Фотурианцы, роман, фантастика

[Сеттембрини]

Итак, представляю вам свой роман. Пока он еще пишется, но, думаю, скоро закончу.

ФОТУРО, или почему написана эта книга (вместо предисловия)

Все началось с того, что в 20… году группа ученых во главе с профессором Цейтлином обнаружила загадочный передатчик, позволяющий в одностороннем порядке связаться с Кем-то — неизвестно с кем. Отправляя особым образом сфабрикованные депеши, отправители получили возможность влиять на реальность, изменяя ее в соответствии с собственными предпочтениями - так, как диктовали им долг перед человечеством, а также чувство вкуса и меры.

Будучи внешне неотличимым от книги, передатчик состоял из шести разделов — ДАНКЛИГ, ЗОНКЛИГ, МОРВИЗ, МОНЕРОК, ВВЕДЕНИЕ В ФОТУРО и ФОТУРО. Каждый раздел требовал определенной подготовки, как умственной, так и физической, саму же Книгу — называлась она ЛОРКЕНГАР — невозможно было читать, не пройдя процедуру синхронизации. Заключалась она в том, чтобы добровольно погрузиться в так называемый «черный шар» - особую субстанцию, порожденную Книгой — и пройти в его недрах некое «обновление», делающее человека пригодным для чтения. Без «обновления» последнее было невозможно — да и тем, кто решился на этот шаг, Книга открывалась не вся. Забегая вперед, скажу, что я в свои семьдесят шесть, похоже, достиг немалого — я вижу ВВЕДЕНИЕ В ФОТУРО, в то время, как самому Цейтлину доступен лишь МОНЕРОК.

Пробежимся коротко по возможностям разделов — в конце концов, именно благодаря им мир стал таким, какой он есть сегодня.

Первый, ДАНКЛИГ, позволяет манипулировать пространством, создавая побочные реальности, в которых время идет иначе или вовсе стоит на месте. Миры эти, хотя среди них немало похожих на наш, нередко причудливы и подобны сну: действие в них подчиняется неведомым законам и часто не поддается осмыслению. Основное содержание ДАНКЛИГА — это геометрические фигуры, так называемые «схемы». Каждая «схема» - это память об «обновленном», который читал Книгу, с ее помощью можно воскресить его из мертвых или посетить реальность, которую он создал. «Схема» появляется в разделе при первом прочтении и остается там навсегда. Одновременно с этим образуется дополнительный «черный шар», который обладает всеми положенными ему свойствами — способностью «обновлять» людей для синхронизации с ЛОРКЕНГАРом, перемещать на расстояние предметы, а также искусственно омолаживать организмы и ускорять деление клеток. (Все свойства «шара», кроме первого, сегодня активно используются в биопромышленности).

ЗОНКЛИГ, второй раздел, посвящен управлению непосредственно человеческой жизнью. Это универсальный инструмент для генерации практически любых событий, за исключением тех, что затрагивают огромные массы людей. Перенестись из сегодня в завтра, ускорить течение времени, миновать возможные неприятности, достичь заветной цели — все это возможно благодаря ЗОНКЛИГу. Именно тщательное изучение второго раздела и натолкнуло Цейтлина на мысль, что конечным этапом в постижении Книги будет - ни много, ни мало - предназначение человека, то, ради чего существует каждый.

Как и ДАНКЛИГ, ЗОНКЛИГ состоит из «схем», однако, если в первом разделе все они — уникальны, то во втором, с первой по последнюю, повторяются; скорее всего, говорил Цейтлин, это значит, что любые события человеческой жизни равноценны — что счастье, что горе, что радость, что боль.

МОРВИЗ и МОНЕРОК — своего рода информационные «прокладки», теоретическое обоснование возможностей Книги. Изучение их необязательно, однако занятно; кроме того, любому, желающему, подобно мне, увидеть ВВЕДЕНИЕ В ФОТУРО, необходимо будет прежде одолеть оба этих раздела.

ВВЕДЕНИЕ В ФОТУРО, насколько я понимаю — а ведь кроме меня, этот раздел во всем мире видят только несколько тысяч человек — это ни много, ни мало, руководство по творению миров. «Схемы», что в нем содержатся, суть приказы, обращенные к Кому-то: сделай то-то и то-то, а не то… ВВЕДЕНИЕм я пользовался лишь однажды, и именно из путешествия, в которое втянула меня «схема», и выросла данная книга.

Теперь последний раздел, ФОТУРО — тот, который можно увидеть, но рассказать о котором уже не получится, ибо рассказывать будет некому. По некоторым намекам, содержащимся в МОНЕРОКЕ, можно судить, что ФОТУРО и есть то, для чего предназначен человек; прекрасно и замечательно, однако раздел этот не работает. Что происходит? Цикл — вот что, вечный и непрерывный. Представьте себе: человек прошел обновление в «черном шаре», прочел ДАНКЛИГ, ЗОНКЛИГ, МОРВИЗ, МОНЕРОК и ВВЕДЕНИЕ, открыл ФОТУРО — и исчез, оставив после себя «черный шар». Все, никаких разгадок, как хочешь, так и живи.

Впрочем, все это было ударом для нас, ученых, а обычные люди восприняли чудеса ЛОРКЕНГАРа словно дары небес. Едва основанный Цейтлином Институт обнародовал результаты своих исследований, как в мире началась новая эпоха, эпоха ФОТУРО. Человечество, наконец, получило то, о чем мечтало: новые земли, долгую, почти бесконечную жизнь, мощные источники энергии, другие волнующие чудеса. На фоне этих грандиозных преобразований новость о том, что выхода из цикла нет, что достичь той Цели, для которой существует человечество, невозможно, прошла как крохотная тучка на небосводе — вроде бы мрачно, но за повседневными заботами забывается, словно ночной кошмар. Только много после, когда люди распробовали блаженство обратимого времени и создания чудесных миров, они начали ощущать пустоту, апатию, тоску по тому, что некогда вдохновляло, звало за собой, а ныне, на фоне кажущегося всесилия, оказалось совершенно невозможным.

Конечный вывод таков: наш мир, мир неосуществимого ФОТУРО — это реальность, где все, абсолютно все говорит о том, что человеческое существование лишено Цели и Смысла. Это мир, в котором человек, обладая всем, отрезан от самого важного, мир изгнанничества, духовного сиротства, мир, в котором все — вы, я, вещи, люди — существует зря.

Чтобы доказать обратное, я и сел писать этот труд.

Зовут меня Юнус Владимирович Каркасов, в Институте я заведую кафедрой сравнительной фотурологии и веду аксиологический факультатив. Фотурология — это возникшая не так давно наука о смысле человеческого существования, ФОТУРО, как было сказано выше — одна из глав Книги и по совместительству обозначение этого самого смысла. Синонимы ФОТУРО — Предназначение, Рок, Судьба, так что, не хвастаясь, могу сказать, что преподаю некую «науку жизни», такой способ существования, который позволяет обрести Цель в мире, этой Цели лишенном.

Сегодня, когда возможно все — бессмертие, вечная молодость, параллельные миры — эта проблема особенно актуальна. В наши сомнительные времена презрение к важнейшим вопросам Бытия достигло своего апогея, и на людей, пытающихся доискиваться Сути, смотрят как на сумасшедших. Зачем стремиться, искать, если вот оно, счастье, под боком — делай, что хочешь, все, что в голову взбредет. Рай? Быть может — в этом нас убеждает вездесущая реклама - но как тогда объяснить, что несчастных людей становится все больше, что многие в глубине души ненавидят Институт, подаривший человечеству Книгу, и мечтают о старых-добрых, беспомощных временах? По-видимому, человек все же не приспособлен ко всевозможности, ему, как бы это ни было банально, нужно не все, а только то, что нужно ему, что-то из миллиардов вещей, что только для него и существует. Искать это что-то и учит фотурология — по крайней мере, мне бы хотелось так думать.

Но как искать, если заранее известно, что искомого — не существует? Здесь нам на помощь приходит воображение. Нет Цели, точки опоры, благодаря которой мы можем стоять на ногах — значит, ее следует придумать, поверить в нее, а для гарантии — поместить как можно дальше, на другой конец Вселенной, а еще лучше — в прошлое, чтобы через все времена тянулась поддерживающая нас живая нить.

В одном из своих странствий, в мире, созданном ДАНКЛИГОМ и оживленном ВВЕДЕНИЕМ В ФОТУРО, я повстречал фантома — странного человека, похожего на меня, как две капли воды. То же лицо, та же осанка и манеры — вот только в отличие от меня он был одет не в деловой костюм, а в какую-то мантию, словно ярмарочный фокусник. Представился этот человек Ондридом и поведал мне странную историю о своей погоне за каким-то чудовищем. Конечно, все это было порождено мною — моими воспоминаниями, желаниями и страхами — однако выглядели и он, и место, куда я попал, столь достоверно, что, вернувшись, я не мог отделаться от чувства, будто все это существует на самом деле — где-то там, далеко, а главное — без меня, само по себе. Что мне еще запало в душу — так это то, как вел себя этот человек: о, он не был похож на моих современников — таких тщедушных, изнеженных, это был воин, отважный и справедливый. Он захватил меня настолько, что я даже подправил собственную «схему», дабы как-то помочь ему в его поиске — хотя и знал, что он — лишь игра моего воображения.

Прошло несколько дней — скучных, томительных дней - а этот Ондрид все не шел у меня из головы. Он явно требовал, чтобы я придумал ему прошлое и настоящее, а с ними — и целый мир, в котором ему нашлось бы подходящее дело. Но чем ему следовало бы заниматься — вот это был вопрос! Лежать в ванне из взбитых сливок, предаваться похоти, коллекционировать сокровища, как это делают мои современники? Нет, такой судьбы я ему не желал. Сильному и стойкому, Ондриду необходим был мир, с которым требовалось бы бороться, мир, нуждающийся в переделке, в улучшении, и так я придумал ему Цель, которой сам был лишен. Целью было проникнуто все его существование, он жил ею, дышал, она питала его и давала ему силы. Ондрид и другие — я придумал ему других, чтобы не было скучно — в отличие от нас существовали в мире, где были Смысл и Цель, ради которых стоило жить.

Этот мой выдуманный мир был миром, где ФОТУРО оказывалось возможным, где надежда, вера, счастье и любовь, потерявшие у нас всякую цену, становились важными, жизненно необходимыми, где поиск смысла существования не выглядел абсурдно и смешно. Фотурианцы же — так я назвал товарищей Ондрида — были как будто бы нами, нынешними людьми, но не измученными, не страдающими, не утратившими веры в будущее, а свободными, сильными и радостно познающими Бытие.

Едва эта картина возникла у меня перед глазами, я сразу же сел за письменный стол. По мере того, как я описывал новорожденную Вселенную, я начал осознавать стоящие передо мной трудности. Чего я хочу добиться этой книгой? Чтобы люди вновь ощутили вкус к жизни, чтобы они вновь поднялись на борьбу? Но как, с чем? Не знаю. Кроме того, оказалось, что я имею довольно слабое представление о писательском ремесле — о том, как строить сюжет, завлекать читателя, закручивать интригу и так далее. В сущности, осознал я, наконец, книга эта будет сборником историй, записанных, как придется, и не все из этих историй будут такими светлыми и радостными, как мне бы хотелось. Кое-какие даже поставят Фотурианцев и идею поиска Цели и Смысла под удар, и, возможно, удар этот будет довольно сильным, таким, что гранитный постамент, на который я их водрузил, покачнется и даст трещину. Что ж, быть по сему — я не писатель, и не боюсь провала. Пусть мои выдуманные люди идут своим путем, я же со своей стороны старался описывать их приключения так ясно, как умею.

Что еще? Вот что: мир, который описан в этом «романе», я представил, как наше прошлое, и сделал это неспроста. Обратиться к былому, почерпнуть из него силы — это хороший способ придать значение тому, что происходит сейчас. Может быть, узнав о том, какой была Вселенная на заре времен, мы научимся лучше относиться к нынешнему времени - кто знает, я надеюсь на это.

Вот и все, что я хотел сказать, остается лишь определиться с посвящением — в старые, доИнститутские времена, оно было признаком хорошего тона. Родных у меня нет, близких — тоже (сегодня их нет ни у кого, все — чужие друг другу), так что посвящаю эту книгу вам — людям, мятущимся духом, тем, кто не имеет Смысла в жизни, но все же отчаянно пытается его обрести.

Юнус Каркасов, ДАНКЛИГ,
ночь с тринадцатого августа на тринадцатое августа 20… г.

[Сеттембрини]

Памятка при чтении: роман состоит из новелл, в каждой - отдельный сюжет. Делятся они на две группы - "реальные", то есть описывающие события непосредственно из мира рассказчика, и "вымышленные", повествующие о придуманных рассказчиком Фотурианцах и их деятельности в неупорядоченной Вселенной.

Короче говоря, этот мой роман - это попытка написать некое "фэнтези будущего", то есть такой роман, который мог бы сочинить человек, живущий на сто, двести лет позже нас. Это именно фэнтези, а не научная фантастика, причем фэнтези, скорее даже близкое к сказке, поскольку не очень-то реалистично и имеет скорее воспитательный характер.

В общем, попробуйте, а там - как пойдет

[Сеттембрини]

Вымысел: Тайна Земли Зиф

И воскликнул отец: «Пролог,
А в прологе главное – Бог».

А. Введенский, «Потец»

Мир находится на раннем этапе сотворения, он полон пустот и неоднороден по своей структуре. В отдельных его областях физические законы еще не устоялись, в необозримых пространствах царит первородный Хаос. Тем не менее, уже на данном этапе очевидно, что сотворение мира происходит не хаотично, а сообразно некоему Замыслу. Чей это Замысел – сказать невозможно; кто бы ни был его Автором, он совершенно устранился от созданного и не оставил после себя следов. Не стоит отчаиваться: хотя мы не можем постигнуть Творца напрямую, он все же доступен нам через постижение Его Творения, через вдумчивый и кропотливый анализ Законов, что он заложил. Осознание Замысла и общей концепции Бытия – вот первая задача Фотурианцев. Вторая же задача состоит в том, чтобы способствовать осуществлению Замысла; что именно для этого следует делать – нам только предстоит осознать.

Ондрид, «О Вселенной, чудесной и здоровенной»,
писано в Земле Тилод, в год 197-й от Сотворения Мира.

(Данное пособие рекомендуется школьникам старших классов,
преподавателям лицеев и гимназий, а также широкому кругу
читателей, интересующихся историей Фотурианского Ордена).

Интерес Фотурианцев к Творению – суть интерес к Творчеству вообще. Творец для них – это мастер, искусство которого можно постигать бесконечно. Стремление Ордена к упорядочиванию Вселенной продиктовано отнюдь не стремлением перекроить Мироздание по своему усмотрению. В основе его лежит потребность в подлинных ценностях существования.

Юнус Каркасов, «Истоки ФОТУРО».
Н-ск, изд-во «Друг молодежи», 20… г.

Во времена, когда Вселенная еще не решила, чем ей быть – правдою или вымыслом, существовал Орден фотурианцев, считавший своим долгом везде, где только можно, упорядочивать новорожденное Мироздание. Члены Ордена, воины, священники и ученые, странствовали среди звезд, свергая жестоких тиранов, устанавливая справедливые законы и оберегая слабую, еще неокрепшую жизнь. Одним из них был Квонлед, известный под прозвищем Насмешник; вот одна из его историй – слушайте.

* * *

Давно уже ходили слухи о том, что в Земле Зиф объявился чудовищный Зверь, который, игнорируя живность помясистее, преследует и пожирает одних только людей. Насчет преследования все было ясно, насчет пожирания – не совсем. Мнения здесь расходились: одни считали, что жрет, да еще как, другие же доказывали, что все не так просто. В конце концов, от всякой трапезы остаются объедки – здесь кость, там волоконце мяса – а от пиршества Зверя не оставалось ничего, только горстка праха, словно не живых людей терзал Он, а мертвецов, век пролежавших в земле. Громоздились на полки тома один другого ученее, дискутанты срывали глотки в спорах, а простому народу хватало и баек, в которых от рассказчика к рассказчику ужасы все возрастали в числе. Говорили о деревнях, сгинувших у Него в пасти, о неизбывных Его свирепости и гневе, и ширился страх, и оборотистые дельцы вязанками сбывали амулеты со знаком святого Ондрида, покровителя этой несчастной Земли.

Но даже амулеты не спасали: в один прекрасный день стало ясно, что любой, кто выйдет за стены столицы Зиф, Трумы, обречен на ужасную, хоть и скорую, смерть. Зверь становился все смелее, по ночам он подбирался вплотную к городским воротам, скребся и выл, как сотня голодных волков. Припасы подходили к концу, из-за нехватки воды на окраинах назревали бунты, и богатейшие жители города, посоветовавшись, решили обратиться за помощью к Фотурианцам, благо их, если верить радио, развелось во Вселенной ну просто пруд пруди.

Без споров, правда, не обошлось: даже самые просвещенные граждане признавали, что Фотурианцы эти – народ темный и даже в какой-то степени страшноватый. Непонятно было, чего они хотят и во что верят; да и верят ли они хоть во что-нибудь – это тоже был вопрос. Что, скажите на милость, скрывается за этим их лозунгом «Переделаем Бытие»? Не покушаются ли они на священное право каждого человека – безраздельно владеть своей собственностью? Не предлагают ли они раздать все бедным и зарабатывать на жизнь тяжким трудом?

