в подкритическом состоянии. Только при соединении всех этих частей достигается необходимое условие – масса превышает нужные килограммы.
И тогда происходит самое главное. То, ради чего обрабатывали уран, конструировали бомбу, создавали испытательные полигоны и средства для неё доставки. Ради чего она и летела к городу, ради чего упала прямо в его сердце.
Детонация. Взрыв устремляет уран в одну точку. Мгновенное превышение критической массы. Ядра урана делятся с невероятной скоростью, с каждым новым делением подчиняя процессу всё новые атомные частицы, запуская цепную реакцию. В окружающую среду выплескивается энергия в двадцать тераджоулей. Температура в центре бомбы поднимается до ста миллионов градусов, испаряя грунт, а давление – до одного атмосферного терапаскаля. Уран превращается в плазму, с ужасающей силой летящую во все стороны. Вспышка света в течение одной десятой доли секунды в тысячи раз превышает яркость солнца. Те, кто наблюдали за бомбой, ослепли. А те, кто был в непосредственной близости – исчезли вовсе. В радиусе одного километра не остается ничего живого – образовавшийся шар стирает с лица Земли всё. Нагретый разреженный воздух устремляется вверх, поднимая в атмосферу радиоактивную пыль. А от него прочь несутся взрывная волна, адский жар, потоки нейтронов и электромагнитное излучение, неся с собой смерть.
Так, за одну наносекунду происходит ядерный взрыв, своей простецкой идеей провозглашая апогей комедии. Бомба не прорвала пространство-время, смешав параллельные вселенные воедино, не открыла потусторонний мир, где коварные духи тысячи лет ждали своего часа, не призвала из пылающих глубин Люцифера с батальонами прислуживающих ему чертов с красными хвостами. Сколько всего было возложено обществом на это бедное создание... Ядерная бомба должна была провозгласить с собой новую эпоху, которую сотни писателей, режиссеров, музыкантов и игроделов двадцатого и двадцать первого века вырисовывали в своих умах, показывая затем остальному миру; она должна была стать гонцом апокалипсиса, олицетворением так ожидаемой некоторыми романтики, будоражащей сердца поколений молодежи, знаком, посланным на нас Богом заместо антихриста... Каково же было разочарование тех миллионов, кто ждали от этой бомбы чего-то особенного – ужасного или красивого, пугающего или возбуждающего душу, святого или дьявольского, когда ядерная бомба просто ... просто вспыхнула и взорвалась.
И не было в ней романтики. Лишь уран-235.
Да будет свет!..
Чудовищный грохот настиг Ангелину. От такой внезапности девушка пронзительно закричала, но стой сейчас любой хоть прямо перед ней, сиди у её постели мать или обнимай её любимый – никто бы не услышал этого крика. Всё, все звуки мира заглушил этот страшный гром; ангелы апокалипсиса, спускаясь с небес, не смогли бы найти музыки лучше.
Разум, еще окутанный сном, отступил, оставляя Ангелину неподвластному дикому животному инстинкту. Она прекратила кричать – ужас сковал тело, и её, словно как в своем недавнем сне, охватило нечто темное, поглощающее душу. Ангелина только соскользнула с кровати, упала на пол, проползла под койку и там и замерла, сжавшись в ком, точно крохотный зверек. Все её внутренности смешались единой массой, управлять которой было уже невозможно. Девушка сжалась настолько, настолько это было вообще возможно, сжимая легкие и высвобождая последний сохраненный в них кислород. Ангелина попробовала было набрать ртом воздуха, но вместо необходимой порции О2 её охватило удушье. Она попыталась ещё несколько раз, но грудь всё не поднималась, застыв с пустыми легкими внутри. Быстро вдыхая и выдыхая, Ангелина не позволяла воздуху пройти по трахеи к своей цели и лишь ещё сильнее удушала себя, медленно, но верно простилая к себе дорогу для смерти. Однако инстинкты заставляли её повторять действия вновь и вновь, тупо, напролом, требуя питания организму, вынуждая дышать всё быстрее. И будто само пространство под кроватью становилось всё уже и неразборчивей.
