Глава из повести

[Oleg]

Уже более года в "столе" издательства лежит мой роман и, думаю, издан не будет. Явный некоммерческий неформат, не говоря уж о какой-либо серии.
Исходя из объёма, решил разбить его на две повести для читателей подросткового возраста. Что-то убрал, что-то добавил, чтобы текст соответствовал заявленному жанру. "Вонзать" молодое поколение в песок нереальных миров не буду. Просто хочу посмотреть, надо ли это кому-то, или пора завязывать с реалом и вообще.
Посмотрел в своих темах, вроде бы этот текст я не выставлял, всё остальное вокруг данных новестей местами уже было.
Эта глава идёт флешбэком, она самостоятельна, и дас вам возможность дать оценку только по ней(по остальным частям повестей я уже ваши мнения знаю).
Спасибо всем, кто прочитает и что-то скажет.

Ура! Я справился с этой буквой.
Летом отец уезжал в командировку в Москву. Взял и меня с собой. Приехали рано утром, позавтракали прямо на вокзале. Дальше надо ехать на метро. Для меня это было впервые.
Стоя на ступенях эскалатора, вцепился в руку отца, было страшновато и одновременно интересно. Разглядывал людей, поднимающихся вверх на эскалаторе слева, крутил головой и старался заглянуть вниз, куда уходила движущаяся лестница.
- Смотри, собьют, - сказал отец, слегка подтянув меня за руку ближе к себе.
По ступеням вниз бежали или быстро шли люди. Тогда для меня это было не понятно, невольно подумал: « Зачем ещё бежать, когда она сама везёт тебя?»
Когда после эскалатора оказались на самой станции я был просто поражён.

Красочные мозаичные панно, огромные люстры, тут и там блестит начищенная бронза, скульптуры в простенках. Пригнувшись, отец пытался что-то объяснить, рассказать мне, но я не слышал его, что и немудрено в таком потоке людей. Раскрыв рот от удивления, я просто смотрел по сторонам, не понимая, как можно построить всё это глубоко под землёй.

Из тёмного чрева тоннеля тянуло прохладой и запахами погреба. Затем начал нарастать гул, поток выдавливаемого из тоннеля воздуха взлохматил волосы на голове и появился освещённый поезд.

Первые детские впечатления тем и хороши, что они ярки и врезаются в память. Проходит время и новые впечатления наслаиваются на память, краски первого восприятия слегка меркнут. И уже не обращая внимания на красоту окружающую тебя, ты, как и многие бежишь вниз по эскалатору вниз, лавируешь в толпе и втискиваешься в вагон. Но есть у детской памяти и другая особенность. Пройдёт много-много лет, она напомнит обо всём, и оживают вдруг картинки из далёкого детства.

Проехав пару остановок, мы с папой поднялись по эскалатору теперь уже вверх, и вышли на оживлённую московскую улицу. В небольшом скверике напротив внушительного здания он оставил меня на лавочке под присмотром двух старушек с детскими колясками, наказав строго-настрого и шага не делать с этого места. Что было, думаю, лишним. Попав впервые в огромный город, за короткое время я получил столько впечатлений, что даже и не помышлял об ином, как только послушно сидеть, дожидаясь отца. Прошло часа два, пока он уладил свои дела по работе. Вернулся очень довольным, что так быстро удалось закончить. Поблагодарил старушек и мы пошли к автобусной остановке.
Поехали к двоюродной тётке отца. Уже в автобусе, он рассказал мне, что это за родня нам, о существовании которой, я до этого ничего не слышал. Дедушек, бабушек, и ближайшую родню с маминой и папиной стороны я знал хорошо, а вот дальше…

Оказывается в царское время, мой прадед был купчиной второй гильдии и имел большую торговлю в Москве. Прадед жил вместе с родным братом двумя семьями в большом собственном доме. После революции, Гражданской войны и десятилетий правления "гегемона", доживать свой век в родовом гнезде, осталась одна из дочерей брата моего прадеда.
Кроме этой тёти Поли и моего деда от двух семей к тому времени никого не осталось. Все сгинули в лихолетье и кровавой круговерти. Дом был национализирован и перестроен изнутри. Большие залы и комнаты перегородили тонкими стенами, и помещение превратилось в огромную коммуналку.
Вышли из автобуса, прошли небольшим переулком и оказались на параллельной улице. Указывая рукой на один из домов, отец сказал:
- Вот и пришли.
Дом действительно был большим: в несколько этажей и с двумя парадными. Напротив, через узенькую улочку - знаменитая фабрика «Красный Октябрь».
В Москве стояла летняя жара. Волны запахов свежего шоколада, карамели, вырываясь через открытые окна фабрики, смешивались с зыбким маревом от раскалённого асфальта, и окутывали приторным, но невидимым смогом весь квартал.