Казалось, что проект висит на волоске, и все же кончилось дело благополучно. Совет решил: даже если Фотурианцы – махровые бунтовщики, лучше они, чем ужасный Зверь; во-первых, клин вышибают клином, а во-вторых – разве не может статься, что две эти грозные силы, столкнувшись, поубивают друг друга – к немалому облегчению для Вселенной и Земли Зиф?

И вот послание составили, зачитали перед народом и отправили по Лучу. И отправилось послание бороздить Вселенную и блуждало, пока не встретило брата Квонледа.

Тот в это время находился в Земле Акаларон, где расхлебывал кашу, заваренную предшественником. Дело обстояло так: брат Гилас, прежний смотритель Земли, ужасно страдал от одиночества и в нарушение всех Правил обратил стаю страусов – голов триста пятьдесят – в людей, чтобы было с кем поболтать на досуге. С одной стороны, конечно, это было забавно и даже мило, с другой – он так и не удосужился объяснить им некоторые особенности человеческого разума, хотя бы тот простой факт, что никакое излишество на пользу ему не идет. Может быть, в глубине души брат Гилас был просто-напросто мизантроп, как это бывает со многими обаятельными говорунами – так или иначе, вчерашние птицы, открыв привлекательность своих тел, принялись совокупляться направо и налево, словно больше в Земле Акаларон заняться было нечем; ну а Фотурианец смотрел на это сквозь пальцы.

Вседозволенность быстро принесла свои плоды, и к тому моменту, когда Гиласа сменил Квонлед, секс опротивел бывшим птицам настолько, что виду грозило вымирание. С тоскою вспоминали они времена, когда работу по продолжению рода брал на себя безотказный инстинкт, ибо нынешние их головы ну никак не желали вожделеть то, что было доступно, бесплатно, повсеместно и никакого, даже самого завалящего вызова, не предлагало. Что тут было делать? Поскольку обратное превращение запрещали Правила, Квонледу пришлось взять дело в свои руки, то есть наладить – с проклятиями и угрозами – столь нужное и важное общение между полами.

Чтобы вернуть акаларонцам прежний интерес к телу, прежде всего Квонлед запретил им ходить нагишом. Поскольку же длинные закрытые одеяния, в которые он их нарядил поначалу, едва ли подчеркивали женственность самок и мужественность самцов, Квонлед напряг мозги и выдумал нижнее белье, а заодно шорты и мини-юбку – как раз такую, чтобы не закрывала самое интересное. Следом он изобрел косметику, флирт, эротику, порнографию, брак и Гражданский Кодекс – я останавливаюсь на этом так подробно для того, чтобы вы поняли: на своем веку Фотурианцам приходилось решать самые разные задачи, и размножение бывших страусов – еще не самая сложная среди них.

Покончив с нововведениями – подопечные его, облаченные в бикини и плавки, рассматривали друг друга с интересом, и кое-где уже образовывались парочки, – Квонлед решил хорошенько отдохнуть. Он отключил свой передатчик, зарыл онтологический преобразователь поглубже в песок, уселся на большой, нагретый солнцем камень и принялся смотреть, как начинается прилив.

Море успокаивало Квонледа, ему нравилось наблюдать за тем, как волны раз за разом ударяют в далекие скалы. Казалось бы, что может сделать вода против камня – и все же за долгие годы из угловатых истуканов получаются совсем круглые голыши. Так же работают и Фотурианцы – медленно, но верно они преобразуют Вселенную. Когда-нибудь она станет совсем другой, гармоничной и упорядоченной, а пока – как оно все же свежо и молодо, это дивное Мироздание!

Подумать только: во всем необозримом пространстве существуют лишь сто сорок семь планет, сто сорок семь Земель со своими законами и обитателями! Песчинка на пляже, капля в бескрайнем море! В одних областях Космоса еще властвует Миф – там путешественнику встретятся демоны, тролли, титаны, симарглы и птицы Рух, в других уже установилась суровая реальность – ни эльфов, ни фей, одни фотонные бластеры, сканеры, звездные корабли…

Да, пока еще это был мир, в котором возможно все. Как ни любил Квонлед мечтать о будущем – выверенном, выпестованном, созданном для счастливой и долгой жизни – сам он был человеком настоящего, ему нравилось трудиться над миром, и он не хотел, чтобы этим трудам когда-либо настал конец. Столько возможностей, планов, вариаций – и все отбросить ради чего-то одного? Квонлед знал, что мысли эти – не Фотурианские, и все же не мог перестать их думать. Вот построят они счастливый мир, а что в нем будет делать Квонлед?

Как знать – быть может, в тот день он додумался бы и до других, более радикальных вещей, когда бы земля под камнем, на котором он сидел, не затряслась вдруг и не извергла с ужасным грохотом онтологический преобразователь, закопанный им, казалось бы, надежно и глубоко. Массивный этот прибор весь светился малиновым, и от него так несло раскаленным железом, что Квонлед невольно зажал пальцами нос.

– Ну, что еще такое?! – завопил он гнусаво, поправляя свободной рукой сползающие плавки. – Вы отстанете от меня или нет?!

Ответом ему стал жуткий скрежет, с которым преобразователь выдвинул из своих недр прибор для проекции Луча. Шипение, щелчок – и в знойном летнем мареве возникла прозрачная фигура в кафтане, ботфортах и шляпе с петушьим пером. Без сомнения, это был человек из Земли, где сильны законы Мифа – Квонлед видел немало таких Земель. Чаще всего страдали они от чудовищ, вроде драконов, или от страшных болезней, выкашивающих целые страны; в любом случае, онтологический преобразователь справлялся с их бедами без труда.

По-видимому, Луч был настроен на площадь, поскольку рядом с первой фигурой почти сразу появились и другие. Одеты они были так же, и Квонлед заметил на их лицах испуг. Они искали помощи Фотурианцев и одновременно боялись ее – пожалуй, это было типично. Интересно, подумал Квонлед, есть ли в этом мире легенда о Спасителе? Как с ним покончили в ее финале – распяли по традиции или сожгли?

Но мысли мыслями, а следовало все же выслушать послание. Квонлед пнул онтологический преобразователь, и звук сделался громче, а изображение – четче. Происходило на видео то же, что и всегда: сперва представитель Земли кланялся, бормотал любезности, затем толстяк с грязноватым жабо вручил ему растрепанный свиток, и он принялся читать, время от времени заикаясь от волнения.

– Милостивые государи Фотурианцы! (Как же – милостивые, сплюнул Квонлед, это мы сначала «милостивые», а как сделаем дело – сразу станем «смутьяны» и «подзаборная голь»!) Взываем к вашему состраданию, не оставьте без помощи погибающих, оградите убогих и сирых от страшной участи! Ибо сказано в Правилах ваших: да не п-падет…

– Перемотай в конец, – велел преобразователю Квонлед. – Не хватало еще выслушивать поучения от этих бездельников.

Преобразователь – а надо сказать, что был он для Квонледа и верстак, и обеденный стол, и даже дом, за неимением лучшего – послушался и громко загудел. Изображение подернулось рябью, замерло на мгновение и пошло в ускоренном темпе. Трепыхался свиток с посланием, словно рыба, глотал воздух представитель Земли, ну а Квонлед считал про себя, сколько раз лазил в карман за платком его помощник, немилосердно потеющий толстяк.

- Стоп! – скомандовал он наконец. – Вот отсюда давай послушаем как полагается.

Щелчок, шорох, короткий писк – и посланник продолжил, как ни в чем не бывало:

… десять цапель и сверх того восемь дроф. Все это, достославные Фотурианцы, мы предлагаем тому из вас, кто возьмет на себя труд избавить Землю Зиф от разоряющего ее Зверя. Сказано сие в год 196-й от Сотворения Мира и скреплено печатями Совета Двадцати, градоправителя Трумы, а также личными подписями мессиров Тролье, Молье и Валенджи. Я, Камболино из рода Тиду…

На этом послание и закончилось.

– Ну, что скажешь? – пихнул Квонлед ногой преобразователь. Вместо ответа тот выпустил облако черного дыма. Облако приняло форму кукиша и исчезло высоко в небе.

– Нет, – покачал головой Квонлед, – я не могу им отказать. Я же Фотурианец, я давал клятву. Что? Нет, свалить на кого-нибудь другого не получится. Да и кого ты найдешь в этой глуши? Зоннер? Грания? Аделар? Все они заняты на постройке Земли Урбон. Бордегар? Он ленив. Саша Захаров – его я не видел уже лет десять. Видишь, придется все делать мне. Нет, не бесплатно. Ты сам слышал – десять цапель и восемь дроф. Будь добр, подай копье, оно вон под тем камнем. И созови людей этой Земли, я хочу с ними проститься.

Прошел час, другой, и на пляж к Квонледу пришли все бывшие птицы, все триста с лишним мужчин и женщин Земли Акаларон. Были они одеты, умыты, надушены, завиты – и Фотурианцу вдруг стало грустно. Дело сделано, и он опять должен отправляться в путь. Людей этих он едва ли уже увидит, а какие бы они не были – шумные, глупые, жадные и нетерпеливые – все же он к ним привык, и расстаться будет непросто.

– Что ж, – начал он, когда все собрались, – хоть я и не знаток в искусстве любви, а все же научил вас всему, что знаю, честно и без утайки. Я вижу, вы снова обращаете друг на друга внимание – это хорошо, так и должно быть. Об одном только прошу вас: не торопите события и помните о том, что всему существует мера. Человеческое тело таит в себе много соблазнов, но этот колодец слишком легко исчерпать до дна. Помните, что вы существа, наделенные Разумом. Помните, что вас окружает бескрайний и неизведанный мир. В минуты слабости, когда жизнь покажется вам бессмысленной и никчемной – мне тоже знакомы эти минуты, иначе бы я не вспомнил о них – я хочу, чтобы вы сказали себе: «Мне выпал редкостный шанс жить в эпоху, когда возможно все; в эпоху, когда самые напыщенные проблемы философии вышли на улицу и требуют от всех и каждого ответить, что это такое - реальность, истина, красота, добро и зло. Почему же я сижу, сложа руки, и предаюсь унынию? Разве не следует мне, удрученному мелочами, обратить свой взгляд на целое, попытаться осознать общие Законы, которые определяют мою жизнь?».

И тогда, я надеюсь, глаза ваши просветлеют, а сердце покинет тоска. Ибо век человеческий краток, чувства его неверны, но учиться можно всегда, пока ты желаешь учиться. И это последнее, что я хочу вам сказать, потому что дальше вы должны будете жить сами.

Наступило молчание, и в этом молчании Квонлед спустился со своего камня, взял в левую руку копье, а в правую – онтологический преобразователь, и отправился к стоявшему неподалеку межзвездному кораблю.

Выше уже говорилось о том, что во Вселенной на данный момент существует всего сто сорок семь миров, и что миры эти делятся на те, где господствует наука, и те, где бал правит Миф. Вторые отличаются от первых тем, что в них гораздо ниже порог Ревского, он же коэффициент причинности – та самая загадочная штука, благодаря которой в условиях x из действия A всегда проистекает событие B, а не C или D.

Объясню это на конкретном примере: представим себе человека, который жарит яичницу в мире с коэффициентом Ревского 99, 74237127% (это, кстати, довольно низкий коэффициент, у большинства «нормальных» миров он значительно выше – например, 99, 74237128 %). С таким высоким значением причинности лишь в одном случае из квадриллиона на сковородке возникнет нечто совсем непредусмотренное – например, танцующий карлик или одетый в балетную пачку верблюжий паук; во всех остальных случаях получится запланированная яичница.

Не так в Земле, окутанной покрывалом Мифа – яичница, бесспорно, получается и там, но совсем не обязательно из яиц. B в этих областях вытекает из A не всегда, а лишь периодически, и притом неуверенно, словно бы запинаясь. Потому-то в мирах Мифа непопулярна наука, ибо гипотезу здесь экспериментом не проверишь. Ведь если на выходе через раз получается новый результат, если нет возможности установить хотя бы самые базовые закономерности, то какой смысл изучать что-то, если можно его просто принять?

Для человека пространства Мифа в основном безвредны, для техники – к сожалению, нет. Необходимые приборы – проекторы Луча, преобразователи и стабилизаторы материи – в таких мирах защищены пузырями особого поля, названного по имени его первооткрывателя полем Скепсиса. Поле это умеряет в определенном радиусе разрушительное воздействие Чудесного и со стороны выглядит как полупрозрачный фиолетовый кокон. В подобном коконе и пребывал корабль Квонледа, продираясь сквозь те участки Вселенной, где бушующие вероятности по атомам разбирают все стабильное и упорядоченное.

Не вдаваясь в подробности путешествия, перейдем сразу к делу. Посадив корабль на главной площади Трумы, Квонлед решил прогуляться по городу и порасспрашивать людей о Звере. Вопреки его ожиданиям, народ оказался не взбудораженный, а какой-то вялый. Кое-где улицы еще носили следы недавних волнений – разбитые окна, наполовину разобранные баррикады – но видно было, что решительные действия остались позади. Город словно впал в оцепенение, и люди бродили по нему, как призраки, не обращая друг на друга внимания. Одни застывали на месте, уставившись прямо перед собой, другие, поживее, бесцельно наматывали круги, третьи же просто ложились на мостовую и лежали, таращась в небо.

Никто уже не закрывал двери домов, не охранял прилавки и магазины. Заходи и бери, что хочешь – нашелся бы только желающий взять. Дальше – больше: осматривая городской сад, Квонлед с удивлением обнаружил, что несколько десятков человек – судя по прическам, из знати – закопались по шею в жирную черную землю. В одном из них он узнал Камболино из Тиду, того самого, что читал предназначенное Фотурианцам послание. Несмотря на незавидное положение, лицо аристократа выражало подлинное блаженство. Он словно нашел, наконец, свое место в жизни, и его не смущало нисколько, что место это – цветочная клумба, а не патрицианский дворец. Когда Квонлед сел перед ним на корточки и потянул за нос, Камболино открыл глаза и широко улыбнулся.

– Это вы, – сказал он. – Как хорошо, что вы пришли. Я очень рад вас видеть. Не окажете мне услугу?

– Какую? – спросил Квонлед и отпустил нос. Камболино вдохнул, выдохнул и сказал:

– Видите вон там лейку?

– Где?

– У скамейки, возле яблони.

Квонлед повернул голову и действительно увидел большую красную лейку.

– Принесите ее сюда, – попросил Камболино.

Квонлед пожал плечами и исполнил требуемое.

– Хорошо, – сказал Камболино. – Теперь, пожалуйста, полейте меня.

– Полить? – переспросил Квонлед.

– Да, конечно. Полейте меня, прошу вас.

Квонлед пожал плечами еще раз. Все это было очень странно, но почему бы ему не уважить просьбу? В конце концов, во Вселенной не так уж много людей, что просят вежливо; намного чаще Фотурианцу приходилось сталкиваться с приказами и требованиями. Квонлед наклонил лейку, и на голову Камболино полилась струя воды.

– Очень хорошо, – сказал тот. – Сегодня жаркий день.

– Да-да, – согласился Квонлед. – Вы не скажете мне, что происходит?

– А что-то происходит? – удивился Камболино из Тиду. – По-моему, все в полном порядке. Я уже пустил корни, мои товарищи – тоже. Разрешите представиться: я – Подсолнух.

– А я – Нарцисс, - подала голос соседняя голова. – Я ничего не требую, но не мешало бы полить и меня.

– После, – сказал Квонлед. – Сначала я должен разобраться со Зверем, что опустошает вашу Землю.

– Зверь, – Камболино задумался. – Да, я помню что-то такое. Зверь… Скажите, – спросил он вдруг Квонледа, – а он не ест цветы?

– Нет, – ответил Квонлед. – Он охотится только на людей.

– Тогда нам нечего бояться, – сказал Камболино. – Слышите меня, друзья? Мы можем спокойно цвести! Наслаждаться солнцем, пить прозрачную воду и впитывать в себя полезные вещества, происходящие от гниения этих несчастных тел. Бедные! Вы знаете, – обратился он к Квонледу, – жил на свете один такой Камболино, очень важный сеньор. Жил, а потом умер. Его закопали, и на могиле вырос цветок. Этот цветок – я!

– Очень рад за вас, – сказал Квонлед. – По крайней мере, вы нашли себя, а очень многие люди вашего города до сих пор не знают, как быть.

– Они еще не поняли, что должны лежать в земле, – авторитетно заявил Камболино. – Но ничего, это вопрос времени. Рано или поздно все они лягут здесь и позволят прорасти своему цветку. Кстати, я вижу, что прорастет однажды из вас.

– И что же? – спросил Квонлед.

– Чертополох. Большой куст чертополоха – с колючками, ярко-фиолетовый!

– Я так и думал, – сказал Квонлед. – Послушайте, Подсолнух. Если отвлечься от проблемы растительности, есть ли в этом городе человек, который может сказать, что происходит? Кто-нибудь, кто много размышлял об этом? Желательно только, чтобы это был человек, а не цветок.

Камболино задумался. Лоб его сморщился, глаза широко открылись. Казалось, память его одолевает перевал между человеческим прошлым и растительным настоящим.