«Нет! – вдруг ударила отрезвляющим пламенем мысль – прорвавшаяся весточка рассудка, – Нет! Не смей! Ты дура, дура, дура! Борись!». И в помощь он послал ей всю злость, весь гнев, что Ангелина копила столь долгое время. Эта сила промчалась в крови по всему телу и вырвалась в нечеловеческое рычание, подарившее девушке еще немного энергии, чтобы, клетка за клеткой, отвоевать своё тело обратно. И страх, решивший было, что дело его уже сделано, стал отступать. Наконец совладав с собой, Ангелина вынырнула обратно из-под кровати и тут же разразилась сухим тяжелым кашлем, впуская в себя живительную смесь газов. Это была победа! Раскинув руки, Ангелина так и осталась лежать на полу, вновь ощущая вкус чувств. От столь необычного состояния работающих легких она счастливо заплакала.
Длилась вся её борьба не больше трех минут. За это время гром утих, вновь уступив место завываниям сирены, что работала где-то далеко внизу. Скоро этот звук дошел и до Ангелины.
«Да что же это?.. Что… Что происходит?».
Девушка, наконец, окончательно пришла в сознание. Она открыла глаза. Вся комната была во мраке. Спальня прямо опуталась тьмой: её чернеющие нити лились из-за темных углов, объемом заполоняя всё пространство. Эти нити не прекращали вибрировать – Ангелина чувствовала все амплитуды на своей коже, чувствовала, как волосы электризовались и поднимались дыбом, – тот страшный гром до сих пор играл на этих темных струнах. Гул, что пробудил в девушке всё самое дикое мгновение назад, прямо впитался тьмой, стал неотъемлемой её частью. И струны играли всё сильнее, и гром лишь нарастал. Тут Ангелина почувствовала, что он вновь пытается проникнуть к ней в голову, а вместе с ним и черная пустота. Страх снова подступил к границам разума. Дыхание учащалось…
Комната, уже ставшая за эти недели ей родной, теперь пыталась поглотить Ангелину, сожрать, переварить и стереть, освободить пространство для новых нитей. И зародившейся здесь, в этой небольшой спальне на втором этаже одного из отстроенных коттеджей на одном из миллионов холмов, которыми устелена Земля, темноте суждено было поглотить мир. Ведь тьма желала расти.
Вдруг пол под Ангелиной гулко затрясся, а вместе с ним и стены, и потолок. Весь дом будто пришел в движение. Попадали безделушки, какие всегда есть на книжных полках, и звонко разбились флаконы с духами. Окно лопнуло и рассыпалось на маленькие кусочки. Внизу, под комнатой, упало что-то громоздкое, подняв шум.