Тётя Поля - маленькая, сухонькая, но ещё бойкая старушка, несказанно обрадовалась нашему нежданному появлению. Засуетилась, усадила нас на большой скрипучий диван с валиками. Отец что-то спрашивал её, она отвечала ему, а потом достала с полки старый альбом с пожелтевшими фотографиями, а для меня старую книжку с картинками и убежала на кухню со словами:
- Я сейчас быстренько, вы вовремя появились, у меня всё готово. Сама уже собиралась садиться за стол обедать.
Разглядывая картинки в книге, я пытался читать по слогам, что было написано под ними, но спотыкался на незнакомой букве. Придвинулся ближе к отцу, спросил:
- Пап, что это такое?
- Это с «ять», так в старину, до революции писали. Не обращай на это внимания, - ответил отец, мельком бросив взгляд в книгу.

На столе у окна быстро появилась незатейливая закуска. Селёдочка, посыпанная кольцами репчатого лука и спрыснутая постным маслом. С коммунальной кухни была принесена кастрюлька с горячей варёной картошкой, посыпанной мелко нарезанным укропом с добавлением сливочного масла.
Из затейливо резного, явно оставшегося от прежних времён серванта, был извлечён початый графинчик с водкой, затем ещё один - с наливкой. Как бы извиняясь или оправдываясь, тётя Поля пролепетала, поглядывая на графин с водкой и обращаясь к отцу:
- Это мы тут с соседкой баловались, у неё на днях день ангела был. Она всё больше на водочку налегала, а я себе наливочки. Но я думаю, Евгений, тебе тут в самый раз. Вам ведь уже сегодня в дорогу, а ты ещё с ребёнком.
- Всё нормально тётя Поль, нам ещё надо успеть, по магазинам промчаться, - ответил отец.

Мне была выставлена большая, фарфоровая чашка с чаем, печенье домашней выпечки и знаменитые московские сушки. Вроде бы уже старушка собралась присесть за стол, но вновь подхватилась, причитая:
- Ох, старая перечница. У меня же где-то конфетки были.
Опять метнулась к серванту. Отец уже с рюмкой в руке не выдержал:
- Тёть Поль, какие ещё конфетки! У вас тут такой шоколадный дух стоит, что дыши и пей вприкуску.

Лето, жара, окна нараспашку и ни ветерка. Запахи шоколада, карамели и прочих кондитерских приправ были настолько густы, что и правда, казалось, их можно нарезать плитками и запивать чаем.

Взрослые разговаривали, вспоминали что-то из прошлого, а я пил чай и поглядывал в окно. Вот опять распахнулись ворота фабрики, на проезжую часть улицы выполз гружёный фургон, следом за ним колыхнулся воздух. Можно безошибочно угадать, чем он загружен - шоколадными конфетами или карамельками «Золотой ключик»?

Прошли годы, какие там годы, десятилетия прошли-пролетели, а мне так и не довелось больше побывать возле этого дома.

Вот так я узнал, что у нашей семьи было старое родовое гнездо. Но что я, мальчишка, тогда в этом понимал. А вот теперь, вспоминая, я представил себя на месте тёти Поли. Каково ей было десятилетиями жить напротив этой вывески - «Красный Октябрь». Октябрь, который отобрал, обобрал и уничтожил всё и всех в её жизни. Никому такого не пожелаешь.

Уже потом - во взрослой жизни я довольно часто бывал в Москве. Тянуло, очень хотелось съездить на эту улицу, но вовремя себя одёргивал, думая: «Ну, приедешь ты, а дома может быть, уже и нет. Или и того хуже - дом до неузнаваемости перестроили под офисы с бутиками на первом этаже. Вон как за последние двадцать лет изуродовали старую Москву. Пусть лучше останутся в памяти не испоганенными воспоминания из детства. А вот сыновья пусть съездят, найдут, посмотрят. Должны знать свои корни».

В тот раз мы с отцом, действительно, ещё успели до поезда пробежаться по магазинам. В пятидесятые годы, как и в последующие десятилетия, где ещё можно было что-то достать из продуктов - только в Москве и Ленинграде.

У отца была мечта, купить «охотничьи колбаски», которые, как он говорил, делаются из натуральной медвежатины. А «поймать» их можно было только в трёх местах. В «Елисеевском», гастрономе № 3 или в «ГУМе», на первом этаже справа. В «Елисеевском» их не было. Пока папа отстаивал очереди в один из отделов, а потом в кассу, я любовался убранством магазина. К тому времени мне ещё не доводилось бывать в музеях и мне казалось, что за короткое время я побывал в дух сказочных чертогах. Лепнина на стенах и потолке, зеркала в сияющих бронзовых рамах, цветные витражи на окнах. Как можно всё это назвать магазином и сравнить с тем, что я видел в своём городе?
Отец купил сыр, что-то ещё и мы быстренько спустились вниз по улице Горького к гастроному. И тут папе не повезло. Зато в кондитерском отделе он купил колотый шоколад:
- Это настоящий шоколад как у немцев в войну, - сказал он, когда мы вышли на улицу.
Я уже устал, еле ноги переставляю, но не скулю. Получил за свой подвиг кусок сладости, но отец предупредил:
- Ты его не грызи, зубы можешь сломать, засунь весь в рот и соси.
Быстрым шагом, по диагонали направились к улице двадцать пятого Октября. Как объяснил отец, эта старинная улица упирается в Красную площадь. Уже на ходу отец продолжил рассказывать о шоколаде:
- В войну точно такой входил в сухой паёк немецких лётчиков и офицеров. Они его растворяли в кипятке, и пили горячим. А мы, если удавалось найти, рубили его топором и пили с ним чай вприкуску. Грызть его зубами было невозможно, таким он был твёрдым. Правда, он попадался нам только первые два года войны. А с лета сорок третьего пропал, видно в тылу у немцев дела тоже шли плохо. Не до шоколада им было.
Я наивно спросил:
- А где вы его находили?
- Где, где?
Буркнул отец, видно, не ожидавший такого вопроса и уже пожалевший о том, что начал такой рассказ:
- У убитых в ранцах, в офицерских блиндажах, если успевали опередить царицу полей - пехоту. Это был первый рассказ моего отца о войне и один из немногих в последующие годы.