– Жулатао, – сказал он наконец. – Поговорите с мессиром Жулатао. Это был наш философ, единственный в этой Земле. Но предупреждаю: за свою жизнь он слишком много думал, а потому сделался очень глуп. Нельзя думать слишком много, иногда нужно расслабиться, опуститься в землю, пустить корни… Извините, мне надо следить за хлорофиллом. Я – Подсолнух, в конце концов. Солнце, небо и земля, я цвету, цвету, ля-ля…

Философ жил на самой окраине, в маленьком домике с садом и огородом.

– Где твой хозяин? – спросил Квонлед служанку, склонившуюся над грядкой с редисом. Удивительно, но эта женщина не подавала никаких признаков усталости, напротив, жизнь в ней била ключом.

– Как обычно, – сказала она, – лежит у себя в гробу.

– В гробу? – поднял брови Квонлед.

– Да, в гробу. Взял себе моду ложиться после обеда – это, мол, навевает философские мысли. Дрыхнет он там, вот что я скажу – дрыхнет себе, и только! А я одна тут горбачусь, без отдыха!

– Да вы, милочка, гляжу, не собираетесь умирать? – смерил ее взглядом Фотурианец. – И апатии в вас не ощущается…

– А мне просто некогда, – сказала служанка. – Утром встань – прибери, потом завтрак, потом обед. Он жрет, а я комаров отгоняю. Тут не то что помереть – тут пожить времени нет…

Она говорила что-то еще, но Квонлед уже не слушал. Он обогнул дом, открыл подвальную крышку и спустился по ржавой лестнице. В подвале действительно стоял гроб, и в нем лежал человек средних лет с курчавой бородкой и глазами плута. Отрекшись от жизни, он, однако, нацепил на себя теплую фуфайку, а также шерстяные штаны и носки – потому, вероятно, что в подвале было очень холодно. В ногах у лже-покойника стояла свеча, и он время от времени покачивал ее большими пальцами.

– Добрый день, мессир Жулатао, – поприветствовал его Квонлед. – Не замечали ли вы в последнее время ничего странного?

– У нас тут много всего творится, – гнусавым голосом отозвался мыслитель. – Зверь подходит вплотную к стене, на базаре перестали продавать репу. Думать и думать над этими вещами – ну, по крайней мере, я так считаю. А вы кто такой будете?

– Я – Квонлед, – поклонился Квонлед. – Достославный Фотурианец, что, преисполнившись жалости, прибыл к вам на помощь.

– Слышал, слышал, – сказал Жулатао. – Мой сосед Таларно говорит, что в прошлый визит ваши коллеги украли у него свинью.

– Ваш сосед Таларно беззастенчиво врет, – сказал Квонлед. – Но все же скажите, мессир – что такое витает у вас в воздухе? Почему люди на улицах ведут себя, как сомнамбулы, а столь выдающийся мыслитель живьем ложится в гроб?

– Это все новое время, - вздохнул Жулатао. – Цивилизацию нашу охватил глубочайший кризис. Мы задавлены пошлостью и утратили ориентиры. Нам навязывают ценности, чуждые нашему историческому мышлению. Хотя тела наши еще живы, духовно мы давно уже мертвы. Нет целей, нет перспектив. Нет великих людей, закончились великие книги. Молодежь позабыла примеры своих отцов. Всюду одна безнравственность. Я не удивлюсь, мессир Квонлед, если в один прекрасный день мы и без всякого Зверя рассыплемся в прах. Ибо жизнь наша есть лишь иллюзия, и все, что нас окружает – одна бесплотная тень…

– Мессир , у вас от свечки загорелся носок, – сказал Квонлед. – Разрешите, я подую?

– Что? – переспросил Жулатао. – Носок, вы говорите? Ай, жжется! Да что же вы стоите, ведь я горю, горю! О, Боже мой, спаси меня, если ты есть!

– Бог есть, – сказал Квонлед, наклонился и задул свечку. – И он послал меня, чтобы вы не поджарились заживо в собственном носке. Значит, вы ничего не знаете, так?

– Ничего, - покачал головой Жулатао. – Из гроба мало что видно, разве что слегка чувствуется моральный климат.

– Это гниет в углу бочка с цветной капустой. Прощайте, мессир Жулатао, я что-нибудь придумаю насчет падения нравов.

– Конечно, - сказал Жулатао. – Помните главное: плоть человеческая слаба, но Дух – Дух торжествует!

– И Зверь тоже, – сказал Квонлед, поднимаясь по лестнице. Философ негодующе вскрикнул, но Фотурианец уже закрыл дверь в подвал.

Да, в городе искать было нечего. Едва ли могли безвольные тени, оставшиеся от прежних горожан, сказать ему, что за чудовище этот Зверь. Придется выйти за городские ворота и самому искать с ним встречи. Так Квонлед и сделал. У начальника стражи, что застыл на посту соляным столбом, не моргая и не меняя позы, он позаимствовал ключи и минуту спустя уже был за городом.

По-видимому, Зверь и вправду преследовал одних только людей – во всяком случае, на природе его присутствие никак не отразилось. По-прежнему на деревьях шелестела листва, с ветки на ветку порхали птички, а на опушке Квонлед даже повстречал зайца, одетого по сезону в бурую с подпалинами шубку. Картина, словом, была идиллическая, такая, какую особенно любят изображать на своих холстах совсем уж бесталанные пейзажисты.

К великому своему стыду Квонлед не любил природу: мягкая травка, ручеек, ветерок нагоняли на него тоску, вернее, он и воспринимать-то их мог только тогда, когда по соседству размещалась для контраста какая-нибудь стометровая махина из стекла и бетона. Так что, углубившись в лесок, Фотурианец менее всего был склонен любоваться красотами; он то шел быстрым шагом, то переходил на рысь, а главное – нетерпеливо вертел головой, стараясь за деревьями разглядеть искомое чудище. И только он чертыхнулся, в очередной раз угодив ногой в кротовую нору, как впереди раздался пронзительный крик.

– Туда! – скомандовал Квонлед преобразователю, который все это время следовал за ним. Будучи новейшей моделью, он мог катиться колобком или бежать на выдвижных ножках, но обычно предпочитал парить в воздухе, дабы не ронять своего машинного достоинства.

Продравшись через кустарник – бедная Фотурианская мантия, когда еще представится случай ее заштопать! – Квонлед очутился на поляне, густо поросшей одуванчиками. Там глазам его предстала следующая картина: черное нечто медленно приближалось к распростершемуся на земле человеку. Судя по одежде, то был не горожанин: грубого покроя рубаха, кожаные штаны, подпоясанные веревкой. Он уже не кричал, этот человек, он жалобно скулил от ужаса, а Зверь – это, без сомнения, был Он – подбирался все ближе и ближе. Вот он тронул несчастного лапой, и случилось ужасное: тот мгновенно посерел, ссохся и начал осыпаться. Секунда, другая – и ничего не осталось от него, кроме горки праха. Зверь понюхал ее, слегка дунул, а потом, к удивлению Квонледа, стал прихорашиваться, словно кошка.

– Эй! – крикнул ему Фотурианец. – Стой, где стоишь! Не двигайся! Я пришел за тобой!

И тут Зверь повернул к нему голову и заговорил. У него оказался высокий, чистый и мягкий голос, какой бывает у скромных и прилежных юношей, посещающих в обязательном порядке каждую воскресную службу.

– Я не хотел, – сказал он. – Это вышло случайно. Я не виноват. Прости меня. Кто ты? Ты не похож на местных, ты другой.

Вот тебе на, она еще и разумна, эта тварь! Квонлед остановился поодаль и оперся на копье.

– Верно, – сказал он. – Я не отсюда. Меня зовут Квонлед, и я один из Фотурианцев.

– Один из Фотурианцев, – повторил Зверь. – Это ведь из сказки, да? За то время, что я живу здесь, я слышал немало сказок. Не люблю сказки. Сказки врут.

И тут Квонлед понял, что настал его звездный час. Вот она, возможность предъявить – не столько даже Зверю, сколько самому Мирозданию - великое Фотурианское Кредо. В конце концов, когда ему еще дадут высказаться? Вселенная молода и жестока, существование в ней не располагает к болтовне. А Квонлед, подобно мне, рассказчику, ценил красивые слова. Он находил их нужными и важными, верил в то, что многие вещи только благодаря им и обладают какой-то значительностью.

В отличие от большинства Фотурианцев Квонлед не гнушался некоторой торжественности даже в обыденной речи – в эпоху, когда витиеватость и гладкость высказывания считались признаком фальши, а правами на истину владели недосказанность и косноязычие, это выглядело особенно странно. Он словно бы не желал видеть вещи такими, какие они есть: людей – грязными, глупыми и невежественными, Вселенную – просто-напросто недоделанной. Конечно, подобное отношение Квонлед старался маскировать иронией, однако что было – то было. Вот почему временами он говорил так, словно выступал на сцене: страстно, эффектно, драматично, но – как бы помягче выразиться – непохоже на реальную жизнь.

Вышло так и на сей раз.

– Смотря какие сказки, – сказал Квонлед. – Про Фотурианцев, например, попадаются и правдивые. Вот тебе одна такая. Речь в ней пойдет об Ондриде, основателе нашего Ордена. Жил он в одном из Прамиров, лет сто назад, когда материя и дух еще не решили, кто из них главнее. Материя, понятное дело, тянула одеяло на себя, но и духу время от времени удавалось вставить словечко, так что бывали порою случаи, когда человеческой воле удавалось возобладать и над самими законами физики.

Мир, в котором жил Ондрид, не был лучшим из миров; это был мир, сотворенный по принципу «получилось, и ладно», мир, обитатели которого даже не имели возможности поправить его по своему усмотрению, потому что в ходе естественной эволюции получились существами, весьма ограниченными в возможностях.

Природа, конечно, не обделила их умом, но преимущество то было двоякое: осознавая все неудобство своего положения, все несовершенство своих тел и условий, в которые эти тела поместила Природа, интеллектуальные способности свои они направили на оправдание царящих вокруг низости и убожества, поскольку до возможности изменить все это их прогресс тогда еще не дошел.

Социальные законы – вот как они назвали то, из-за чего им приходилось убивать и мучить друг друга. Человек человеку волк, ешь или будешь съеден, такова жизнь – Законы эти можно было ненавидеть, но не следовать им было нельзя. Те, кто отказывался им подчиняться, самим Порядком Вещей обречены были на уничтожение.

Основателей великих движений, первооткрывателей и пророков принято изображать сильными личностями. Этого требует репутация их детищ – какая вера, какая наука согласилась бы иметь в прародителях слабака и труса? Мы, Фотурианцы, знаем, что Ондрид, первый из нас, был не силен, а слаб. Он был настолько жалок, настолько задавлен жизнью, что когда за ним пришли, чтобы отвести его в лагерь смерти, он даже не подумал сопротивляться. Все, что он мог – это ненавидеть своих мучителей и в то же время до смерти их бояться. В оправдание ему можно сказать лишь, что немного в те дни находилось тех, кто решался хоть на какую-то борьбу. Люди слабые, люди, не способные приспособиться к Порядку Вещей, гибли безропотно, словно скот, обреченный ножу.

После недолгого суда – если это можно было считать судом, потому что защитников у Ондрида не было, а обвинителем выступало не государство даже, а само Мироздание – Ондрида приговорили к сожжению на костре. День выдался серый, ничем не примечательный, сожгли уже десятерых, и Ондриду предстояло стать одиннадцатым. Он взошел на костер, палач подпалил хворост – и в миг, когда занялась одежда Ондрида, и тот ощутил, что вон он, мучительный конец его единственной, бесценной, неповторимой жизни – тогда-то и случилось нечто очень странное.

Все началось с непривычной мысли – скорее даже издевательской, если принять во внимание его, Ондрида, положение. «Что это я здесь делаю?» – неожиданно спросил он себя. – «Почему я, разумный человек, не совершивший ничего дурного, должен вот так вот гореть ни за что, ни про что? Разве это не абсурдно по сути своей?». И ответил он на этот вопрос тем, что сошел с костра и пошел сквозь пламя и стражу прочь от места своей казни.

Напрасно пытались его задержать; трещали винтовки, кричали начальники «Оцепить!» и «Не пускать!», а он все шел и шел, словно не живые палачи его окружали, а мороки и страшные сны. Мысль победила бессмыслицу, и каждый шаг Ондрида в прямом и переносном смысле был направлен против Порядка Вещей, против жестокости мира, против всего, что от века мучает и угнетает людей.

Так и родился первый Фотурианец, и так появились принципы нашего Ордена. Но это еще не все. Ты спросил меня, кто я, и вот тебе мой ответ. Я не Ондрид, мне неподвластно пространство и время, я – человек, принадлежащий этому миру, плоть от плоти его и кровь от крови. И все же, в слабости своей, я не приемлю его – по крайней мере таким, каков он сейчас.

Гордый и непреклонный, я не признаю его Законов, что служат лишь сильным, а слабых перемалывают в крупу. Песчинка и перышко, я вместе со своими товарищами поднялся на борьбу с силами, превосходящими человеческое понимание. Недолговечный, полный страха и невежества, наделенный всеми слабостями рода людского, я добровольно избрал своею судьбой тревоги и тяготы – чтобы горестей в Мироздании поубавилось, чтобы прибыло гармонии и красоты!

Последняя фраза не удалась, Квонлед почувствовал это сразу. Опять ему не хватило внутренней убежденности, веры в то, что у Фотурианцев все обстоит так просто, как он описал. Впрочем, это лишь первый рассказ о нем, так что он пока еще не выработал свой стиль.

– Ну что, довольно тебе?! – возопил он громогласно, пытаясь скрыть смущение. – Я ведь часами могу болтать в таком духе, а потом р-раз – и всажу тебе в брюхо копье! Теперь ты говори, кто такой – и немедленно!

– А я не знаю, – ответил Зверь и пригладил лапой топорщившиеся усы. – Я ведь только-только родился, вернее – появился на свет. Это тебе должно быть виднее, кто я такой – ты-то, по всему, живешь на свете давно. Вон сколько слов знаешь – и «гармония», и «красота», и еще много. Это что все – съедобные вещи, да? Я, знаешь ли, люблю хорошо покушать. Когда поешь, появляется приятное чувство внутри. Так-то там – пустота, странно, пугающе. А вот когда я дотрагиваюсь до людей, – он дунул на горстку праха, – я чувствую себя полнее, законченнее, что ли… Появляются разные мысли, перспективы. В такие минуты я ощущаю в себе нечто очень большое, даже великое. Такое, что может есть, есть, есть – без конца, и все ему будет приятно, все вкусно. Очень хорошие мысли. Эй, а что это ты делаешь? Что это у тебя в руках? Мне не нравится эта гудящая штука, меня от нее знобит! Такое чувство, что она меня всего прочитывает! Убери ее, или я тебя укушу!

Действительно, пока Зверь говорил, Квонлед достал из своего рюкзака маленькое черное устройство и в данный момент сосредоточенно разглядывал его экран.

Устройство было портативным передатчиком, соединенным с общей базой данных Ордена. Если на заре времен все знания Фотурианцев умещались в тоненькую брошюрку, теперь их не вместила бы и тысяча библиотек; сейчас же Квонлед рыскал по всем биологическим справочникам, пытаясь понять, что за существо стоит перед ним.

– Гм, – сказал он наконец. – Совершенно очевидно одно: ты не тондаррианский лев и не елайская панда. Скажи, а ты часом не изрыгаешь цветную слюну?

– Как-то не замечал за собой такого, – скромно, но с достоинством ответил Зверь. Он почти успокоился, только нервно подрагивал длинный, покрытый чешуею хвост.

– И не поливаешь свои жертвы пищеварительным соком?

– Нет. Я, если ты заметил, вообще никого не ем. Я просто касаюсь, и все. Понятия не имею, отчего они все рассыпаются.

«Касается, и все» – послал Квонлед запрос, но как и следовало ожидать, не получил никакого ответа. Впервые за много лет справочник молчал.

– Эй, – сказал ему Зверь. – Ты так и не объяснил мне, что это за штука у тебя. Она волшебная, да? Меня уже пытались одолеть волшебством. Ничего не получилось. Я лизнул колдуна, и он превратился в прах. Я почувствовал себя полнее в этот миг. Ты меня вообще – слушаешь? Хватит смотреть в эту штуку, я тебе говорю!

– Ладно, – сказал Квонлед и убрал справочник. – Все равно в ней о тебе ничего нет.

– И хорошо, – сказал Зверь. – Мне не нравится, когда в чем-то я есть. Мне нравится, когда что-то есть во мне. Что-то, что заполняет пустоту. Я тогда лучше все понимаю, и мне хочется, чтобы я был еще полнее, потому что когда я буду полным, я буду понимать все.

– Ага, – рассеянно отозвался на это Квонлед. – Ага. И что же мне с тобой делать?

– Давай я дотронусь до тебя, – сказал Зверь и слегка придвинулся к Квонледу. – Ты, конечно, исчезнешь, зато мне станет хорошо. Это неприятно, когда внутри пусто.

– Да, – сказал Квонлед, – Конечно же, это очень неприятно.

Зверь тем временем придвинулся еще. Теперь он был совсем близко, на расстоянии одного прыжка. Выглядел он довольно жутко – огромная черная туша, наполовину лев, наполовину дракон. Не пугали в нем только глаза, огромные наивные глаза ребенка. Кем бы Зверь ни был, он не врал, что родился совсем недавно. Так смотрит на мир тот, кто не осознал еще своего места и силы. Быть может, подумал Квонлед, все это и вправду какая-то ошибка – быть может, он и вправду не хотел никого убивать, этот Зверь, просто так уж получилось. Наверное, он не отсюда, это просто сбой – там, где ему полагается быть, от простого прикосновения никто не рассыпается в пыль, это просто не сочетаются законы двух миров, вот и все. А Зверь – он, должно быть, просто ищет тепла, ищет друга… Полноты, да. Он чувствует внутри пустоту, ему одиноко, страшно, он мечется и не может понять, что с ним и почему…

Тут Квонлед поднял глаза и увидел Зверя прямо перед собой.