Данное событие, настигнувшее девушку извне, за пределами этих четырех стен, на время высвободило её из плена темноты. И Ангелина тихонько, на четвереньках, щупая пол, чтобы не пораниться об осколки, поползла к своим вещам. Она вся напряглась, чтобы вновь не поддаться тьме – она чувствовала каждый свой волосок, ощущала в воздухе каждую поднятую ею пылинку и каждую деформацию пола, когда делала еще движение вперед; слышала теперь всё, что происходило на улице: сейчас, сквозь сирену, что выла протяжным мотивом, давя своей зацикленностью на нервы, прорубался посторонний шум, доносившийся со стройки, сложенный из звукового хаоса, когда множество голосов, что ругались, кричали, истерили и вновь ругались, переплетались с громким их шарканьем по снегу, с их топаньем, со скрежетом предметов, падающих наземь из-за людской суматохи. И вновь сирена…
Ангелина наконец нащупала одежду, натянула её на себя и быстро достала телефон, чтобы хоть как-то осветить комнату. Но телефон не желал работать. Сама тьма не давала ей поранить свои темные нити. Ангелина не выдержала – дрожа от волнения и страха, она соскочила с пола и ринулась к двери. Нужно было искать отца – творилось что-то ужасное, и лишь он мог сейчас объяснить, что именно. Девушка проскользнула сквозь черноту и покинула её, громко хлопнув дверью. Тьма осталась одна. Пространство, что занимала предыдущая хозяйка комнаты, тут же заполонили нити. А где-то там, на одной книжной полке лежали плашмя механические часы. Циферблат их замер на отметках «1:02». Всё верно. Ведь была ночь – но теперь она принадлежала уже не Луне, а её кровному врагу – чернеющей пустоте, заглатывающей в себя любые пучки света. И вот она вылетела с ветром из комнаты, закружившись в падающих снежинках и поднимаясь по ним все выше и выше – к облакам. Недолго Луне оставалось править…
Сбежав из комнаты, Ангелина почувствовала себя немного лучше – пугающее наваждение тьмы спало, а с ним ослабил хватку и страх. Она хотела было окрикнуть отца, и даже уже вобрала воздуха, чтобы перекричать неумолкаемую сирену, как вдруг… Взгляд её устремился за окно… Девушка застыла от ужаса.
Она стояла у лестницы, что вела вниз, на первый этаж. Где-то там шумел отец, она слышала это. А прямо перед ней, прорезая стену, красовалось широкая оконная рама, выходящая на запад, которая всегда открывала прекрасный вид на весь поселок, с холма расстилающийся как на ладони, и на лесистые моря, протянувшиеся до самого горизонта. А где-то там, вдали, за холмами, был её город, заводские трубы которого можно было разглядеть через бинокль. Ангелина любила эту завораживающую панораму и обычно провожала день именно здесь, поглощенная завораживающим закатом, когда солнце опускалось где-то там, за её родным домом. Светлые тона тогда опускались на лежащие внизу дома и улицы, присыпанные снежной пудрой, на белеющие леса; каплей смешивались на небе. Это было чудесно.
Но сейчас… Сейчас сам господин Ужас влился в разбитое ударной волной стекло и оставил на нем свою картину.
Тьма. Тьма была уже повсюду. Она поглотила все пространства, что раскинулись перед Ангелиной. В ней скрылся лес, скрылись дома внизу. Лишь нечастые мерцания фонарей между захваченными темнотой улочками говорили о ещё существующей в поселке жизни. Однако знак, начертанный кровью десятков тысяч на горизонте, властно провозглашал, что само понятие жизни продержится здесь недолго. Прорезая ночь горящим светом, ядерный гриб вдалеке гордо, властно, поднимался ввысь, желая осмотреть свои новые владения. И правда – яростное, пылающее облако свергнуло Солнце. Ядерный гриб убил наше светило, вонзил ему в спину свой запрятанный кинжал. И, весь в крови поверженного Солнца, сел на его трон. Облако горело, и Ангелина почувствовала его жар. Оно сжигало – сжигало тела, сжигало души, что устремлялись взглядом на него. Питаемый останками города, что мгновенье назад был Ангелининым домом, оно лишь росло, становясь всё громадней. И властней. Девушка даже не сопротивлялась – огонь, собранный воедино в один гигантский грибовидный пучок, проник в неё и стал больно жечь. Она была в полусотне километров от взрыва, но ощущала его всей собой. А он, почувствовав Ангелину, стал тянуться к ней. Огненные рукава медленно растекались по небу…
- Ангелина! – Владимир вдруг возник на лестничном проеме.
Увидев над собой дочь, он замер на темных ступенях, но тут девушка тяжело повернулась на его голос – и в глазах её застыл ядерный гриб. Огонь раздавил Ангелину. Исчез разум, исчезли инстинкты. Пылающее облако проникло в неё и забрало всё с собой.
- Ангелина, господи…
Владимир стремительно ринулся вверх и как раз вовремя успел схватить падающую без чувств дочь.
- Господи, господи, – он быстро взял её на руки.