А рассказать ему было что. Прошёл всю войну с июля сорок первого до февраля сорок пятого танкистом, механиком-водителем. Москва зимой сорок первого - сорок второго года. Сталинград, Курская дуга. Дошёл до Будапешта, потеряв за эти годы четыре экипажа.

В тот московский вечер, мы быстро прошли по улице, смешавшись с толпой таких же жаждущих что-либо достать, и оказались в «ГУМе». Только тут отцу повезло. В продажу «выбросили» партию «Охотничьих колбасок». Очередь была просто дикой. К прилавкам вышел, какой- то тучный дядька, наверное, заведующий секцией и, перекрывая шум толпы, прокричал:
- Больше одного килограмма в руки, отпускаться не будет!
В очереди одобрительно загалдели:
- Правильно!
Одна женщина выкрикнула:
- А я вот с ребёнком стою?!
И тут эта лоснящаяся, торгашеская морда, решила схохмить:
- Ну и стой себе на здоровье! - Можно подумать твой ребёнок знает, что это такое, и ему так нужны эти колбаски.
Очередь затихла. Прошло несколько мгновений, прежде чем в этой тяжёлой, вязкой тишине, раздался голос пожилого мужчины, стоявшего за нами. Про такой голос говорят надтреснутый, дребезжащий, но тогда он мне показался звонким и режущим слух. Столько в нём было злости, что невольно хотелось втянуть голову в плечи.
- Это ты правильно, гнида, сказал. Её дети точно не знают, что это такое, а вот твои знают, небось, каждый день лопают.
Повисла мёртвая, давящая, страшная тишина.
Уже потом, много лет спустя, вспоминая эту ситуацию, я уверен, что раздайся в тот момент кличь: «Бей гада!»
И эту сытую сволочь порвали бы в клочья.

Спасла положение его подчинённая, ещё молодая, румяная, бабёнка-продавщица. Видно не раз и не два приходилось бывать ей в подобных переделках. Неплохо изучила психологию толпы, научилась управлять ею. Звонким, бодрым голосом она бросила в очередь:
- Ну! Кто тут первый, подходим, что встали-то?!
Очередь колыхнулась, загалдела, придвинулась ещё ближе к прилавку. А сытый хохмач, спиной вперёд юркнул в подсобку, как провалился.

Отстояв в очереди почти два часа и, получив свой заветный килограмм, мы бегом бросились к метро. Уже на вокзале по перрону мы точно бежали - это я хорошо помню. Еле-еле успели вскочить в вагон.

Уже дома, рассказывая маме о нашей поездке, я рассказал, как мы стояли в очереди «ГУМа». Она мне не поверила, сказала только:
- Такого быть не может. Он никогда, нигде не стоял в очередях и стоять не будет!
Вечером, вернувшемуся с работы отцу, пришлось подтверждать правоту моего рассказа. Выслушав его, мама отреагировала так:
- Да, воистину говорят: «Охота пуще неволи».
Действительно, после этого случая я никогда не видел своего отца, стоящим в какой-либо очереди. Возможно, он и стоял, но думаю, что это могла быть только очередь в винный отдел, но это - святое!

В поезде всё было как обычно. Разместились, отец застелил постели, сходили в туалет, умылись. Соседкой по купе была пожилая женщина с внучкой. После всех процедур она первой начала выкладывать на столик всякую домашнюю снедь. Всё правильно, было время ужина.

Отец выложил наши магазинные свёртки. Окликнул пробегавшую по проходу проводницу и попросил два чая. Я уже забрался на вторую полку. Смотрел в тёмное окно, где пробегали последние огоньки московских пригородов.
- Давай спускайся, ужинать будем, - позвал отец.
Я устал, мне было лень, и я заканючил:
- Ну, пап, я здесь буду. Дай мне колбаску, булку и всё.
- А чай, тоже там пить будешь? Обольёшь матрац и спать придётся в луже.
- Не, я аккуратненько, не пролью.