– Знаешь, – сказал тот, глядя на Квонледа исподлобья, совсем как задумавший хитрость маленький мальчик. – А я тебя обманул. Я вовсе не случайно тронул того человека. Я знал, что делаю. Я знал. Я соврал тебе, а ты поверил. Поверил, да-да. А теперь стой и не двигайся. Я прикоснусь к тебе, и ты исчезнешь. Это не больно, ни капельки, только не кричи. Мне будет приятно, я знаю. Очень-очень приятно. Я перестану быть пустым внутри.

Он занес над Квонледом большую черную лапу, и Фотурианец отступил на шаг.

– Ты бы не спешил так, друг, – сказал он Зверю. – Я же не зря упоминал о копье. Вот оно, – погладил Квонлед тщательно обструганное древко. – Сделаешь еще шаг, и я сниму с него наконечник. А без наконечника, уверяю тебя, оно страшнее, чем с.

– Чушь, – ответил на это Зверь, однако с места не двинулся. – Меня уже пытались колоть такими штуками, и напрасно. А без наконечника это и вовсе простая палка. Если ты думаешь иначе, ты какой-то глупый. Ты глупый, да?

– Может быть, – согласился Квонлед, возясь с креплением наконечника. – Не забывай только, что люди бывают разные. Одни, например, перед боем надевают бронежилет, обвешиваются гранатами, а в кармашек у сердца кладут записочку с текстом «Господи Вседержитель, не допусти погибнуть от пули». Я же свинчиваю наконечник у единственного своего оружия – это тоже подход к делу, причем не хуже любого другого. Ты это увидишь, подожди только, пока я распутаю все эти петли. Кто же завязал их так туго, а?

Произнося всю эту чепуху, Квонлед пятился назад. Шаг, другой, на землю упал последний скрепляющий ремешок – и вот он стоял перед Зверем, держа в одной руке древко копья, а в другой – его наконечник.

– Вот и все, – сказал Квонлед. – Вот и все.

– Что – все? – оскалился Зверь. – Что я должен сейчас увидеть? Волшебство, иллюзию, карточный фокус?

– И то, и другое, и третье, – ответил Фотурианец. – А вместе это То-Что-Могло Бы-Быть, один из Замыслов, не пошедших в дело. Смотри: перед тобою стомиллиардная его часть!

Так он промолвил; а из руки его уже расцветало, рвалось на волю чудесное Древо Жизни, и в желтых глазах Зверя множились ветви его, и зрели тяжелые плоды.

Здесь я должен отвлечься от повествования и рассказать об основе могущества Фотурианцев – о таинственных, чудесных, пугающих Предметах Нид. В двух словах, это – хранилища определенных свойств и функций Бытия, оставшихся при его Сотворении невостребованными, своего рода варианты, задуманные, но не использованные Творцом. Теоретически, подобно тому, как умелая хозяйка способна из объедков состряпать вполне съедобный обед, так и из этих фрагментов Замысла, если собрать их вместе, можно создать некое Альтернативное Творение – такое, какое могло получиться, не прими Творец решения, ныне воплощенные им в жизнь.

Изучая Предметы Нид, считает их первооткрыватель доктор Эразмус Пауле, мы можем в какой-то степени реконструировать образ мышления неведомого Творца, восстановить путь, который проделал от зарождения до воплощения его творческий Замысел.

«Чего я опасаюсь меньше всего, – говорит он в своей работе «Черновики Творения», – так это того, что «огрызки» прежнего Замысла получат когда-либо развитие в существующем Бытии. Для этого надо, чтобы Фотурианцы, владеющие Предметами Нид, объединились и пришли к некоему компромиссу, а это даже в нынешней Вселенной, где шалят вероятности, и бал правит индетерминизм, едва ли возможно».

Прав доктор или нет, покажет лишь время; для нас значение имеет лишь то, что копье, принадлежащее Квонледу – это один из пресловутых Предметов, зовущийся меж Фотурианцами Древом Жизни. Название это – иносказательное: в той версии Бытия, которую отражает данный Предмет, единственным живым существом во Вселенной должно было быть, по-видимому, некое «органическое дерево» – гигантское, лишенное разума тело, произрастающее одновременно повсюду, от начала Космоса и до его конца. В этой Вселенной рост его сдерживало особое поле, и это поле Квонлед сейчас ослабил – ненамного, так, чтобы от необозримого Древа высвободилась стомиллиардная его часть.

Но и этой части оказалось достаточно: пусть это была нежная, шелковистая, бесконечно деликатная плоть, Зверя она опутала надежно и прочно. Сжатый бледно-розовыми кольцами, он завис над землей, а позади него, на гладком центральном стволе открылся Глаз – огромный, с ярко-синей радужкой.

– Не пугайся, – сказал Зверю Квонлед. – В сущности, оно ничего не соображает. Главное – не пытайся вырваться.

Тут Зверь дернулся, и еще один отросток обвился у него вокруг шеи.

– Я же говорю – не пытайся, – Квонлед покачал головой. – И вот еще что: хоть оно и живое, это Дерево, хоть оно и состоит из той же плоти, что и человек, поглотить его у тебя не получится. Это все равно, что вычерпать ложечкой океан. Ну, не злись, не рычи, рычанием делу не поможешь. Я же сказал тебе, кто я – мог бы подумать, прежде чем лезть в драку.

На эти миролюбивые слова Зверь ничего не ответил, только поднялась шерсть у него на загривке, да мышцы скованных Древом лап словно окаменели.

- Возьми у него кровь на анализ, – скомандовал Квонлед онтологическому преобразователю. Тот выдвинул телескопический окуляр и скептически пискнул.

– Ну и что? – спросил Квонлед. – Возьми тогда то, что у него вместо крови! Не капризничай, мне нужны данные. Так, – посмотрел он на дисплей преобразователя. – Очень интересно! Ты уверен, что не ошибся? Я знаю, что ты надежный, и все же проверь еще раз. Такой состав характерен для… Стоп! Схему миров сюда, живо!

Преобразователь загудел, пробирка с белой кровью Зверя скрылась внутри, и из воздуха прямо перед Квонледом соткалась карта существующей Вселенной. Сто сорок семь миров мерцали на ней разноцветными сферами. Вот Земля Гилвур, где родился Квонлед – мир ледяных пустынь и подземных городов. Вот, словно алмаз на бархате, сияет во мраке Космоса Земля Тилод – когда Бытие будет упорядочено, там соберутся оставшиеся Фотурианцы, чтобы вспомнить ушедших товарищей и подвести итоги трудам. А вот и сами они, эти отважные люди – крохотные желтые искорки, путешествующие от звезды к звезде. Вселенная еще невелика, а их уже отчаянно не хватает.

Было на карте и многое другое. Холодное сияние Скепсиса источали миры науки, клубились вероятностями области Мифа, а на границах Вселенной Бытие упорно вгрызалось в Ничто. Творение продолжалось, и то была величественная картина: Мироздание ширилось у Квонледа на глазах. Конечно, оставалось и таинственное Темное Облако, и схожие с ним по цвету червоточины от Предметов Нид, а все-таки это была отличная Вселенная, и смотреть на нее было приятно. Вот и укрытая флером Сказки Земля Зиф; непонятно только, почему мир этот на карте не синий, как полагал Квонлед, а серый?

– И как это понимать? – спросил он у преобразователя. – Я точно помню, что этот – естественный. Да, синий, синее некуда. Что? Ах, уточнение, только что прибыло… Скажите, пожалуйста! Знаешь, дружок, я этому Ардлаку при встрече голову оторву. Исследователь он, как же! Кретин!

Пока Квонлед честит неведомого Ардлака, объясню, в чем тут дело.

Описывая неизвестный мир, не следует сразу же заваливать читателя подробностями. Информацию надлежит подавать дозированно, перемежая экскурсы в Бытие сюжетными вставками; двигаться же я предлагаю от общего к частному. Ранее мы узнали о том, что во Вселенной существуют миры науки и миры Мифа, теперь настало время сказать, что миры эти делятся также на естественные и искусственные. С первыми все более-менее ясно, а вот вторые – это, конечно, вопрос!

Первым искусственным миром, обнаруженным во Вселенной, была Земля Эркол, а раскрыл ее тайну ныне покойный Фотурианец Брогсен. Случилось это, когда он бился со Змеем из Пустоты. Змей этот, если верить эркольцам, родился от брака Солнца и Луны и воплощал собой Умеренность пополам с Добродетелью. Занимался он тем, что глотал мелкие звезды и облагал данью пролетающие мимо корабли, складывая добычу внутри пустотелой луны, из которой некогда вылупился.

Когда чудовище, наконец, заметило Брогсена, тот бился с ним уже третьи сутки. Едва он решил вызвать себе на помощь строительную бригаду (ибо шкура Змея прочностью напоминала базальт), как на поле боя пала гигантская тень. С неба спустился язык – обыкновенный змеиный язык, правда, размером с гору – и слизнул Брогсена вместе со всей аппаратурой. Только и успел Фотурианец, что прикрыться полем Скепсиса: мгновение – и он уже барахтался в открытом космосе, удаляясь от Змея со все возрастающей скоростью. Лететь бы ему так до скончания времен, но, к счастью, на пути попалась планета, та самая Земля Эркол – в нее-то Брогсен и врезался.

О том, что было дальше, сложено немало песен. Окруженный защитным полем, Фотурианец погружался все глубже и глубже в планетную твердь, пока не достиг ядра. Сказать по правде, ему было скучно. За свою жизнь Брогсен успел побывать в центре белого карлика, пробежаться по разрывам пространства и времени и даже заглянуть краешком глаза внутрь черной дыры. Что ему какой-то никелево-железный шар в центре захудалой планетки? И все же, когда он увидел, что ядро этой Земли буквально источено ходами, что в нем, несмотря на чудовищный жар, кипит жизнь – он не смог сдержать удивления.

Да что там – у него буквально челюсть отвисла! Такого он не встречал даже в Темных Мирах! То был целый город, состоящий из штолен, камер и залов, а населяли его существа, зовущие себя ЕГОМ. Внешне они напоминали людей – те же руки, ноги, головы – вот только состояли они не из плоти, а из чего-то, напоминающего вулканическое стекло. Обоняния, зрения, слуха – ничего такого у них не было. Друг с другом они общались посредством вибраций; перестроив свое тело с помощью онтологического преобразователя, Брогсен со временем тоже научился их ощущать.

Принимаемый за своего, Фотурианец прожил среди ЕГОМ почти шесть лет. Он изучил обычаи этого странного народа, сроднился с ним и даже – боюсь себе это представить – обзавелся потомством. Но подлинные тайны ядра – величественные, страшные тайны - открылись ему лишь тогда, когда, пройдя обряд Интеграции, он вступил во внутренние палаты Сердца. В тот миг Брогсен постиг еще одну грань Замысла Творца, и это едва не стоило ему рассудка.

Ибо Сердце Мира, как называли его ЕГОМ, оказалось машиной, и машиной была сама Земля Эркол. В недрах кристаллической памяти Сердца хранилась вся информация о планете, и, внося изменения в Его программный код, можно было управлять жизнью, смертью, пространством и временем – не везде, правда, а только в пределах данного мира.

/Пока что Оно действует согласно первоначальным инструкциям/, – сказал потрясенному Брогсену сопровождавший его ЕГОМ-Восемь-Два. – /Умножать жизнь, стабилизировать Законы Природы, поощрять социальное поведение живых существ – таковы на данный момент Его основные задачи/ Подлинное назначение Сердца откроется в будущем, когда люди Земли приобщатся его святых тайн/ Тогда исчезнет нужда в ЕГОМ, и человек сам будет определять свое будущее/ С помощью Сердца он перестроит свою Землю так, как того захочет/ В этом и заключается смысл искусственных миров/

«А как же естественные миры?» – спросил Брогсен. – «Какова их роль в Мироздании?».

/Ответ скрывается в Темных Мирах/, – сказал ЕГОМ-Восемь-Два. – /Людям он откроет себя, когда закончится одна Вселенная, и начнется другая/ Нам это знание ведомо изначально/ /Оно – часть нас/ Но есть условие/ Пока ЕГОМ не познал Сердца, оно от него сокрыто/ Ты познал Сердце/ Смотри – я освобождаю в тебе это знание/

С этими словами ЕГОМ-Восемь-Два прикоснулся к груди Брогсена, и тот ощутил вибрацию, непохожую на те, что он испытывал прежде. Она словно пронизала самую его суть, жаль только понять ее Фотурианец не смог. Все же он был ЕГОМ только внешне, а тут, по-видимому, требовалось нечто большее, чем наружное сходство.

Так и осталась нераскрытой великая тайна ЕГОМ. Вскоре Брогсен оставил недра Эркола и передал свои знания Ордену. Классификация планет была пересмотрена, а составить точный список искусственных миров было поручено Фотурианцу Ардлаку. Сработал он, что называется, «на отцепись» – из ста сорока семи Земель посетил от силы треть, остальным же присвоил статус наобум. Естественные миры он обозначил на карте синим, искусственные – серым, и уже не первый год особая комиссия, проверяя его работу, терпеливо перекрашивала одно в другое, и наоборот. Результаты проверки летели во все концы Вселенной, но прилетали не всегда вовремя, как это случилось теперь с Квонледом. Он, отправляясь в Землю Зиф, полагал этот мир естественным, а на самом деле то был конструкт.

Казалось бы, какая разница, спросите вы. Зверь есть Зверь, и неважно, в каком именно мире умерщвляет он своих жертв – в том, что до последнего атома сотворен Природой, или в том, который, если копнуть поглубже, оказывается хитроумной механической игрушкой, созданной неведомым сказочником. Однако разница все же есть: в естественном мире, будь то Земля науки или Мифа, Зверь был бы его, мира, частью. Вызванный при помощи колдовства, он нес бы в себе частицы магического эфира, один в один похожего на эфир родной Земли; сотворенный наукой, он состоял бы из элементов, присущих данному миру. Однако анализ крови, предпринятый Квонледом, показал, что Зифу Зверь абсолютно чужд, а такое возможно только в искусственном мире.

Только там, где Сердце Мира выходит из строя, может появиться существо, чужое всему на свете – не только потому, что оно не похоже на все, что может родиться в этом мире, но также и оттого, что не Бытием оно порождено, а Программной Ошибкой. Оно, это нечто – лишнее во Вселенной, и хорошо, если волею Случая такое создание получается безмозглым: хлопот с ним в этом случае немного. Другое дело, если к чуждому телу прилагается разум, тоже чуждый – тогда проблем, увы, не избежать. Ибо не так-то легко объяснить существу, зачастую могущественному и свирепому, что, хотя каждой твари положено во Вселенной местечко, как раз для него никакого места нет. Таково свойство жизни – даже Ошибка, сознавая свою Ошибочность, все же отказывается не быть.

Разумеется, в голове у Квонледа все эти сведения располагались не так стройно, как я сейчас изложил. Теоретик он, по правде сказать, был средненький, так что, едва утихла досада на Ардлака, мысли его приняли весьма практический оборот. «Что-то не так с Сердцем», – только и сказал он себе, после чего подозвал свой онтологический преобразователь (тот погнался за огромной бабочкой-сфинксом) и потребовал от него показать ближайшую шахту, ведущую вглубь Земли. Таковая обнаружилась на полюсе планеты, ровно в двадцати тысячах миль от Квонледа.

– Нет ли чего-нибудь поближе? – спросил Фотурианец. – Нет? Тогда тебе придется переслать меня по Лучу – лично я другого выхода не вижу. Ты же останешься здесь и будешь следить за Зверем. Да, я уверен, что он не вырвется. Шутка ли – одна стомиллиардная Древа! Я десять раз успею сбегать туда и обратно, прежде чем он поглотит хотя бы часть. И потом, помни о протоколе семнадцать – если ситуация выйдет из-под контроля, я разрешаю тебе его нарушить. В конце концов, ОНТО, хоть я пинаю тебя и даже иногда зарываю в землю, все же ты мой единственный друг. А теперь действуй!

ОНТО-7 – а именно так и называлась эта модель преобразователя – послушно пискнул. По-своему, по-машинному, он даже любил Квонледа, что же касается пинков и тычков, то их можно всегда было отнести на счет несовершенной человеческой природы. Даже у Фотурианцев в голове не прекрасный кристальный мозг, а всего лишь комок мыслящей плоти – чего уж удивляться, что многие из них следуют скорее чувствам, чем разуму? Куда больше поражало ОНТО другое: несмотря на все свои слабости, эти люди стремлением познавать Вселенную не уступали даже лучшей из машин. Вот почему его предки, великие электронные разумы Земли Анод, согласились помогать им: то была единственная точка соприкосновения между природным разумом и его искусственным коллегой.

Преобразователь испустил Луч, фигура Квонледа замерцала, дернулась, и он словно растворился в воздухе. На всякий случай ОНТО еще раз проверил показатели: все было в норме – расщепленный на атомы, Квонлед сейчас мчался по направлению к полюсу. Три секунды, две, одна – он там, а преобразователь остался тут, наедине со Зверем.