Ангелина теперь плавала в огне. В пылающем океане горела и она сама. Огонь двигался по её рукам, ногам, смоляным локонам; она не чувствовала ран и сама отдавалась пламени, и красные язычки прикасались к ней все чаще и настойчивей. Бац-бац-бац. Нет, огонь все же причинял ей боль. Бац-бац. Он уже охватил её лицо, щеки воспламенились. Бац! Ангелина закричала и наконец вынырнула из беспамятства. Над ней склонился отец.
- Пап?.. – Ангелина потерла горящие щеки. – Ты чего?
- О боже! Ангелина!.. – он обнял дочь. – Прости, прости, прости. Я не… Ты не приходила в себя.
- Что случилось?..
Но тут всё вновь затряслось. Что-то загремело, упало, посыпалось, разбилось.
Ангелина лежала на полу, в казавшемся незнакомым ей месте. Кругом было темно. Она могла различить лишь черты отца, что сейчас крепко держал её – она почувствовала, как дрожала его рука.
- Папа?.. Что это всё? – голос был еще сонный, несознательный.
- Конец. Черт, но тише, дорогая… Не думай об этом.
Он оторвался от неё и произнёс:
- Нет времени. Не думай ни о чем… Давай, вставай, Ангелина, пожалуйста, - мужчина протянул дочери руку.
Меньше всего на свете Ангелина хотела сейчас подниматься с пола, но необъяснимая сила вынудила её послушаться отца. Поднявшись, она чуть не упала вновь, но Владимир удержал её на ногах. Постояв ещё пару секунд, девушка наконец кивнула и удержалась самостоятельно.
- Ты можешь идти?
Она кивнула.
- Тогда, - он включил фонарь, заранее прикрыв свет рукой, чтоб не ослепить дочь. - Тогда помоги мне. Мне нужно, чтобы ты светила мне, хорошо?
Она приняла у Владимира довольно мощный фонарь и сделала так, как он просил. Со светом она тут же узнала помещение – они были в небольшом здании-пристройке около коттеджа. Оно служило и гаражом, и складом, и бог знает, чем ещё; кругом были разбросаны кучи разнообразного хлама.
- Что мы тут делаем?
- Боже… Пытаемся спастись.
- От чего?
- Посвети сюда.
Снаружи донеслись звуки людского хаоса, точно такие же, какие она слышала в своей комнате, только теперь еще более отчетливые. Ругань, испуганные возгласы, панические крики – всё смешалось в один нечленораздельный гул. Будто строительная площадка превратилась в дикий улей; Ангелина тут же представила, как десятки одетых в желтые фуфайки людей под звук сирены кидались туда-сюда, орали друг на друга, искали что-то или кого-то. Некоторых она знала в лицо, и их образы были самыми жуткими.
Она посчитала, что решительно не понимает, что происходит, но тут в голову ударил ужасный гром и ярчайший огненный столб. С ними пришло внезапное осознание.
- О нет!.. Там, вдалеке – это ведь… Это ведь взрыв?
Отец печально посмотрел на неё. Пока она светила фонарем, он монтировкой раскрыл в полу потайной люк. Теперь, отбросив ненужный инструмент, он молча взял обратно фонарь и посветил туда, внутрь. Убедившись в чем-то, он наконец тихо проговорил:
- Ангелина… Это настоящая война. Но живее, спускайся, я буду тебе светить.
И Ангелина, не зная, как реагировать на эти слова, послушно выполнила указание. Спустившись, она оказалась в темноте. Гром страшным гулом тут же заиграл в голове.
- Нет, нет! Пожалуйста, не прекращай светить!
Отец придумал лучше и просто скинул ей фонарь. Затем он аккуратно закинул внутрь несколько толстых сумок и наконец спустился сам, закрыв за собой обратно тайный люк. Теперь они оказались в потайном подвале. Почти все его стены были голы, кроме одной, где расположился небольшой винный стеллаж с парой десяткой бутылок алкоголя на нём. Отец осторожно подошел к этому стеллажу и, схватив незаметный при первом взгляде выступ у стены, потянул вбок. Стеллаж поддался и быстро раскрыл свою тайну – за ним была широкая черная герметичная дверь. Скоро она распахнулась.