Охотничьи колбаски действительно оказались очень вкусными, а вот отцу не понравились и он громко пробормотал:
- Сволочи, халтурщики. И это испортили. Медвежатиной здесь и не пахнет.
В детстве у каждого человека были свои «мульки» в отношении еды. Один не ел это, другой терпеть не мог то. Я ни под каким видом в детстве не ел сыр. На дух его не переносил.
Прошло время. С возрастом вкусы изменились, но кое-что так и осталось. Например, я до сих пор так и не ем крольчатину, ни под каким соусом и ухищрениями вначале мамы, а теперь и жены.

Тогда в поезде отец начал разворачивать очередной свёрток. Его содержимое было упаковано в три слоя плотной коричнево-серой бумаги.
Это был кусок сыра. Старшее поколение наверняка помнит название «Степной».
Отец отрезал тонкий кусок, положил его на булку, протянул руку за стаканом сладкого чая.
Господи, как же он пах, этот желтоватый, слегка влажный от жира тонкий кусочек! Он вобрал в себя все запахи полевых трав, парного молока. Был здесь и запах дымка от костерка где-то в степи.
Мне отец не предлагал, зная, что сыр я не ем. А у меня аж голова закружилась, так захотелось попробовать. Сглотнув слюну, попросил его:
- Пап, дай и мне кусочек сыра.
Отец поднял голову, удивлённо посмотрел на меня. Начал отрезать и замер. Повернулся ко мне со словами:
- А ну, повтори ещё раз, что ты сказал?
Я повторил, и только тут понял, что совершенно правильно произнёс звук «р».
Вот так я перестал картавить. Что здесь было первично, кличка щенка или кусок вкусного сыра - непонятно. Скорее всего, всё вместе.

После чая с шоколадом и сушками, уже засыпая на своей полке, я ещё успел подумать: «Если эта колбаска такая душистая и вкусная, то какой же вкусной должна была быть та, которую когда-то ел отец?»
Спросить его не успел, уснул.
Так я и не знаю этого до сих пор. Наверно, уже и не узнаю никогда.
А жаль.

[Rodent]

...вокруг данных новестей

...она самостоятельна, и дас вам ...

Ворд сразу две опечатки нашел. Вечером прочитаю, сейчас никак по времени

[Oleg]

..вокруг данных новестей

Кнопочки-то рядом. Бывает.

[Rodent]

Выкроил время прочитать. Впечатления такие:
Чувствуете вы тонко. Для писателя это очень полезное качестве, которое, при должном усердии, со временем перерастает в мастерство.
"Рассказ" хороший, эмоциональный, но недостаточно вычитан, поэтому много "блошек".
Например, повторы.

Первые детские впечатления тем и хороши, что они ярки и врезаются в память. Проходит время и новые впечатления наслаиваются на память, краски первого восприятия слегка меркнут. И уже не обращая внимания на красоту (зпт) окружающую тебя, ты, как и многие бежишь вниз по эскалатору вниз, лавируешь в толпе и втискиваешься в вагон. Но есть у детской памяти и другая особенность. Пройдёт много-много лет, она напомнит обо всём, и оживают вдруг картинки из далёкого детства.


Отец купил сыр, что-то ещё и мы быстренько спустились вниз по улице Горького к гастроному. И тут папе не повезло. Зато в кондитерском отделе он купил колотый шоколад:

Уже дома, рассказывая маме о нашей поездке, я рассказал, как мы стояли в очереди «ГУМа». Она мне не поверила, сказала только:
- Такого быть не может. Он никогда, нигде не стоял в очередях и стоять не будет!

Несогласованность предложения.

В тот московский вечер, мы быстро прошли по улице, смешавшись с толпой таких же жаждущих что-либо достать, и оказались в «ГУМе».

Или, как мне кажется, злоупотребляете безличными предложениями.

Разглядывал людей, поднимающихся вверх на эскалаторе слева, крутил головой и старался заглянуть вниз, куда уходила движущаяся лестница
По ступеням вниз бежали или быстро шли люди. Тогда для меня это было не понятно, невольно подумал: « Зачем ещё бежать, когда она сама везёт тебя?»


Но это все техническая сторона, которую легко исправить. В целом - весьма душевно.

[Oleg]

Спасибо.
Да, текст немного отлежится и после второй-третьей вычитки всё это уйдёт.

[vlad-nikolaev]

Прочитал. В общем-то, как обычно, хорошо. Выискивать блох в ваших текстах смысла нет. Даже с запятыми стало намного лучше))
Вы вот скажите, про родовое гнездо - правда? Завидую белой завистью!

[Oleg]

Вы вот скажите, про родовое гнездо - правда?
Да, как отец рассказывал, так я и запомнил. Жива ещё в Сочи младшая сестра отца, и она подтвердила. Ей перешли все сохранившиеся фотопластины ещё царских времён, показывала мне то, чего я никогда прежде не видел.

Завидую белой завистью!

Почему?

[yanesik]

Рассказ понравился, написал живо, но нет в нем изюминки, больше похож на главу из мемуаров, свои пометки сделал в скобках (....)