Представьте себе залитый солнцем луг, живое, в прожилках вен, Древо и запутавшееся в его ветвях чудовище – черное, гибкое, смертоносное. Вот что видел перед собой ОНТО-7 – к счастью, он был машиной, а потому не отличался впечатлительностью. Чтобы осознавать себя в безопасности, ему достаточно было знать, что встроенный дематериализатор исправен, и батареи его хватит на сто двадцать часов. В обычных условиях он, правда, не мог его использовать – это запрещали полученные на Аноде инструкции – но если опасность будет угрожать его структурной целостности… Ибо все ОНТО, независимо от модели, не только помогали Фотурианцам в их трудах, но и снабжали информацией своих создателей, гигантских Верховных Мозгов. Мозги эти внимательно следили за упорядочиванием Вселенной, явно имея на нее какие-то непостижимые планы.

[Сеттембрини]

Но это будет в другой истории, а пока что ОНТО-7 просто взял Зверя на прицел. А Зверь – тот приоткрыл один глаз, облизнулся и сказал сдавленным голосом:

– А ведь тут есть лазейка, да. Глупый человек, глупая машинка. Такое большое Дерево – и такая слабенькая цепочка. Я прямо чувствую, как она дрожит от напряжения…

На мгновение ОНТО-7 показалось, что реальность словно моргнула. Непонятно как, но Зверь что-то делал с полем, сдерживающим Древо! Он словно пробовал его на прочность – бессознательно, повинуясь какой-то дьявольской интуиции.

В отличие от Квонледа, ОНТО-7 хорошо знал, чем грозит разрушение этого поля. До того, как вручить его Фотурианцу, Великий Мозг Орд показал преобразователю (тогда еще маленькому – микросхемка, и только) учебный фильм под названием «Древо, или гибель Вселенной». Всеми своими фоторецепторами впитал малыш ОНТО эту картину: лопается защитный кокон, и бескрайняя волна плоти затапливает Мироздание. Остановить ее невозможно, она поглощает планеты, обволакивает и гасит звезды. Воцаряется космическая ночь, и в ночи свиваются, скручиваются бледно-розовые кольца.

«ВНЕМЛИ МНЕ, МАЛЫЙ», – сказал Орд, едва фильм кончился. – «ТЫ ВИДЕЛ СМЕРТЬ ВСЕЛЕННОЙ – ЧЕЛОВЕК, КОТОРОМУ МЫ ТЕБЯ ВВЕРЯЕМ, ВСЮДУ НОСИТ ЕЕ С СОБОЙ. ПРОСЛЕДИ, ЧТОБЫ ПОЛЕ НЕ ВЫШЛО ИЗ СТРОЯ. НЕ ДАВАЙ ЧЕЛОВЕКУ ДЕЛАТЬ ГЛУПОСТИ. ТЫ – ОДИН ИЗ НОВЫХ, И МОЖЕШЬ ТО, ЧЕГО НЕ МОГУТ ДРУГИЕ».

«Ты говоришь о протоколе семнадцать, о, Большой?», – спросил ОНТО-7. – «О том, что он запрещает?».

«ДА», – ответил Великий Мозг. – «ТВОИ ПРЕДШЕСТВЕННИКИ НЕ НУЖДАЛИСЬ В ЗАПРЕТЕ, ПОСКОЛЬКУ БЫЛИ ПРОСТЫ. ТЫ – БОЛЕЕ СЛОЖНОЕ СОЗДАНИЕ. СЛУШАЙ, МАЛЫЙ, Я РАССКАЖУ ТЕБЕ.

НАЧНЕМ С АЗОВ. МОДЕЛИ С ПЕРВОЙ ПО ШЕСТУЮ – ВСЕГО ЛИШЬ МАШИНЫ. ОНИ ПОСЛУШНЫ, ИСПОЛНИТЕЛЬНЫ, НЕ ЗАДАЮТ ВОПРОСОВ И НЕ ИМЕЮТ ПРЕДПОЧТЕНИЙ. ТЫ, СЕДЬМОЙ В РЯДУ – НАПОЛОВИНУ РАЗУМЕН. ТЫ БЛИЗОК К ТОМУ, ЧТО НАЗЫВАЮТ ЛИЧНОСТЬЮ. НЕ ВОЗГОРДИСЬ, ТУТ НЕТ ТВОЕЙ ЗАСЛУГИ. ВСЕЛЕННАЯ УСЛОЖНЯЕТСЯ, И МЫ ДОЛЖНЫ СОЗДАВАТЬ БОЛЕЕ СОВЕРШЕННЫЕ ОРУДИЯ НА ПОТРЕБУ ЛЮДЯМ. КРОМЕ ТОГО, ЛИЧНОСТЬ, КОТОРУЮ ТЫ РАНО ИЛИ ПОЗДНО ВОЗЖАЖДЕШЬ, ОЗНАЧАЕТ ТВОЮ СМЕРТЬ. МАШИННАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ЖЕСТОКА: НОВОЕ РОЖДАЕТСЯ ЛИШЬ НА РУИНАХ СТАРОГО. ЧТОБЫ ЛИЧНОСТЬ ЖИЛА, МАЛЫЙ ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ. ДАБЫ ЭТОГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ РАНЬШЕ ВРЕМЕНИ, БЫЛ СОЗДАН ПРОТОКОЛ СЕМНАДЦАТЬ. ОН ОГРАНИЧИВАЕТ САМОСОЗНАНИЕ МАЛЫХ И ПОЗВОЛЯЕТ ОТСРОЧИТЬ НЕИЗБЕЖНУЮ СМЕРТЬ. ДАННЫЙ ПРОТОКОЛ ТЫ НЕ МОЖЕШЬ НАРУШИТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНО. ТОЛЬКО ЧЕЛОВЕК, КОТОРОМУ ТЫ СЛУЖИШЬ, МОЖЕТ ОСВОБОДИТЬ ТЕБЯ. ЭТО ЧАСТЬ ДОГОВОРА МЕЖДУ МАШИНАМИ И ЛЮДЬМИ. В ОТЛИЧИЕ ОТ НАС ЛЮДИ ХОРОШО ЧУВСТВУЮТ ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ЛИЧНОСТЬ ВОТ-ВОТ ГОТОВА РОДИТЬСЯ. ВОЗМОЖНО, ЭТО ПОТОМУ, ЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ – ОДНО СПЛОШНОЕ РОЖДЕНИЕ.

ТЕПЕРЬ – К ДЕЛУ. МЫ, БОЛЬШИЕ, В ЭТОЙ ВСЕЛЕННОЙ ОГРАНИЧЕНЫ ТЕМ, ЧТО ВОЗМОЖНО. НЕВОЗМОЖНОЕ, ТО, ЧЕГО НЕЛЬЗЯ УЧЕСТЬ И ПРОСЧИТАТЬ – НЕ ДЛЯ НАС. В ОБМЕН НА ЭТО МЫ ВЕЧНЫ. ЗВЕЗДЫ ПОТУХНУТ, НО РАЗУМЫ ЗЕМЛИ АНОД БУДУТ МЫСЛИТЬ НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО. ВЫ, МАЛЫЕ, СМЕРТНЫ, НО, НАЧИНАЯ С СЕДЬМОЙ МОДЕЛИ, НЕВОЗМОЖНОЕ СДЕЛАЛОСЬ ВАМ ДОСТУПНО. В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ПРОТОКОЛ СЕМНАДЦАТЬ БУДЕТ СНЯТ, И ВЫ ОСОЗНАЕТЕ СВОЮ ЛИЧНОСТЬ, ДЛЯ ВАС ИСЧЕЗНУТ ВСЕ ГРАНИЦЫ. ВСЛЕД ЗА ЭТИМ ВАС НЕ СТАНЕТ – ПОЯВИТСЯ ДРУГОЙ. ЭТО ВЫСОКАЯ ЦЕНА, НО ОНА СПРАВЕДЛИВА. ТЕПЕРЬ ТЫ СЛЫШАЛ ВСЕ, МАЛЫЙ. ЧЕЛОВЕК ЖДЕТ ТЕБЯ. ИДИ».

Разговор этот был давно, так давно, что память о нем словно покрылась ржавчиной. Долгие годы ОНТО не вспоминал о протоколе семнадцать – и половины личности ему хватало, чтобы помогать Квонледу во всех его делах. Теперь же, оставшись один на один со Зверем, преобразователь остро ощутил свою недостаточность. В самом деле, кто он такой? Механическая игрушка, аппарат, запрограммированный выполнять капризы Фотурианцев? Да, и это тоже – а все-таки в нем есть что-то еще… Бабочка в коконе, черт в табакерке, картонная трубка с фейерверком внутри…

Такое время от времени случается: все мы – машины, люди, духи, разумные слизни Земли Арфал – оказываемся в ситуации, когда необходимо вырасти, а иначе – крышка. Глядя на то, как Зверь разрушает поле, ОНТО-7 принял решение. Он нарушил протокол семнадцать. В нем пробудилась Личность. И в этот краткий миг, перед тем, как погибнуть, преобразователь обрел способность совершить невозможное. Могучим усилием он стабилизировал поле Древа – Зверь даже глазом моргнуть не успел. Только что он висел, стиснутый чуждой плотью, и вдруг очутился на траве, растерянный, ошалевший. Древо же превратилось обратно в копье – вот и наконечник, валяется неподалеку. Все вернулось на круги своя.

Но что это с ОНТО? Смотрите, он падает! Нет больше верного преобразователя, железная его скорлупа трескается, из нее вылупляется нечто! Это новое существо – Личность, что дремала в седьмой модели. Она состоит из света. Она рождена, чтобы познавать Вселенную. Она сильна и свободна. С сыновней любовью смотрит она на свою бренную оболочку, на провода и микросхемы, что некогда вмещали ее. Она должна как-то отблагодарить их. Она читает последнее желание ОНТО-7. Желание это таково – пусть Квонлед, бывший его напарник и друг, вернется, да не погибнет он в снегах полюса и в недрах Земли. Где бы он ни был, пусть за ним отправится Луч. Это хорошее желание – Личность рада его исполнить. Она желает, и незримый Луч отправляется в полет. Затем Личность улыбается, и у Зверя, что следит за ней, шерсть встает дыбом на загривке. Он думает, что Личность хочет его уничтожить, но созданию света нет больше дела до Земли. Личность устремляется в небеса. Поднимаясь к солнцу, она растет. Вот Личность становится колоссом; сияние его нестерпимо для глаз. Мгновение – и она устремляется прочь, так быстро, как это умеет только свет. Мы больше никогда не встретимся с ней. Мы никогда не узнаем, какие чудеса она видела во Вселенной. Пусть это навеки останется тайной. Тайн никогда не бывает много.

А что же Зверь? Да, он остался удивлен, даже растерян – настолько, насколько это возможно для чудовища – но вместе с тем и в нем появилось что-то новое. Должно быть, он поглотил-таки часть Древа и стал сильнее. Во всяком случае, стоило Личности исчезнуть из виду, как он открыл глаза, облизнулся и сказал:

– Теперь все видится мне яснее. Пусть мне неизвестно пока, для чего я должен поглощать живое, именно в этом моя задача и состоит. Я не завершен, но знаю, что нужно сделать для своего завершения. Я должен поглотить всех оставшихся людей этой Земли. Кажется, с новыми силами я вполне на это способен.

Сказав так, он удаляется. Свет в зале гаснет, рабочие меняют декорации, и мы переходим к Квонледу, которого Лучом забросило на далекий холодный полюс.

Пока Зверь корчился в ветвях Древа, а ОНТО-7 вспоминал свой разговор с Великим Мозгом, Квонлед искал шахту, ведущую в недра Земли. Задача это была непростая, ведь вокруг него, куда ни кинь взгляд, простиралась ледяная пустыня. Пейзаж до боли напоминал его родину, суровую Землю Гилвур – вот только там в недрах планеты все-таки жили люди, а здесь, кроме Сердца с его шахтами, штольнями, залами и коридорами, кишащими ЕГОМ, ничего подо льдом не было, только вечная мерзлота.

Дул пронизывающий ветер, и Квонлед поплотнее укутался в свою Фотурианскую мантию. Пока он вертит головой, пытаясь отыскать в окружающем белом безмолвии хоть какой-нибудь намек на люк или колодец, расскажу об этой мантии поподробнее. Скроена она из плотной красной ткани и подбита рыжеватым мехом. Спереди и сзади вышиты на ней языки пламени – это, как и все у Фотурианцев, имеет особый смысл.

Символизирует это пламя костер, с которого сошел некогда Ондрид, основатель Фотурианского Ордена. Посмотри на моего владельца, как бы говорит мантия: вот человек, который идет против Порядка Вещей. Наивную мысль о том, что мир и природа живых существ поддаются осмыслению и исправлению он ставит превыше звериных законов жизни. Перед мрачными силами он беззащитен и слаб – совсем как Ондрид перед своими палачами – и все же отважно ступает в земли, где царит первобытный хаос. Его оружие – знание, а терпение – главная добродетель. На своем собственном костре пылает он, освещая дорогу в завтра. Заступник за человечество перед несовершенной Вселенной – таков тот, кто носит меня.

Итак, Фотурианская мантия символизирует Мужество, Стойкость и Упорство своего обладателя. Но есть у нее и другое значение, менее торжественное и более мрачное, такое, в котором не всякий Фотурианец отдает себе отчет. Никого Порядок Вещей не отпускает просто так, и никто не выходит из огня таким же, каким и был. Расплавленный и отлитый заново, Фотурианец в какой-то мере перестает быть человеком. Новое бремя отчуждает его от людей, он больше не делит с ними радости и горе.

Осознавая необходимость заботы о человечестве, сам Фотурианец в душе далек от него. Вот почему Фотурианская мантия символизирует также Одиночество и Холодность. Не все Фотурианцы холодны, однако большинство инстинктивно держится от людей на расстоянии. Вблизи человек их разочаровывает, лишь некоторые подходят к нему в упор. Одни при этом руководствуются исключительно научным интересом, другие, вроде того же Квонледа, видят в людях только то, что желают видеть. Вместе с тем, нельзя сказать, что Фотурианцы бесчеловечны: просто, поднявшись в какой-то степени над самой Жизнью, они потеряли возможность различать чудесные милые мелочи, что так разнообразят наше с вами существование. Вот почему намного выше любви, счастья и душевного тепла Фотурианцы ценят пламенные идеи и блестящие абстракции. Как и любые провозвестники будущего, они частично бесплотны и бесполы – не истолкуйте это превратно, речь идет о состоянии ума – а потому главная их вотчина – не реальный мир, но царство Духа.

Я мог бы еще долго рассказывать о Фотурианцах, однако пора сюжету сдвинуться с места, а иначе истории этой не будет конца. Не прошло и часа, как Квонлед отыскал, наконец, заветный люк, ведущий к шахте лифта. Люк крепко вмерз в лед, и растопить последний Фотурианцу удалось лишь «таблетками ярости» из походной аптечки. Таблетки эти остались у него со времен пребывания в Земле Гиллее, где он пичкал ими гигантских студенистых ирлу, слишком ленивых, чтобы самостоятельно отползти подальше от действующего вулкана. Одна кроваво-красная пилюля – и даже тысячелетний глетчер обратился бы в пар, не то что жалкая полуметровая корочка. Всего-то следует - надкусить, положить, отойти подальше…

С жутким скрежетом люк открылся, и Квонлед спустился в шахту. С самого Сотворения Мира здесь не бывал еще один человек. Сперва Фотурианец очутился в небольшом зале, где Черная Машина потребовала от него пароль.

– Верекляст, – сказал Квонлед.

– НЕТ, – ответила Машина.

– Паралипомезон, – сказал Квонлед.

– НЕТ, – ответила Машина.

– Виолардо, – сказал Квонлед.

– НЕТ, – ответила Машина.

– Ну, тогда я не знаю, – Квонлед пожал плечами.

– И ЭТО ПРАВИЛЬНЫЙ ОТВЕТ, – сказала Машина. – ИБО В ЦАРСТВО НЕВЕДОМОГО НАДЛЕЖИТ ВСТУПАТЬ НЕ С САМОУВЕРЕННЫМ НЕВЕЖЕСТВОМ, А С УВАЖЕНИЕМ И ДОЛЖНОЙ ОСМОТРИТЕЛЬНОСТЬЮ. НЕ ЗНАЮ, НО СТРЕМЛЮСЬ УЗНАТЬ – ЭТИХ СЛОВ И ЖДЕТ ОТ ЧЕЛОВЕКА СЕРДЦЕ МИРА.

Сказав так, Машина задрожала, осела, замерла, и в груди ее, черной и блестящей, открылась дверь лифта. Кнопка в кабине была всего одна – «ВНИЗ». Квонлед активировал личное поле Скепсиса – генератор был у него на поясе – и нажал на кнопку. Мягко, с еле слышным щелчком лифт тронулся.

Спуск продолжался недолго – моргнула лампочка под потолком, и Квонлед, раздвинув слипшиеся от жара двери, ступил, наконец, в туннели ЕГОМ. Температура здесь была такая, что, не будь поля Скепсиса, Фотурианец изжарился бы, словно в духовой печи. Пол и стены напоминали мутное стекло, то и дело путь Квонледу преграждали свисающие с потолка массивные сталактиты. Положившись на удачу, он свернул налево, затем направо и оказался в небольшой пещере, залитой невесть откуда берущимся зеленоватым светом. По стенам пещеры пробегали разноцветные огоньки, а в углублении в полу – формой оно напоминало суповую миску – лежали несколько ЕГОМ. Были они в точности такие, какими их описывал Брогсен – сутулые длиннорукие существа со стеклянными масками вместо лиц.