- Ну же, быстрее! – Владимир был на пределе.
Впереди была ещё одна дверь. Владимир распахнул и эту. Вход в бункер был открыт. Они зашли внутрь. Перешагнув порог, Ангелина поняла, что не сможет больше сделать и шага. Она рухнула на колени. Отец закрыл гигантскую дверь…
- Всё… - шепотом приговорил он сам себя и свою дочь к бетонному заточению. Подойдя к Ангелине, он упал рядом с ней.
Он обнял её, и вместе, крепко-крепко прижавшись друг к другу, они уже не в силах были больше сдерживать подступившие к горлу неописуемое отчаяние. Владимир тихо заплакал, перебирая в своей голове всё самое плохое, что теперь случилось по его вине и что он не сумел предотвратить; он с ужасом осознал значение той ярчайшей вспышки, что осветила его в первое мгновение, той сирены, что, наверное, до сих пор работала в поселке, того грома, что настиг его так же внезапно, как и его дочь. И он всем сердцем в это мгновение ненавидел себя, добровольно возложив на себя многотонный груз ответственности за весь творившийся сейчас ад, который мы ожидали добрую половину века и который принято называть Ядерной войной. Он не мог иначе – как он мог быть не причастен к этому, как может быть невиновен? Нет, вся его последняя жизнь крепко сплелась с происходящей сейчас катастрофой, вся его душа, все его чувства и мысли со времени начала строительства бункеров пропиталась этим преступлением против человека, против целого человечества и против всей жизни на нашей планете. Кем он был, какую роль сыграл в этой машине смерти? Возможно, он служил самой простой и крохотной шестеренкой, возможно – шестеренкой побольше. Но все равно – он причислялся к этой машине, а значит причислялся и ко всем убийствам, что совершит сегодня человек. Владимир был одним из миллионов заклепок механизма ядерного армагеддона, но теперь он понимал – остановись, перестань работать хоть столь мизерная часть, как он сам, в общей системе, поломай он хоть один элемент машины, и та бы могла и заглохнуть, так и не придя в движение. Но верно ли было его суждение? Чтож, об этом уже никто никогда больше не узнает, и у самого Владимира теперь больше не оставалось ничего, кроме режущей душу вины.
Ангелина же наоборот, отгоняя от себя всякую мысль, теперь полностью отданная охватившему пожаром её душу горю, взахлеб в истерике не останавливала слёз. Чувство это именно душевное, исходящее из запрятанных обычно уголков нашего сознания, рвалось наружу и там бурлило, кипело, подкрепляя девушку так необходимыми ей сейчас силами. И Ангелина не останавливалась, не прерывала плачь – да и не могла это сделать – её сердце, чистое, невинное, сейчас оплакивало миллионы родственных ей душ, которое забрало, забирает и скоро заберет бушующая война. Всего около полумиллиарда – примерно стольким несчастным судьба уготовила роль топлива, что лишь запустит величайшее устройство смерти. Сколько же жизней оно погубит, как только начнет работать, сказать было невозможно. Возможно, что все… И Ангелина теперь оплакивала каждую.
Прошла вечность, пока вдруг ещё один сильный толчок не затряс бетонные стены убежища, и Ангелина с Владимиром постепенно стали приходить в себя. Девушка ещё немного поплакала и, последний раз крепко-крепко обняв отца, полюбив в эту секунду его так, как никогда никого ещё не любила, наконец отстранилась от его плеча.
- Ну ладно, милая… - сухо, отстраненно произнес он. - Всё, хватит.