Ура! Я справился с этой буквой.(только в конце рассказапонял к чему эта фраза, вы считаете, что так должно быть?)
Летом отец уезжал в командировку в Москву. Взял и меня с собой. Приехали рано утром, позавтракали прямо на вокзале. Дальше надо ехать на метро. Для меня это было впервые.
Стоя на ступенях эскалатора, вцепился в руку отца, было страшновато и одновременно интересно. Разглядывал людей, поднимающихся вверх на эскалаторе слева, крутил головой и старался заглянуть вниз, куда уходила движущаяся лестница.
- Смотри, собьют, - сказал отец, слегка подтянув меня за руку ближе к себе.
По ступеням вниз бежали или быстро шли люди. Тогда для меня это было не понятно, невольно подумал: « Зачем ещё бежать, когда она сама везёт тебя?»
Когда после эскалатора оказались на самой станции я был просто поражён.

Красочные мозаичные панно, огромные люстры, тут и там блестит начищенная бронза, скульптуры в простенках(если вы смотрите глазами ребенка,то вряд ли мозаичные панно уместны). Пригнувшись, отец пытался что-то объяснить, рассказать мне, но я не слышал его, что и немудрено в таком потоке людей. Раскрыв рот от удивления, я просто смотрел по сторонам, не понимая, как можно построить всё это глубоко под землёй.

Из тёмного чрева тоннеля тянуло прохладой и запахами погреба. Затем начал нарастать гул, поток выдавливаемого из тоннеля воздуха(опять это взгляд не глазами ребенка) взлохматил волосы на голове и появился освещённый поезд.

Первые детские впечатления(1) тем и хороши, что они ярки и врезаются в память. Проходит время и новые впечатления(2) наслаиваются на память, краски первого восприятия слегка меркнут. И уже не обращая внимания на красоту окружающую тебя, ты, как и многие(,) бежишь вниз по эскалатору вниз, лавируешь в толпе и втискиваешься в вагон. Но есть у детской памяти и другая особенность. Пройдёт много-много лет, она напомнит обо всём, и оживают вдруг картинки из далёкого детства.(не понятна логика этой фразы,для чего вы ее вставилив рассказ ребенка?)(если просто для эффекта,то можно и убрать,а вообще можно найти и причину,но ее надо отразить)

Проехав пару остановок, мы с папой поднялись по эскалатору теперь уже вверх, и вышли на оживлённую московскую улицу. В небольшом скверике напротив внушительного здания он оставил меня на лавочке под присмотром двух старушек с детскими колясками, наказав строго-настрого и шага не делать с этого места.(разрыв мысли) Что было, думаю, лишним. Попав впервые в огромный город, за короткое время я получил столько впечатлений, что даже и не помышлял об ином, как только послушно сидеть, дожидаясь отца. Прошло часа два, пока он уладил свои дела по работе. Вернулся очень довольным, что так быстро удалось закончить. Поблагодарил старушек и мы пошли к автобусной остановке.
Поехали к двоюродной тётке отца. Уже в автобусе, он рассказал мне, что это за родня нам, о существовании которой, я до этого ничего не слышал. Дедушек, бабушек, и ближайшую родню с маминой и папиной стороны я знал хорошо, а вот дальше…

Оказывается в царское время, мой прадед был купчиной(пренебрежительное от купца?) второй гильдии и имел большую торговлю в Москве. Прадед жил вместе с родным братом двумя семьями в большом собственном доме(неуклюжее предложение). После революции, Гражданской войны и десятилетий правления "гегемона", доживать свой век в родовом гнезде, осталась одна из дочерей брата моего прадеда(где?Если вы о доме,то нужно как-то связать)).
Кроме этой(вносит пренебрежительность в отношении тети) тёти Поли и моего деда от двух семей к тому времени никого не осталось. Все сгинули в лихолетье и кровавой круговерти. Дом был национализирован и перестроен изнутри. Большие залы и комнаты перегородили тонкими стенами, и помещение превратилось в огромную коммуналку.
Вышли(1) из автобуса, прошли(2) небольшим переулком и оказались на параллельной улице. Указывая рукой на один из домов, отец сказал:
- Вот и пришли.
Дом действительно был большим(неопределенное слово,хороший в каком понимании?): в несколько этажей и с двумя парадными. Напротив, через узенькую улочку - знаменитая фабрика «Красный Октябрь».
В Москве стояла летняя жара. Волны запахов свежего шоколада, карамели, вырываясь через открытые окна фабрики, смешивались с зыбким маревом от раскалённого асфальта, и окутывали приторным, но невидимым смогом весь квартал.(запах не пыль, смог не образует,а а асфальт да)

Тётя Поля - маленькая, сухонькая, но ещё бойкая старушка, несказанно обрадовалась нашему нежданному появлению. Засуетилась, усадила нас на большой скрипучий диван с валиками. Отец что-то спрашивал её, она отвечала ему, а потом достала с полки старый альбом с пожелтевшими фотографиями, а для меня старую книжку с картинками и убежала на кухню со словами:
- Я сейчас быстренько, вы вовремя появились, у меня всё готово. Сама уже собиралась садиться за стол обедать(старушкин обед хватит,чтобы разбить на три порции?).
Разглядывая картинки в книге, я пытался читать по слогам, что было написано под ними, но спотыкался на незнакомой букве(неуклюжее предложение). Придвинулся ближе к отцу, спросил:
- Пап, что это такое?
- Это с «ять», так в старину, до революции писали. Не обращай на это внимания, - ответил отец, мельком бросив взгляд в книгу.