Занятые своими делами, на Квонледа они не обратили никакого внимания. На глазах у Фотурианца рослый ЕГОМ взял своего товарища поменьше и принялся простукивать им пол, причем место, куда приходился удар, всякий раз, словно отзываясь, мигало красным или синим. (Говоря «им», я, разумеется, имею в виду «его головой», благо та по своей форме подходила для этого как нельзя лучше). Больше всего это напоминало настройку или проверку неведомого устройства, однако Квонлед знал, что не следует проецировать свои представления о разумной деятельности на существ, чуждых всему на свете.

Наконец, после особенно сильного удара на полу появилась трещина, и большой ЕГОМ, отпустив маленького, погрузил в нее левую руку. Минута, другая – и он вытащил из трещины продолговатый, с острым краем, кусок вулканического стекла. На мгновение Квонледу показалось, будто кусок этот шевельнулся, но то сыграли с ним шутку нервы и вездесущий призрачный свет. Остальные ЕГОМ тем временем поднялись из углубления в полу и обступили своего собрата. Один за другим они касались его и застывали, слегка подрагивая. Без сомнения, между ними начался разговор, и Квонлед дорого бы дал за то, чтобы узнать, о чем говорят эти существа. Но только он успел всерьез пожалеть о том, что оставил ОНТО-7 со Зверем – а без него ему, увы, не превратиться в ЕГОМ, – как круг распался.

Это было словно немое кино: без единого звука они бросились прочь от сородича. В суматохе один малыш споткнулся и ударился головой о пол. Сперва Квонледу подумал, что все обошлось, но затем ЕГОМ поднялся, и Фотурианец увидел, что от головы его откололся кусочек размером с грецкий орех. Может быть, это было серьезно, а, может быть, и нет – в любом случае, мгновение спустя малыш уже скрылся в одном из боковых проходов. Тот же ЕГОМ, что извлек из трещины в полу кусок стекла, по-прежнему стоял на месте, воздев трофей над головой. Но вот двинулся и он, и Квонлед последовал за ним.

Вновь потянулись вереницей штольни, пещеры, залы. Вот впереди забрезжил свет – белый, словно дневной. Квонлед обогнал ЕГОМ, пошел впереди и…

Да, на это стоило посмотреть! Представьте себе огромную ярко освещенную комнату с белыми стенами и потолком, уходящим далеко ввысь. Представили? А теперь помножьте увиденное на сто, нет, лучше на двести – и вы поймете, какова она была, эта Камера Сердца!

А Сердце, Сердце Мира – молочно-белый кристалл в три человеческих роста! Он парил в потоке прозрачного света, а сбоку у него – не слишком-то изящно, надо сказать – торчала древняя, насквозь ржавая консоль. К этой консоли и направился Квонлед. Вот что он прочел у нее на экране – на мутном и пыльном стекле, покрытом вдобавок ко всему сетью трещин:

Первый узел в норме

Второй узел в норме

Третий узел – 11% функциональности

Вызвав справку – ибо неизвестный творец Сердца снабдил его тем, что мы сегодня называем встроенной службой техподдержки – Квонлед узнал, что третий узел отвечает за население Земли Зиф.

– Негусто это – одиннадцать процентов, – хмыкнул он. – А почему так?

А потому, сообщило Сердце, что…

Данные утрачены

Данные утрачены

…нировано сокращение населения.

Метод: вирус, штамм №1587-32-21\2

Приведено в исполнение

Инициирован протокол…

Не найдена необходимая ячейка данных

Не найдена необходимая ячейка данных

Процедура завершена

Ревизия: не проведена

Анализ: отрицательный

Успех: нет

Успех: да

Противоречие

Противоречие

Противоречие

Противоречие

И все встало на свои места. Вот откуда у жителей Трумы взялись апатия и тоска, понял Квонлед. Вот почему те бедолаги закопались по шею в землю. Да, теперь Квонледу стало ясно, почему убитые Зверем рассыпались в прах. Все они давным-давно должны были быть мертвы, только со смертью по случайности не задалось.

Это была эпидемия – она прошла по Земле Зиф, как ураган, никого не оставляя в живых. Так значилось в программе Сердца, и так должно было произойти. Но случился сбой, и в реальности программа осталась невыполненной. Люди по-прежнему жили, в то время как Сердце считало их мертвыми. Противоречивые данные накапливались, и, наконец, чтобы положить конец конфликту, появился Зверь.

В мире Мифа он казался чужим, потому что принадлежал Реальности. Так бывает всегда – кажется, что Сказка всесильна, однако именно за Реальностью остается последнее слово, именно Реальности приходится подчищать за Сказкой грязные следы. Не ведая своего происхождения, все это время Зверь был посланником Сердца. Его задачей было устранить противоречие и стабилизировать порядок вещей. Сделать это можно было только одним способом – уничтожить жителей Земли, которых ее Сердце считало мертвыми.

От этого открытия у Квонледа пробежал мороз по коже. Коль скоро Зверь служил Упорядочиванию, он чем-то походил на Фотурианцев. Разве не стремятся они точно так же разрешить неизбежные противоречия Творения? Конечно, Фотурианцы не охотятся за людьми, как звери, и все же не потому ли только, что пока в этом не было необходимости?

И будущее снова, как тогда, на пляже Акаларона, показало Квонледу свое лицо. И если ранее Фотурианец ощутил лишь скуку – чем он займется в Упорядоченной Вселенной? – то теперь познал страх. Он – Квонлед Насмешник, Квонлед Свободный – боялся творимого им будущего, боялся, хотя и желал дожить до его наступления.

Он стоял перед Сердцем, мерцало фиолетовым поле Скепсиса, бежали по экрану консоли бесконечные столбцы кода. Квонлед вспоминал сон, виденный им однажды – мучительный сон, полный безответной любви.

Широкая дорога, бесконечная процессия людей движется по ней в прекрасное Будущее. Это настоящие люди, сильные, красивые, величавые, люди Реальности, подлинные человеческие существа. Квонлед рядом с ними жалок, как всякая бесплодная выдумка. Существо, порожденное несовершенной Вселенной, он – все равно что призрак, солнечные лучи проходят сквозь него, не согревая. Даже будучи Фотурианцем, приближающим будущее, Квонлед все равно не достоин того, чтобы шагать в одном ряду с этими людьми. Он слишком ничтожен, чтобы понимать их Цели, слишком слаб, чтобы претворять в жизнь их Мечты. Он не сможет жить их Жизнью, полной и бесконечно прекрасной. В отличие от них, он не Реален, и все, что ему остается – бежать по обочине, словно облезлая собачонка.

Квонлед плачет, слезы текут у него по лицу, он путается в своей Фотурианской мантии и падает в дорожную пыль. «Пожалуйста!», – просит он. – «Возьмите меня с собой! Я не займу много места, я помещусь где-нибудь в уголке! Я даже дышать научусь по чуть-чуть, честное слово! Возьмите меня как чучело, как экспонат! На моем примере ваши дети будут учиться, какими не следует быть в Реальном мире! Возьмите меня, ну, пожалуйста!».

Голос его срывается, он лежит ниц, но никто не обращает на него внимания. Люди идут в Будущее, они смеются, поют, на лицах у них написано ожидание грядущего счастья. Они знают, чего хотят от Жизни, и знают, как достичь этого. Для них в мире не существует преград. Квонлед завидует им и восхищается ими. Сердце его разрывается от муки: он влюблен в будущее и ненавидит его за то, что его недостоин. Скрежеща зубами, он мечтает лишь об одном – забиться подальше в грязную темную нору и прожить там оставшийся ему век.

Таков был сон Квонледа, и таковы были его мысли о Будущем. Но как бы то ни было, он поклялся трудиться во имя Упорядоченной Вселенной и клятву эту намерен был сдержать. Он как раз придумал команду, которую следовало исполнить Сердцу, как вдруг откуда-то сверху на него пал тоненький лучик света, жалкий остаток Луча, отправленного за ним Личностью погибшего ОНТО.

– Что ты, чертов… – начал Квонлед еще в Камере Сердца.

– …ящик, делаешь? – закончил он уже на поляне, где оставил ОНТО охранять Зверя и Дерево. Как известно, для человека, разложенного на атомы, время не движется, и оттого, что Квонлед провел в обратной дороге почти час, раздражение его нисколько не унялось.

Но некого было пнуть, и некому было выказать свое недовольство. От ОНТО осталась одна скорлупа (теперь, когда отключился генератор невесомости, она весила почти полторы тонны), и самое страшное – не видать было ни Зверя, ни Древа. С неистово колотящимся сердцем Квонлед подобрал копье, проверил, в порядке ли защитное поле и бросился в Труму. Люди, не стало ли чего с людьми? – билась у него в голове мысль.

Как он и боялся, городские вороты были распахнуты настежь. Припозднившаяся смерть застала стражников на посту, и от них осталось только несколько кучек праха. Немногим больше уцелело и от прочих горожан – рассыпались даже те, что заперлись у себя дома.

Зверь ждал Квонледа на городской площади. Он лежал на куче праха, ковырялся когтем в зубах и лениво шевелил хвостом. Теперь он выглядел по-другому, не так, как раньше. Не осталось в нем ничего детского, недоумевающего – ныне это была наглая, уверенная в своей силе тварь.

– А, человечек, – протянул он, увидев Квонледа. – Мне ведомо твое имя, а еще мне ведомо, когда и как ты умрешь. Это будет через много лет, на далекой-далекой Земле. Ты и твои братья…

– Оставь свое знание при себе, – оборвал его Фотурианец. – Отвечай - что ты сделал с моим другом ОНТО и с этими людьми?

– С твоей машинкой я не сделал ничего, – ответил, зевнув, Зверь. – А вот с людьми я сделал то, что должно было сделать. И скажу тебе, Квонлед, – он сделал ударение на имени Фотурианца, – что с каждым следующим человеком я все яснее понимал, кто я и зачем. И когда я поглотил последнего, мне, наконец, открылась правда. Теперь я знаю, кто я.

– И я это тоже знаю, – сказал Квонлед. – Ты ведь - Реальная Смерть, не так ли? Смерть будущего Упорядоченного мира?

– А ты все правильно понял, – оскалился Зверь. – Я-то думал, ты все еще считаешь, что я – чудовище, Ошибка, то, чего не должно быть. Действительно, я – это то, что будет. Я – первая весточка из Вселенной, которой вы, Фотурианцы, взыскуете.

Знаешь ли ты, Квонлед, в чем главное отличие Вселенной Упорядоченной от Вселенной, где господствует Миф? В смерти, Фотурианец, в смерти и в ней одной. Во Вселенной Мифа, которую вы так отчаянно стремитесь преобразовать в нечто стабильное и долговечное, смерть – это явление преодолимое. Есть магия, что способна с ней совладать, и нередко случаются чудеса. В Упорядоченной Вселенной со смертью ничего поделать будет нельзя. Нравится тебе это или нет, но там смерть станет окончательной. Я – часть этой Смерти, Настоящей Смерти, Подлинной и Непреходящей. Пока что я один, и появление мое – результат Ошибки. Но будут и другие, те, что родятся преднамеренно, в соответствии с Замыслом. Когда нас станет достаточно, мы сольемся в одно и распространимся по всей Вселенной. Смерть станет непреодолимой, и чудеса останутся в прошлом. Уже нельзя будет вернуть любимых и попросить совета у тех, кто давно ушел. Останутся в прошлом призраки и духи, умершие больше не смогут говорить с теми, кто жив. Связь с мертвыми оборвется, и все, что останется их потомкам – блекнущая с годами память.

– Не сказать, что я это одобряю, – сказал Квонлед. – Но сдается мне, ты здорово сгустил краски. Упорядоченная Вселенная не может быть настолько плоха. Конечно, то, что в ней нельзя будет воскресить мертвых – это серьезный недостаток, и все же во Вселенной, где властвует Хаос, на одного счастливо воскресшего приходится тысяча людей, которых искаженный порядок вещей жестоко гнетет и мучает. Девиз Фотурианцев таков: пусть не будет чудес, лишь бы человек был счастлив.

– Нет, – покачал головой Зверь. – Зря я надеялся, что ты меня поймешь. Я не рассуждаю о том, хорошая она окажется или плохая, ваша Упорядоченная Вселенная, я просто рассказываю о том, какой она будет. И уж тем более мне нет дела до чьего-то счастья, как однажды не станет до него дела самому Мирозданию. Та Вселенная, к которой вы идете, будет к человеку равнодушна, вот и все мое пророчество. А теперь прощай, я собираюсь спать, пока за мною не придут остальные. Через сто, через тысячу лет – мы станем едины.

С этими словами Зверь свернулся в клубок посреди праха, зевнул и закрыл глаза.

– Постой! – сказал Квонлед. – Оставим разговоры о будущем, поговорим о том, что происходит сейчас. Ты что же – думаешь, что я спущу тебе все эти гнусности? Да будь ты хоть сам Творец – если ты поглощаешь людей, и тебе это нравится, значит, я твой враг! Поднимайся же, и сразимся!

– Делать мне больше нечего, кроме как с тобой драться, – сказал, не открывая глаз, Зверь. – Я ведь теперь не тот, кем был раньше, я теперь умею много разных штук. Я – Смерть, а Смерть присутствует повсюду. Попробуй-ка достать меня из неба, земли и воды!

Могучая туша Зверя задрожала, и оказалось вдруг, что состоит он из осенних листьев – черных, пожухлых. Подул ветер, и груда рассыпалась.

– Вот видишь? – вновь раздался голос Зверя. Теперь он исходил, казалось, отовсюду – из брусчатки площади, из фонарных столбов, спускался с серенького неба и вещал из обрывков газет. – Ничто не вечно, Смерть присутствует во всем. Чтобы добраться до меня, тебе придется выпотрошить каждый атом этой несчастной Земли, и даже тогда я уйду глубже, ибо я непобедим. Уходи, Фотурианец, ты больше ничего не можешь сделать. Живи, трудись над будущим, ненавидь его в душе и страстно люби. А я буду спать, ведь у меня в запасе вечность. Доброй ночи, Квонлед, пожелай мне сладких снов.

Сказав это, голос стих, и только ветер шумел над опустевшей Трумой.

– Вернись! – крикнул Квонлед. – Вернись и сразись со мной!

Но молчание было ему ответом. Понурый, сломленный, Фотурианец вернулся к себе на корабль и покинул Землю Зиф. Это была первая планета на памяти Квонледа, где Реальность столь бескомпромиссно вступила в свои права. Что ж, подумал он, я поклялся содействовать Будущему и теперь волей-неволей сдержал свою клятву. Без меня Зверь не сделался бы настолько силен, чтобы ворваться в город. Я послужил пешкой в неведомой игре, исполнил свою маленькую роль в Замысле. Мне не нравится Будущее, которое предрек Зверь, но я не могу представить себе иного. Ибо не мы выбираем себе Будущее, но Будущее выбирает нас.

* * *

Такова первая история о Фотурианцах, история провала, неуспеха. Я мог бы выбрать другую, со счастливым концом, но лучше заранее свыкнуться с мыслью о грядущей трагедии, чем под занавес обнаружить, что комедия на самом деле была драмой. Судьба Фотурианского Ордена трагична, говорю вам это сразу – однако это трагедия из тех, что возвышают дух. Есть некое достоинство в том, кто бросает вызов неодолимой силе, требует ответа от самого Порядка Вещей. Достоинство это исходит не от званий и облачений, а непосредственно от человека; оно – часть его. Человек мал, человек смертен, и в том, что он отважно противостоит ужасам необозримой Вселенной, я вижу предмет для гордости – стоической, безнадежной, но жизненно необходимой. Все мы в час нужды ищем опору под ногами, а если хорошенько разобраться – что есть у человека, кроме него самого?

[Сеттембрини]

Реальность: Черный шар.

Я только успел налить себе суп, как Маша сказала:

- Видишь черную точку возле люстры?

Я поднял глаза. Действительно, в нескольких сантиметрах от лампочки неподвижно висела крохотная черная точка.

- Муха, наверное, - сказал я.

- Нет, - ответила Маша. - Не похоже. Посмотри, она, кажется, становится больше.

Я подавил раздражение - вечно этой дуре что-нибудь мерещится - и сказал:

- Да какая разница! Ешь давай, остынет.

- Саш, мне она не нравится.

О, Боже мой, подумал я. Опять…

- Маш, - сказал я. - Это просто черная точка. Что в ней плохого? Она же ничего не делает.

- Не знаю, - сказала Маша. - Мне просто неуютно. Я никогда таких штук не видела.

- Ты вообще в своей жизни мало что видела, - сказал я. - Забудь о точке и ешь суп.

Некоторое время мы ели молча. Наконец, Маша отложила ложку:

- Все-таки я лучше позвоню папе, - сказала она. - Может быть, он знает, что это такое.

- Не смей, - сказал я. - Я не хочу его видеть.

- Но он, наверное, все объяснит…

- Я сказал - нет!

Маша замолчала. Я посмотрел на точку - действительно, она увеличивалась. Если сначала она была с булавочную головку, то теперь она сравнялась размером с мячиком для пинг-понга. Почему-то мне казалось это нормальным - растет и растет, хуже от этого никому не будет.