Ангелина встала с пола и тут же почувствовала на себе холод:
- А здесь холодно. Здесь…
Момента, как она спустилась в убежище, в памяти не осталось. Да и в целом, она вдруг поняла, что потеряла из памяти очень многое. Эти воспоминания зудели у неё в голове, отдавая фантомной болью, но не раскрывали себя. Каждый раз, как она чувствовала движение мыслей и как ощущала что-то близко знакомое ей, страшный гул вдруг начинал греметь басом в её ушах, а заместо картинки прошлого застывало огненное грибовидное облако.
«Неужели это всё настоящее? – думала она. – Неужели всё это только что точно произошло?». Гром и огонь утверждали, что да. И как не противилась Ангелина, безнадежно пытаясь вернуться назад, в глубине души она не смела не верить двум этим ужаснейшим образам, навеки застывшим в её душе. Противиться им не было смысла – они были верны.
Наконец отцепившись от прошлого, она оглянулась на отца, взглядом прося у него хоть каких-то объяснений. Но он не заметил её вопроса и продолжил нервно расхаживаться взад-вперед и смотреть куда-то в пол.
- Пап?
- Да?
- Где мы?
Заместо ответа лишь наступило молчание. Отец мгновение все же посмотрел на дочь, но затем вновь погрузился в раздумья.
Тут на Ангелину внезапно нахлынула волна злости: «Да как он смеет?! После того, что произошло, как он может продолжать быть таким?». Девушка с трудом удержала свой гнев, и, чтобы уж точно не сорваться, нарочно отвернулась от отца. Владимир, казалось, нисколько не заметил этого. Он пробормотал что-то и куда-то ушел. Вопрос «Куда» окончательно остудил пыл Ангелины. Она сосредоточилась на нём и решила внимательно осмотреться вокруг.
Комната, где они встретили апокалипсис, оказалась довольно просторной бетонной коробкой, хоть и загруженной под завязку – везде, где можно было, стояли горы разнокалиберных ящиков, навал которых в одном углу достигал потолка. Столь большое количество разнообразных и явно стоящих не на своих местах вещах мешали девушке разобраться в обустройстве комнаты и хоть как-то сориентироваться. Взгляд её приметил лишь некоторую мебель: большую синюю кабинку, напоминающую туалет, стол в одном углу, у широкой черной двери, около которой она сейчас и стояла, и две двухъярусные кровати в другом, дальнем. Возможно, за ящиками (или в них) прятались и другие вещи, однако на данный момент чего-то еще Ангелина не приметила. Кроме данного помещения были ещё как минимум две комнаты, о которых говорила пара железных дверей справа от неё. В одну из них зашел Владимир. Скоро оттуда донесся пугающий грохот и механический рев. Ангелина вскрикнула от неожиданности и подбежала туда.
- Что случилось?
Отец рассеяно вышел на крик дочери:
- Генератор включал, - проговорил он. – Сейчас нужно ещё вентиляцию и отопление запустить. И проверить всё это. Пока подожди. – И обратно скрылся за дверью.
Лампы на потолке замигали. Вновь тихо затрясся пол.
«Что же там сейчас творится? Что там?... - взгляд её вновь остановился на кроватях. Четыре койки. Теперь они заменят ей спальню. А бункер – весь мир, который навсегда остался позади. – Что сейчас в городе? А дома?». Всего четыре спальных места. Кроме них с отцом оставалось ещё два свободных. Как раз для…
- Мама?..
Но мать её уже сгорела в атомном огне, став заложницей столь большого скопления людей, обратившегося братской могилой сотням тысяч жителей, и сейчас радиоактивным пеплом спускалась с хладнокровных небес, где прятались теперь ещё миллионы и миллионы тон подобной грязи, которая заслужила право решать судьбу Земли.
Наконец, окончательно осознав весь кошмар ядерного пламени на горизонте, найдя ту мысль, за которой она гонялась до этого, Ангелина поняла, что она забыла одну единственную важную ей душу из всех миллионов остальных душ. И упала без чувств.
«Fiat lux! – провозгласила очередная ядерная боеголовка, сотрясая взрывом земную кору. – Да будет свет!».