На столе у окна быстро появилась незатейливая закуска. Селёдочка, посыпанная кольцами репчатого лука и спрыснутая постным маслом(а как можно было это знать без того,чтобы попробовать,на глазок?). С коммунальной кухни была принесена кастрюлька с горячей варёной картошкой(горячей вареной картошки), посыпанной мелко нарезанным укропом с добавлением сливочного масла(впечатление, что укроп был добавлен сливочным маслом вне картошки).
Из затейливо резного(Бъет в глаз,что недавно был укроп нарезал,а теперь резной сервант), явно оставшегося от прежних времён серванта, был извлечён початый графинчик с водкой, затем ещё один - с наливкой. Как бы извиняясь или оправдываясь, тётя Поля пролепетала, поглядывая на графин с водкой и обращаясь к отцу:
- Это мы тут с соседкой баловались, у неё на днях день ангела был. Она всё больше на водочку налегала, а я себе наливочки. Но я думаю, Евгений, тебе тут в самый раз. Вам ведь уже сегодня в дорогу, а ты ещё с ребёнком.
- Всё нормально тётя Поль, нам ещё надо успеть, по магазинам промчаться, - ответил отец.

Мне была выставлена большая(впечатление,что для любования), фарфоровая чашка с чаем, печенье домашней выпечки и знаменитые московские сушки. Вроде бы уже старушка собралась присесть за стол, но вновь подхватилась, причитая:
- Ох, старая (")перечница("). У меня же где-то конфетки были.
Опять метнулась(прямо спринтер) к серванту. Отец уже с рюмкой в руке не выдержал:
- Тёть Поль, какие ещё конфетки! У вас тут такой шоколадный дух стоит, что дыши и пей вприкуску.

Лето, жара, окна нараспашку и ни ветерка. Запахи шоколада, карамели и прочих кондитерских приправ были настолько густы, что и правда, казалось, их можно нарезать плитками и запивать чаем.

Взрослые разговаривали, вспоминали что-то из прошлого, а я пил чай и поглядывал в окно. Вот опять распахнулись ворота фабрики, на проезжую часть улицы выполз гружёный фургон, следом за ним колыхнулся воздух. Можно безошибочно угадать, чем он загружен - шоколадными конфетами или карамельками «Золотой ключик»?

Прошли годы, какие там годы, десятилетия прошли-пролетели, а мне так и не довелось больше побывать возле этого дома.(не выражено эмоциональное впечатление,сожаления или...один факт)

Вот так я узнал, что у нашей семьи было старое родовое гнездо. Но что я, мальчишка, тогда в этом понимал.(?) А вот теперь, вспоминая, я представил себя на месте тёти Поли. Каково ей было десятилетиями жить напротив этой вывески - «Красный Октябрь». Октябрь, который отобрал, обобрал и уничтожил всё и всех в её жизни. Никому такого не пожелаешь.(живя на вулкане не чувствуешь жара,привыкание)

Уже потом - во взрослой жизни я довольно часто бывал в Москве. Тянуло, очень хотелось съездить на эту улицу, но вовремя себя одёргивал, думая: «Ну, приедешь ты, а дома может быть, уже и нет. Или и того хуже - дом до неузнаваемости перестроили под офисы с бутиками на первом этаже. Вон как за последние двадцать лет изуродовали старую Москву. Пусть лучше останутся в памяти не испоганенными воспоминания из детства. А вот сыновья пусть съездят, найдут, посмотрят. Должны знать свои корни».(странные рассуждения)

В тот раз мы с отцом, действительно, ещё успели до поезда пробежаться по магазинам. В пятидесятые годы, как и в последующие десятилетия, где ещё можно было что-то достать из продуктов - только в Москве и Ленинграде.(я жил в Киеве,там тоже, можете продлить список)