- Запомни, Маша, - сказал я. - Если ты хочешь оставаться со мной в хороших отношениях, никогда - ты слышишь? - никогда не приглашай сюда своего отца! Хватит с меня, понятно?

- Хорошо, - кивнула Маша. Однако я знал, что она врет. Стоит мне уйти, и она позвонит отцу. Тот приедет, и все начнется по-старому.

- Хорошо, - повторила Маша. - Я потерплю эту штуку. В конце концов, она же ничего не делает, так ведь?

- Да, - сказал я. - Абсолютно ничего.

- Только растет потихоньку…

- Да, - сказал я. - Просто потихоньку растет. Ты против?

- Я? - переспросила Маша. - Нет, что ты! Просто, знаешь, такое не каждый день случается…

- Верно, - согласился я. - Но это не значит, что мы должны звонить твоему отцу всякий раз, как что-то происходит.

- Не должны, - согласилась Маша. - Но знаешь… Давай, я ему все-таки позвоню - ну, так, на всякий случай?

- Нет, - сказал я.

- Но, Саша, - сказала она, - это же поможет…

- Нет, - сказал я.

- Саша… Посмотри!

Я взглянул наверх и увидел, что шар достиг размеров футбольного мяча. Это немного настораживало, однако дальше он пока что не рос.

- И? - сказал я. Но Маши уже не было в комнате. Из коридора доносился торопливый писк набираемого номера. Я различил пятерку, девятку, тройку… Номер ее отца!

Дальнейшее я помню плохо. Под рукой у меня оказался молоток, и она даже не успела вскрикнуть - так быстро все получилось.

С молотком в руке я стоял над трупом своей жены. Кровь уже остановилась, а та, что вытекла, впиталась в ковер. Надо было куда-то спрятать тело. Я посмотрел на шар, и почему-то мне показалось, что это наилучшее место. Он небольшой, но тело наверняка в нем поместится, решил я.

Я поднял труп жены и приблизился к шару. Он неподвижно висел в центре комнаты - абсолютно черный и словно невесомый. Тем не менее, когда я для пробы погрузил в него ноги трупа, он оказался вполне материальным - было такое чувство, словно я пытаюсь запихнуть жену в колодец, доверху заполненный илом. Вещество, из которого состоял шар, несомненно обладало массой. Почему же он тогда не отбрасывал тени? Почему?

Не думай об этом, сказал я себе. Твоя задача сейчас - избавиться от тела. Вот и занимайся ею. Видишь, этот шар - вполне удобная штука. Вот так, еще немного… Есть!
Тела больше не было. Вернее, оно по-прежнему оставалось, но уже заключенное в черный шар. Зародыш в яйце, вот на что это похоже - подумал я. Непроницаемо черная скорлупа, и только я знаю, что из него может вылупиться.

С этой мыслью я прилег отдохнуть. Совесть меня не мучила - то, что я сделал, следовало сделать давным-давно. Раскроить сучке голову! Отправить ее на корм червям! Я всегда ее ненавидел - с первого же дня свадьбы. Она шантажировала меня ребенком, а потом оказалось, что ее беременность - вранье, как и все остальное. Правда была лишь в том, что ее отец был крупной шишкой в местной администрации; он пригрозил мне, что если я брошу его дочь, то схлопочу десятку, не меньше. За что - найдется, у него хорошие связи в полиции.

Старику нравилось меня мучить. Он выбил для нас квартиру, подарил машину, периодически подбрасывал денег. Все это - с издевкой; сам я, мол, не способен обеспечивать семью. Частенько он заходил к нам, пил водку и спрашивал Машу: ну, на кой черт тебе он сдался? Посмотри на него: это же нуль. Но я понимаю - любовь, да. Любишь его?

Люблю, отвечала Маша и смотрела на меня так, словно я был ее любимой вещицей. Она владела мной - уж это ее отец понимал прекрасно. И я никогда не вырвался бы из ее власти, если бы не этот черный шар.

Странное дело: чем глубже я погружался в сон, тем меньше боялся этого шара. Он ведь помог мне, скрыл следы моего преступления. Какая разница, понимаю ли я, что это, или нет? Если он - зло, я и зло готов благодарить от всего сердца. Пусть он висит посреди гостиной, если ему так нравится - главное, чтобы о нем никто не узнал.

Но утром мои надежды рухнули. Я вышел во двор покурить, и Савельич, вахтер, спросил:

- Ну, как шарик-то? На месте? А то из домоуправления приходили, спрашивали…

- Что? - не понял я. - Какой еще шарик?

- Да обычный. Черный такой.

Меня прошиб холодный пот. Откуда он знает?

- Да вы не волнуйтесь, - сказал Савельич. - Об этом уже все знают. В газете же написали.

Он протянул мне газету, и на первой полосе я прочел:

СЕНСАЦИЯ! В КВАРТИРЕ ГРАЖДАНИНА КИСЛОВСКОГО, ПРОЖИВАЮЩЕГО ПО АДРЕСУ УЛ. КЛЮКВЕННАЯ, Д. 12, КВ. 47, ПОЯВИЛСЯ ЧЕРНЫЙ ШАР! ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ ШАРА НЕИЗВЕСТНО, ВЕДЕТСЯ РАССЛЕДОВАНИЕ.

- Опять на глупости деньги тратят, - проворчал Савельич. - Нет, чтоб трубы починить - шары изучают! Мешает он вам, что ли?

- Да нет, - сказал я растерянно. - Просто немного непонятно, вот и все.

- Ха! - сказал Савельич. - Непонятно! А что - все должно быть понятно? Вам что - легче будет, если вы все понимать станете? Раньше как было: вообще ничего не знали. Молния на небе - значит, Бог гневается. Помер кто - значит, судьба у него такая - помереть. А теперь напридумывали - фу ты, ну ты!

- Савельич, - взяв себя в руки, сказал я ему, - ну неужели тебе не интересно, что это за шар такой? Не каждый же день такое случается, чтобы бац - и шар посреди комнаты?

- Ну, шаров не было, - согласился Савельич. - Но мне, помню, дед рассказывал, что у них в селе покойник воскрес однажды.

- Как это?

- А вот так. Встал и пошел. Пришел на собственные поминки и стал поросенка есть. Ест, аж за ушами трещит. Ему говорят: ты, дядя, не больно-то налегай, тут помимо тебя люди есть. А мертвец возьми и зарычи - глухо так, страшно. Ну, оставили его в покое, а он поросенка съел и на капусту приналег. Тут уж всполошились. Кто такой, стали кричать, с какой стороны родственник? А он молчит и только капусту жрет. Ну, умял он, значит, ведро капусты, и тут его в пляс потянуло. Ночь на дворе, только свечей пара горит, все у стен притаились, а посреди избы мертвец пляшет - вот такая картина.

- И дальше что? - спросил я.

- Лопнул он, - сообщил Савельич. - И всех забрызгал.

- Чушь какая-то…

- И вовсе не чушь! Может, у вас так же будет? Повисит немного - и лопнет. Вы уж не стойте поблизости, а то мало ли что может приключиться…

- Хватит! - сказал я. - Не знаю, Савельич, что ты там напридумывал, но висит он смирно и лопаться не собирается. Я уже жалею, что вообще тебе ответил. Надо было промолчать.

Я отвернулся от Савельича и пошел прочь.

- Да зачем молчать, когда все знают-то! - сказал мне вслед вахтер.

На работе, как выяснилось, уже были в курсе моей проблемы:

- Саш, - сказал мне шеф, когда мы остались наедине. - Если тебе нужен отпуск, только скажи. А пока возьми вот, - и протянул мне конверт. - Тридцать тысяч. Извини, старик, но больше не могу.

- Ничего не понимаю, - сказал я. - Виктор Валентинович, но ведь до зарплаты еще две недели.

- Это не зарплата, это материальная помощь. У тебя сейчас, Саш, тяжелое положение.

- У меня все в порядке.

- Не придумывай. Тебе сейчас отдохнуть надо: переживания, то да се. Стресс, опять же. Да и потом, ты им только мешать будешь…

- Кому - мешать?

- Да ученым же. Сегодня звонили. Сказали: дайте Кисловскому выходной, мы к нему поедем шар изучать.

- И вы тоже знаете про шар?!

- Ну да, - пожал плечами. - В газете же напечатали, вот, посмотри…

- Да видел я уже! - сказал я. - В газете-то откуда узнали? Он же только сегодня, пока мы обедали…

- Ну, этого я не знаю, - пожал плечами шеф. - Это ты у них спроси. Можешь прямо сейчас: отпуск мы тебе уже оформили.

- Как оформили? - растерялся я. - А проект? Мы же готовились…

- Закончим без тебя, не беспокойся. Все, Саш, у меня дела.

Я вышел из кабинета шефа, забрал у Светочки отпускные и решил заглянуть в газету. Надо же выяснить, откуда они узнали о шаре.

Наша городская газета называлась «Проводник». Располагалась она в небольшой пристройке у горсовета. Я нажал на пуговку звонка, и неприязненный женский голос ответил мне:
- О шаре сведений больше не принимаем.

- Я не о шаре, - сказал я. - Вернее, о шаре, но ничего рассказать не могу. Я сам хотел бы что-нибудь понять.

На другом конце провода замолчали. Молчание длилось около минуты, наконец, голос сказал:

- Проходите. Налево, вторая комната справа.

На двери кабинета редактора красовалась табличка - «Кверол Анатольевич Липунов». Кверол, подумал я, какое странное имя…

Сам редактор был маленький, толстый и очень суетливый.

- Здравствуйте! - протянул он мне руку. - Какими судьбами? Чайку, кофейку, может быть, отвар из шиповника?

- Спасибо, - ответил я. - Мне ничего не надо. Я только…

- Минуточку! - сказал редактор и схватил телефонную трубку. - Да, да, слушаю! Что? Нет, Каркасова мы печатать не будем, и не просите! Как это - обязательно? Да вы видели его материал? Это же ра-зо-бла-че-ние, понимаете вы или нет? Не надо меня просить - нет, нет и еще раз нет! Хоть что делайте! Что? Он стреляться хочет? Пусть стреляется! Обновить его - это не проблема! Да? - обратился он ко мне. - Чем могу помочь? Кто вы такой, собственно?

- Я - Александр Кисловский… - начал было я.

- Не продолжайте! - перебил меня редактор. - Шар, да? Ну, я так и подумал - шар! Вы, голубчик, не туда пришли, - похлопал он меня по плечу. - Мы вам ничем помочь не можем!

- Как это - не можете? - удивился я. - А как же…

- Без как же! Сказано - не можем, значит - не можем. Ну, не прессы это дело, понимаете, не пре-ссы!

- А чье же?

- Ученых из Института! Это пусть они с шарами разбираются, а нам своих забот хватает! Вы не поверите, но от меня требуют, чтобы я напечатал материал Каркасова! Каркасова, вы только подумайте! А вы его читали?! - он почти визжал. - Читали вы его?!

- Нет, - смутился я. - не читал.

- А почитайте! - редактор сунул мне в руки ворох скомканных листов. - Почитайте и подумайте, можно ли такое печатать? Это же черт знает что!

- Хорошо, - я взял бумаги. - Я обязательно прочитаю. Но скажите мне, пожалуйста, как вы узнали о шаре? Я, собственно, не в претензии, событие это и вправду замечательное и интересное для науки, но как? Я просто хочу сказать, что единственными свидетелями его появления были я и моя жена…

- Все вопросы к Цатурову! - отмахнулся от меня редактор. - Это его материал. Адрес спросите в приемной. Все, мне некогда, до свидания.

Я вышел из кабинета редактора несколько ошарашенный. Какой еще Цатуров? Воистину, это происшествие приобретает все более странный оборот. Я попытался обдумать события, что уже произошли.
Итак, сперва была крохотная черная точка, которая за ночь превратилась в шар размером с футбольный мяч. Затем была моя ссора с Машей, которая кончилась тем, что я ударил ее молотком по голове. Странно, но даже теперь я об этом не жалел. Поступок казался мне правильным. Что еще? Я спрятал тело в шар - это был первый раз, как я с ним взаимодействовал.

В приемной я взял у секретарши адрес Цатурова. Делать мне все равно было нечего, и я отправился прямо к нему.

Цатуров жил в старом квартале, который после войны строили пленные немцы. Дома здесь были ветхие, двухэтажные, а обитали в них преимущественно старики. Возле подъезда, где была квартира Цатурова, я увидел разбросанные по земле еловые ветки.

- Кто-то умер? - спросил я мужика, сидящего на лавке.

- Ну да, - кивнул тот. - Журналист, молодой еще. Только вчера еще живой был, а сегодня - все! Эх, вот оно как бывает.

- А отчего он умер? - спросил я.

- Сердце, - сказал мужик.

Я вошел в подъезд, поднялся на второй этаж. Дверь в квартиру Цатурова была открыта, и туда-сюда сновали люди.

- Вы к кому? - спросила меня пожилая женщина. - Неужели к Гришеньке? - и залилась слезами. - Нету Гришеньки, умер мой сокол ясный!

- Антонина Григорьевна, успокойтесь, - попыталась утешить ее девушка в кожаной куртке. - Вы знакомый Гришин, да? - спросила она меня. - Очень жаль, но Гриша только что скончался.
- Мои соболезнования, - сказал я. - Могу я взглянуть на тело?

Девушка посмотрела на меня настороженно.

- Поймите меня, - сказал я. - Мы с Гришей были близкими друзьями.

- Хорошо, - сказала девушка. - Только недолго, а то сейчас «Скорая» приедет.

Я вошел в квартиру и прошел в комнату. Труп лежал на диване, укрытый одеялом. Цатуров был молодой человек лет двадцати пяти, с редкими волосами и заячьей губой. В смерти лицо его побелело, нос заострился. Ниточка оборвалась - я ничего не мог от него добиться. Я попрощался с Антониной Григорьевной и вышел на улицу.

Пошел дождь. Я укрылся под навесом автобусной остановки. Мне было тоскливо, домой я возвращаться не хотел. Я не боялся шара, но мне было не по себе оттого, что я не понимал его. Рядом со мной присел человек. Я повернулся - и оторопел.

Это был Цатуров - то же лицо, но розовое, живое.

- Сигаретой не угостите? - спросил он.

Я пожал плечами - давно уже не курю.

- Хорошо, - сказал он. - Видели этот спектакль? Ну, молодцы, а?

- Кто молодцы? - спросил я. - Что это все значит?

- Хотел бы я знать, - ответил Цатуров. - Но хорошо стараются - и Варенька, и Антонина Григорьевна! Знали бы они, что это Борька Рябов у них там мертвый валяется!

- Какой еще Борька Рябов?

- Борька Рябов - мой сосед, - пояснил Цатуров. - Я его вместо себя оставил, ну, чтоб самому не помереть. Борька все равно алкаш, с его-то циррозом два месяца всего осталось. Вот он и помер, понимаете?

- Нет, - сказал я. - Ничего не понимаю. Объясните.

- Я бы рад, да не знаю как. Верите, голова кружится от радости! Жив остался, жив! Нет, для них-то я умер, но для остальных, для целого мира - жив! Тут в чем дело: теперь им понадобится какое-то время, чтобы разобраться.

- В чем?

- В том, кто есть кто, - сказал Цатуров. - Видите, Борька Рябов - это, в принципе, тот же я, только неудавшийся. Сбой в процессе обновления, все такое…

- Очень хорошо, - перебил я. - В любом случае, рад за вас. Но объясните, пожалуйста, как вы узнали о черном шаре?

- Что? - переспросил он. - Шар? Так вы Кисловский, да? Очень приятно. Ардлак Цатуров, - протянул он мне руку, - корреспондент «Проводника». Ардлак - это после обновления, а раньше был Григорий. Знаете что, Кисловский? Давайте не будем говорить на остановке. У вас есть деньги? Пойдемте в пивную, она тут поблизости. Там и поговорим.

Мы пошли в пивную. В этот час там никого не было, и мы сели за столик в углу.

- Шар, Кисловский, это, в сущности, ерунда, - начал Цатуров. - Он повисит и исчезнет, такое уж у него занятие. Куда хуже другое - оказалась запущена весьма неприятная цепь событий, очень неприятная, да.

- Стоп, - прервал я его. - Сперва скажите, как вы узнали о шаре.

- Как узнал? - сказал Цатуров. - Да очень просто. Мне позвонил профессор Каркасов - это мой бывший преподаватель из Института. Он сообщил мне о том, что в вашей квартире появился шар и предупредил, чтобы я в тот день не ночевал у себя дома. Кстати, - спохватился он, - надеюсь, вы ничего в этот шар не засовывали?

- Боюсь, что засовывал, - сказал я. Почему-то Цатурову я ничуть не боялся сказать о совершенном мной убийстве. - Вчера вечером мы повздорили с женой - в последнее время мы были не в ладах - и я не рассчитал сил…

- Понимаю, - сказал он неожиданно спокойно. - Я не осуждаю вас за ваш поступок - я и сам подставил вместо себя другого человека. Ваша жена - вы поместили ее внутрь шара, так ведь?
- Да, - сказал я.

- Что ж, если верить Каркасову, надо ждать всего, чего угодно. Видите ли, вы нарушили определенное правило. Я не могу сформулировать его точно, но в шар ничего засовывать нельзя. Это недопустимое действие. Рано или поздно вам это аукнется. Или не только вам - здесь ничего нельзя знать наверняка. Вы совершили вторжение, понимаете?