У отца была мечта, купить «охотничьи колбаски», которые, как он говорил, делаются из натуральной медвежатины. А «поймать» их можно было только в трёх местах. В «Елисеевском», гастрономе № 3 или в «ГУМе», на первом этаже справа. В «Елисеевском» их не было. Пока папа отстаивал очереди в один из отделов, а потом в кассу, я любовался убранством магазина. К тому времени мне ещё не доводилось бывать в музеях и мне казалось, что за короткое время я побывал в дух(двух) сказочных чертогах. Лепнина(лепка?) на стенах и потолке, зеркала в сияющих бронзовых рамах, цветные витражи на окнах. Как можно всё это назвать магазином и сравнить с тем, что я видел в своём городе?
Отец купил сыр, что-то ещё и мы быстренько спустились вниз по улице Горького к гастроному. И тут папе не повезло.(почему? Причины нет,зато...) Зато в кондитерском отделе он купил колотый шоколад:
- Это настоящий шоколад как у немцев в войну, - сказал он, когда мы вышли на улицу.
Я уже устал, еле ноги переставляю, но не скулю(скулил, нарушено время, у вас оно ведь прошедшее). Получил за свой (")подвиг(") кусок сладости, но отец предупредил:
- Ты его не грызи, зубы можешь сломать, засунь весь в рот и соси.
Быстрым шагом, по диагонали направились к улице двадцать пятого Октября. Как объяснил отец, эта старинная улица упирается в Красную площадь. Уже на ходу отец продолжил рассказывать о шоколаде:
- В войну точно такой входил в сухой паёк немецких лётчиков и офицеров. Они его растворяли в кипятке, и пили горячим. А мы, если удавалось найти, рубили его топором и пили с ним чай вприкуску. Грызть его зубами было невозможно, таким он был твёрдым. Правда, он попадался нам только первые два года войны. А с лета сорок третьего пропал, видно в тылу у немцев дела тоже шли плохо. Не до шоколада им было.
Я наивно спросил:
- А где вы его находили?
- Где, где?
Буркнул отец, видно, не ожидавший такого вопроса и уже пожалевший о том, что начал такой рассказ:
- У убитых в ранцах, в офицерских блиндажах, если успевали опередить (")царицу(") полей - пехоту. Это был первый рассказ моего отца о войне и один из немногих в последующие годы.

А рассказать ему было что. Прошёл всю войну с июля сорок первого до февраля сорок пятого танкистом, механиком-водителем. Москва зимой сорок первого - сорок второго года. Сталинград, Курская дуга. Дошёл до Будапешта, потеряв за эти годы четыре экипажа.

В тот московский вечер, мы быстро прошли по улице, смешавшись с толпой таких же жаждущих что-либо достать, и оказались в «ГУМе». Только тут отцу повезло. В продажу «выбросили» партию «Охотничьих колбасок». Очередь была просто дикой. К прилавкам вышел, какой-(пробел) то тучный дядька, наверное, заведующий секцией и, перекрывая шум толпы, прокричал:
- Больше одного килограмма в руки, отпускаться не будет!
В очереди одобрительно загалдели:
- Правильно!
Одна женщина выкрикнула:
- А я вот с ребёнком стою?!
И тут эта лоснящаяся, торгашеская морда, решила схохмить:
- Ну и стой себе на здоровье!(мало напоминает хохму) - Можно подумать твой ребёнок знает, что это такое, и ему так нужны эти колбаски.
Очередь затихла. Прошло несколько мгновений, прежде чем в этой тяжёлой, вязкой тишине, раздался голос пожилого мужчины, стоявшего за нами. Про такой голос говорят(-) надтреснутый, дребезжащий(дребезжащий- проо такую голсовую характеристику уже не говорят), но тогда он мне показался звонким и режущим слух. Столько в нём было злости, что невольно хотелось втянуть голову в плечи.
- Это ты правильно, гнида, сказал. Её дети точно не знают, что это такое, а вот твои знают, небось, каждый день лопают.
Повисла мёртвая, давящая, страшная тишина.
Уже потом, много лет спустя, вспоминая эту ситуацию, я уверен, что раздайся в тот момент кличь: «Бей гада!»
И эту сытую сволочь порвали бы в клочья.

Спасла положение его подчинённая, ещё(оскорбительно для женщины) молодая, румяная, бабёнка-продавщица. Видно не раз и не два приходилось бывать ей в подобных переделках. Неплохо изучила психологию толпы, научилась управлять(!) ею. Звонким, бодрым голосом она бросила в очередь:
- Ну! Кто тут первый, подходим, что встали-то?!
Очередь колыхнулась, загалдела, придвинулась ещё ближе к прилавку. А сытый хохмач, спиной вперёд юркнул в подсобку, как провалился.

Отстояв в очереди почти два часа и, получив свой заветный килограмм, мы бегом бросились к метро. Уже на вокзале по перрону мы точно бежали - это я хорошо помню. Еле-еле успели вскочить в вагон.

Уже дома, рассказывая(1) маме о нашей поездке, я рассказал(2), как мы стояли в очереди «ГУМа». Она мне не поверила, сказала только:
- Такого быть не может. Он никогда, нигде не стоял в очередях и стоять не будет!
Вечером, вернувшемуся с работы отцу, пришлось подтверждать правоту моего рассказа. Выслушав его, мама отреагировала так:
- Да, воистину говорят: «Охота пуще неволи».
Действительно, после этого случая я никогда не видел своего отца, стоящим в какой-либо очереди. Возможно, он и стоял, но думаю, что это могла быть только очередь в винный отдел, но это - святое!

В поезде всё было как обычно. Разместились, отец застелил постели, сходили в туалет, умылись. Соседкой по купе была пожилая женщина с внучкой. После всех процедур(это каких, расскажите) она первой начала выкладывать(1) на столик всякую домашнюю снедь. Всё правильно, было время ужина.

Отец выложил(2) наши магазинные свёртки. Окликнул пробегавшую по проходу проводницу и попросил два чая. Я уже забрался на вторую полку. Смотрел в тёмное окно, где пробегали последние огоньки московских пригородов.
- Давай спускайся, ужинать будем, - позвал отец.
Я устал, мне было лень, и я заканючил:
- Ну, пап, я здесь буду. Дай мне колбаску, булку и всё.
- А чай, тоже там пить будешь? Обольёшь матрац и спать придётся в луже.
- Не, я аккуратненько, не пролью.

Охотничьи колбаски действительно оказались очень вкусными, а вот отцу не понравились и он громко пробормотал:
- Сволочи, халтурщики. И это испортили. Медвежатиной здесь и не пахнет.
В детстве у каждого человека были свои «мульки» в отношении еды. Один не ел это, другой терпеть не мог то. Я ни под каким видом в детстве не ел сыр. На дух его не переносил.
Прошло время. С возрастом вкусы изменились, но кое-что так и осталось. Например, я до сих пор так и не ем крольчатину, ни под каким соусом и ухищрениями вначале мамы, а теперь и жены.

Тогда в поезде отец начал разворачивать очередной свёрток. Его содержимое было упаковано в три слоя плотной коричнево-серой бумаги.
Это был кусок сыра. Старшее поколение наверняка помнит название «Степной».
Отец отрезал тонкий кусок, положил его на булку, протянул руку за стаканом сладкого чая.
Господи, как же он пах, этот желтоватый, слегка влажный от жира тонкий кусочек! Он вобрал в себя все запахи полевых трав, парного молока. Был здесь и запах дымка от костерка где-то в степи.
Мне отец не предлагал, зная, что сыр я не ем. А у меня аж голова закружилась, так захотелось попробовать. Сглотнув слюну, попросил его:
- Пап, дай и мне кусочек сыра.
Отец поднял голову, удивлённо посмотрел на меня. Начал отрезать и замер. Повернулся ко мне со словами:
- А ну, повтори ещё раз, что ты сказал?
Я повторил, и только тут понял, что совершенно правильно произнёс звук «р».
Вот так я перестал картавить. Что здесь было первично, кличка щенка(какого щенка?) или кусок вкусного сыра - непонятно. Скорее всего, всё вместе.

После чая с шоколадом и сушками, уже засыпая на своей полке, я ещё успел подумать: «Если эта колбаска такая душистая и вкусная, то какой же вкусной должна была быть та, которую когда-то ел отец?»
Спросить его не успел, уснул.
Так я и не знаю этого до сих пор. Наверно, уже и не узнаю никогда.
А жаль.

[Oleg]

больше похож на главу из мемуаров,

Эта глава идёт флешбэком, она самостоятельна, и дас вам возможность дать оценку только по ней

Кажется, здесь всё сказано. Спасибо за прочтение.

[yanesik]

Oleg
Я чувствую обиду в ваших словах, напрасно, разве вам не интересно еще одно мнение о своем творчестве? Вы пишете вполне искренне и профессионально, но если вы предоставляете что-то не в потоке воспоминаний ( мемуаров, записок, дневников, путевых очерков), то я всегда ищу в такого рода литературе изюминку, которая дает право на самостоятельность. Что я имею под этим в виду? Чтобы зацепило за живое или поразило или заставило задуматься. Извините, но у вас сугубо личные воспоминания, правда есть намеки, но их недостаточно, чтобы врезались в память. Или акценты смысловые расставлены не так, как вам бы хотелось.

[Oleg]

И на что мне обижаться? Не вижу смысла в каких-либо обидах.
Постараюсь объяснить.
Сюжет повести совершенно другой, эта глава стоит в тексте особняком, но она нужна читателю, чтобы лучше понять предшествующие и последующие главы, как бы связывает их.
Основной сюжет - это рассказ о домашних животных, живших рядом с авторм. Вот в тех главах и будут "изюминки", которых вы не нашли здесь. Текст рассчитан на подросткового читателя 12+
Да и разбрасываться "изюмом" во все стороны - я не сторонник. По крайней мере, в этой главе, думаю, ему не место.

[vlad-nikolaev]

vlad-nikolaev писал(а):
Завидую белой завистью!

Почему?

Да потому что, дом, который я мог бы назвать своим родовым гнездом (по крайней мере, где родились мои деды и жили прадеды) к сожалению принадлежит уже не моему роду, и скорее всего на его месте возведен другой дом. Занимаюсь теперь возведением своего современного родового гнезда. Кто знает, может мой сын будет здесь внуков встречать?)) Отсюда и белая зависть))

[Oleg]

Кто знает, может мой сын будет здесь внуков встречать?)) Отсюда и белая зависть))

Извиняйте батенька, тогда мне, впору завидовать тебе.
Твои внуки, надеюсь, будут жить в родовом гнезде, а вот моим, похоже, это не светит. И от того, что я в каком-то смысле приложил к этому руку, мне так хреново, что и не передать. Но, "поезд", похоже, ушёл. И "машиниста" этого поезда, я никогда не забуду. Подыхать буду - не прощу. Хоть и грех это.