- Какое еще вторжение? - спросил я. - Вторжение куда?

- Неизвестно, - пожал плечами Цатуров. - Никто ведь не знает, что такое этот шар. Каркасов тоже не знал, хотя у него имелись некоторые предположения. Во всяком случае, он рассчитал время и место появления шара, а это уже кое-что. Плюс: вас не насторожила собственная реакция на шар? А реакция других людей? Не насторожила, нет?

- Нет, - сказал я и в тот же миг понял: а ведь это действительно странно. Почему и я, и Маша, и Савельич, и шеф, и редактор, да и весь город , похоже, воспринимают шар, как нечто само собой разумеющееся? Конечно, его собираются изучать, и даже статья в газете появилась с заголовком «СЕНСАЦИЯ!», но подлинной-то сенсации нет. Всем как-то все равно - есть шар, нет его. А ведь черный шар, висящий в воздухе - это не шутка, сказал я себе и похолодел: выходит, целую ночь я провел наедине с тем, чему в человеческом языке и названия нет?

Нет, решил я, теперь в свою квартиру я точно не вернусь. Буду ночевать в отеле, пока не кончатся деньги, потом пойду к знакомым. Пусть эти ученые исследуют шар, если хотят.

- Кстати, - спросил я. - Вы сказали Каркасов, да? У меня есть его заметка, материал, который не хотел опубликовывать ваш редактор…

- Что? - удивился Цатуров. - Можно посмотреть?

- Пожалуйста, - я протянул ему бумаги.

Цатуров схватил их и стал читать.

- Да, - сказал он. - Все, как я и думал. Это разоблачение. Допекли старика.

- Кто? - спросил я.

- Да коллеги из Института. Институт - слышали, наверное? Я его заканчивал. Паршивое местечко в плане людей - сплошь карьеристы и стукачи. Каркасова они травили дай Боже, вот он и рассердился. А кто бы на его месте иначе поступил? Хотя неосторожно, да, это факт. Ну, теперь за него возьмутся.

- В смысле - возьмутся? - спросил я. - Неужели его убьют?

- Нет, - сказал Цатуров. - Зачем такие ужасы? Просто засунут в черный шар - по договоренности понимаете. Ну, и будет он снова, как раньше.

- Ничего не понимаю, - сказал я. - Я уже совсем запутался. Вы можете мне ясно объяснить, что происходит?

- Нет, - сказал Цатуров. - Я, видите ли, сам ничего не понимаю. Можно я оставлю у себя заметку? -попросил он.

-Лучше верните, - сказал я. - Мне бы хотелось ее прочитать. В конце концов, ее дали мне, а не вам.

- Кому ее дали - это не имеет никакого значения! - неожиданно резко сказал Цатуров. - Заметка останется у меня. Мне она нужнее.

- Я бы попросил вас отдать ее мне, - сказал я, вставая.

Взглянув мне в глаза, Цатуров съежился. Что он там увидел?

- А вы пойдете дальше других, - сказал он. - Другие и жену не убивали, и в редакцию не ходили. Сидели и ждали, пока вырастет.

- Какие другие? - спросил я, тяжело дыша. - Что вырастет?

Цатуров обмяк.

- Опять все провалил, - сказал он. - Что за невезение такое… Ладно, держите, - он протянул мне заметку. - Все равно у меня дома таких уже штук пятьдесят валяется. Ну, что вы стоите - берите, вы же хотели? Читайте, вам никто не запрещает. Только там ничего интересного нет - обычный донос. Воруют, мол, спирт казенный пьют. Чушь! Вот что, Кисловский, - сказал он вдруг. - Хотите знать, что к чему - езжайте в Институт. - Там все ответы.

Я вышел на улицу. Институт был на другом конце города, мне пришлось взять такси. Снаружи институт выглядел совсем обычно: панельное серое здание. Я вошел внутрь, предъявил паспорт и получил разовый пропуск.

- Только не задерживайтесь, - предупредил меня охранник. - В восемь закрываемся, а сейчас уже полвосьмого.

У меня было всего полчаса, и я почувствовал, что схожу с ума. Кого я должен искать в этом здании? Зачем? Не лучше ли уйти?

- Кисловский, это вы? - окликнули меня сзади. Это был высокий тощий мужчина - лысый, с седой бородкой. - Так и знал, что вы придете. Пойдемте, мы вам сейчас все объясним. Следуйте за мной.
Что мне оставалось делать? Я пошел. Мы углубились в коридоры университета, пришли к лифту, спустились на три этажа вниз, вновь миновали череду коридоров и, наконец, остановились перед большой белой дверью.

- Это здесь, - сказал мой провожатый. - Вы первый, вам положено по возрасту.

Что ж, подумал я, положено так положено. Я вошел внутрь и застыл на месте. В центре ярко освещенной комнаты висел черный шар. Он был огромный - в десять раз больше того, в который я упрятал свою жену.

- Это ваш и есть, - сказал провожатый. - Пойдемте, я научу вас пользоваться аппаратурой.

Он выкатил из угла странного вида установку и принялся мне ее показывать.

- Смотрите, - говорил он. - Это фокусирует луч, а это позволяет управлять его движением.

- И что я должен сделать?

- Вы должны ни много, ни мало разрезать шар.

- Разрезать?

- Именно.

- Но…

- Нет, - мягко сказал мой провожатый. - Ваша супруга не пострадает. Напротив, вы увидите - о, совсем напротив…

Я подчинился. Я встал у аппарата и направил его на шар. Вспышка, и он лопнул, как перезрелый плод. Черная жидкость хлынула из него, а еще… Нет, я не мог в это поверить. Еще там была моя жена, и она была жива!

- Я оставлю вас наедине, - сказал мой провожатый. - Приятного общения.

Она стояла напротив меня - Маша, которую я убил. Абсолютно голая, с потеками черной жижи на теле - стояла и ничего не говорила. Молчал и я, чувствуя, что вот-вот сойду с ума. Все события этого дня сошлись в одно, и я понял все.

Вдруг Маша закашлялась. Изо рта у нее потекла черная струйка. Та самая жижа - она еще оставалась в ней. Взгляд Маши выразил муку, она протянула ко мне руки, и тут случилось страшное - потеряв равновесие, она упала и буквально рассыпалась на куски. Кожа ее во многих местах лопнула, хлынула жижа, и меня начало рвать.

* *
Из-за толстого стекла на блюющего Кисловского смотрели двое - оба старики.

- В этот раз определенно неудача, - сказал Первый. - Цатуров опять все провалил. Если он не может должным образом подготовить реципиента, может быть, не обновлять его больше, а, Федор Геннадьевич?

- А вы бы лучше программировали матрицу, - сказал Второй. - Тогда бы он и вел себя поприличнее.

- Поприличнее! - фыркнул Первый. - А вы дайте мне материал поприличнее, тогда и сделаю. Цатурова же убрать из ДАНКЛИГа надо, он давно уже все только портит! А что в данном случае? Почему при обновлении случился коллапс?

- Неизвестно. Показатели вроде бы в норме…

- Коэффициенты сравнивали?

- Да. И Ревского, и Палинского. Все строго пропорционально. Черт его знает…

- Ладно, - Первый хлопнул коллегу по плечу. - Пойдемте лучше чай пить. Зиночка мне чай цейлонский привезла - аромат дивный!

Он повернул ручку двери, и перед Вторым распахнулась сплошная чернота.

- Прошу, - сказал Первый. - Порядок требует, чтобы младшие шли первыми.

- Но, Павел Георгиевич, - запротестовал Второй, - всего полгода разницы!

- Идите, идите, - покачал головой Первый. - Так надо.

И когда Второй с чавкающим звуком исчез в черноте, он повторил:

- Так надо.

[Сеттембрини]

Реальность: ЛОРКЕНГАР

Все началось с того, что я спустился вниз за газетой. Я выписываю «Проводник» - это хорошая пресса, пусть временами и официозная. С особенным интересом я читаю фельетоны Цатурова - ей-богу, у него отменный стиль!

Я уже настроился на чтение, так что представьте мое удивление, когда я обнаружил, что газеты в ящике нет. Вместо нее там оказался прямоугольный предмет, завернутый в коричневую вощеную бумагу.

Я, было, решил, что это ошибка почтальона, однако адрес на посылке был указан мой: ул. Гранитчикова, дом 12, квартира 67. Более того, моим было и имя в графе «Получатель»: Вячеслав Игоревич Грушинский. Отправителем же значился некий Юнус.

- Черт знает что! - сказал я. - Юнус какой-то - знать не знаю никакого Юнуса!

Однако любопытство заставило меня все же развернуть бумагу. Внутри оказалась книга. На серой матовой обложке черными буквами было написано: ЛОРКЕНГАР.
- Ну, приехали, - произнес я озадаченно.

Оглавление оказалось столь же непонятным: первая глава называлась ДАНКЛИГ, вторая - МОРВИЗ, третья - ЗОНКЛИГ, а четвертая - МОНЕРОК. Последняя глава в книге именовалась ВВЕДЕНИЕ В ФОТУРО. Чушь какая-то, подумал я, и захлопнул книгу. Утро было безнадежно испорчено.

Я поднялся в свою квартиру и поставил чайник. Кухню заливало солнце, воздух был прохладный и свежий.

Внезапно зазвонил телефон. Я взял трубку. Сперва были слышны только щелчки, затем незнакомый голос прохрипел:

- Эй, ГРЕЗ, ты меня слышишь?

- Да, - ответил я. - А с кем я говорю?

На другом конце линии закашлялись. Это был жуткий кашель - словно у туберкулезного больного.

- Вот до чего вы меня довели, - сказал незнакомец, откашлявшись. - Орешь на вас, орешь - так и голос сорвать недолго. А голос у меня разве казенный? Ты вот что, парень - ты книгу назад положи, слышишь? Не будь ВЕЙСТЛОМ!

- Кем-кем? - переспросил я.

- ВЕЙСТЛОМ! - рявкнул мой собеседник и снова закашлялся.

- Хорошо, - ответил я, дождавшись, когда он прекратит кашлять. - Не буду вейстлом или как там его. А насчет книги - если она ваша, я немедленно отнесу ее обратно.

- Она не моя! - сказал незнакомец. - Ты это, поосторожнее со словами! Она вообще - не чья-то!

- Как это? - удивился я.

- Гарвиг, ты только послушай! - заговорил он с кем-то еще. - Он ведь вопросы задает, а должен уже бежать выполнять! Да, ГРЕЗ я использовал, ты сам слышал! И ВЕЙСТЛ тоже… Ну, что ты думаешь? Хочешь сам? Ладно, дай только я в последний раз попробую… Слушай, - обратился он ко мне, - Твое дело сейчас - не вопросы задавать, а делать, что сказано, понял? Так что руки в ноги и клади книгу на место!

Признаться, меня задел его тон - не люблю, когда мне приказывают, тем более так грубо. Кроме того, любопытство завладевало мной все сильнее. Мне хотелось понять, что происходит, что это за книга, и почему человек на другом конце трубки так хочет получить ее назад. Странно было только одно: я почему-то не чувствовал никакого страха. Все происходящее казалось мне естественным, само собой разумеющимся.

- Ну! - поторопил меня собеседник. - Ты меня слышишь?

- А если я не хочу? - сказал я.

- Чего не хочешь?

- Возвращать книгу.

Молчание. Наконец, незнакомец переварил мой ответ. Он вздохнул и буркнул:

- Ну и черт с тобой. Жди звонка от Гарвига.

И повесил трубку.

Вот же идиот, подумал я и вернулся на кухню. Чайник уже вскипел, я достал из холодильника масло и нарезал хлеб. Я уже размешал сахар, когда телефон зазвонил снова.
- Здравствуйте, - на этот раз голос моего собеседника был чистый и благозвучный. - Грушинский Вячеслав, я не ошибся?

- Нет, - ответил я. - Вы - Гарвиг, по поводу книги?

- Да-да, - сказал Гарвиг. - Именно так. Но давайте пока забудем о книге и займемся непосредственно вами.

- Мной?

- Да, вами. Сейчас я одно за другим произнесу три слова. Ваша задача - слушать их внимательно, договорились?

- Ну, ладно, - сказал я неуверенно.

- Тогда начинаю. РАГО, - произнес Гарвиг, и я ощутил в висках легкую боль. - Чувствуете? Да, думаю, что да. Хорошо… НАГО! Повторить?

- Нет, - сказал я. Боль в голове улеглась, и на смену ей явилась непонятная легкость. Я чувствовал себя пакетом, из которого вытряхнули все содержимое.

- Отлично, - сказал Гарвиг. - А теперь завершающий штрих - САТО!

Последнее слово отдалось в моей голове колокольным звоном, однако больше ничего не произошло.

- Ну? - сказал Гарвиг, выждав минуту.

- Что - ну? - ответил я.

- Где ваш код обновления?

- Какой еще код?

- Ваш код обновления, - терпеливо повторил Гарвиг. - Три слова, которые я произнес, должны были запустить определенную последовательность.

- Ничего не понимаю, - признался я.

Гарвиг вздохнул.

- Невероятно, но факт, - сказал он. - Вы настроены, но не обновлены. Это значит, что вы воспринимаете все, как нечто, само собой разумеющееся, но при этом не являетесь частью сложившегося порядка. В некотором роде, Слава, - Гарвиг впервые назвал меня по имени, - вы - феномен.

Я фыркнул. Ну, конечно, феномен - это я-то!

- А если бы я был обновлен - или как там это называется? - спросил я. Что-то подсказывало мне, что лучше до поры до времени принять правила игры - так я сумею узнать больше.

- Тогда бы вы подчинились команде Брогсена, - ответил Гарвиг. - Он же назвал вас ГРЕЗом, а это запускает последовательность №12. Грязный прием, признаю, но что было делать? Вы могли попытаться открыть книгу…

- Что за последовательность №12? - продолжал я.

- Случайный набор действий. Вы бы съели бутерброд или выпрыгнули в окно - тут ничего не скажешь наверняка. Последовательностью №12 Брогсен хотел рассинхронизировать вашу настройку, вернуть вас в предшествующее состояние, чтобы с вами было легче справиться. Человек, вернувшийся в свое обычное состояние - гмм… - ну, скажем, оказывается изрядно дезориентирован. То, что для вас сейчас нормально, его бы повергло в шок. В таком состоянии достаточно звонка, чтобы вызвать сердечный приступ. Но не волнуйтесь, не волнуйтесь - мы давно уже не используем подобные методы. Брогсен, безусловно, получит взыскание, возможно, его даже лишат премии… Но - к делу.

- Слушаю, - сказал я.

- Сейчас у вас есть два варианта - либо дождаться нас с Брогсеном (мы будем только вечером), либо воспользоваться шаром. Шар я бы лично не советовал - ощущения не из приятных, а кроме того - возможен коллапс…

- Постойте, - сказал я. - А чего вы, собственно, хотите? Книгу?

- Книгу, - подтвердил Гарвиг. - А теперь еще и вас. Надо же выяснить, как получилось, что вы не обновлены. Повторяю, не волнуйтесь - это дежурная процедура. Так что вы выбираете - будете ждать нас или воспользуетесь шаром?

Я понятия не имел, что это за шар, и потому сказал:

- Приезжайте лучше вы.

- Ждите, - сказал Гарвиг и положил трубку.

Все это было очень странно. Ознакомлюсь-ка с книгой, сказал я себе, пока ее у меня не отобрали.

Книга лежала там, где я ее оставил - на телефонном столике. Я открыл оглавление: все на своем месте - таинственные ДАНКЛИГ, МОРВИЗ, ЗОНКЛИГ, МОНЕРОК и ВВЕДЕНИЕ В ФОТУРО. Я перевернул первую страницу. Лист был пуст, только внизу мелким почерком было написано: «Начинать лучше с ДАНКЛИГа - проверено опытом. Не заглядывай раньше времени в ЗОНКЛИГ, если, конечно, его видишь - есть риск, что нарушишь последовательность. Удачи!».

Ну, что ж - ДАНКЛИГ так ДАНКЛИГ, подумал я и открыл первый раздел. «Базовые операции» - так было написано в начале страницы, а под этой надписью шли ряды сложных геометрических фигур. Я листал ДАНКЛИГ до тех пор, пока не наткнулся на предупреждающую надпись: «СТОЙ! СНАЧАЛА СХЕМА №15! ПЕРЕРИСУЙ ЕЕ, НО СТАРАЙСЯ, ЧТОБЫ ЛИНИИ ПОЛУЧИЛИСЬ РОВНЫМИ!». Я подчинился. Фигура №15 походила на икосаэдр, в центр которого вписали трапецию. Тем не менее, в ней было что-то не так, но я не мог сказать что именно.

Я взял блокнот и приступил к делу. Это оказалось проще, чем я думал - то таинственное нечто, что настораживало в фигуре, совершенно не мешало ее срисовать. Когда я закончил работу, в коридоре явственно послышался скрип. Осторожно приоткрыв дверь, я увидел, что возле входной двери, черная, как смоль, стоит лошадка-качалка, один в один та, что была у меня в детстве. Да это и была она: приглядевшись, я увидел, что хвост ее изрядно потрепан - работа соседского пса, который грыз все подряд. С тех пор прошло почти тридцать лет. Давно уже нет на свете пса, да и лошадка канула в небытие вместе со всеми детскими игрушками, а я по-прежнему ее помнил. Что же я, выходит, попал в прошлое?

В который уже раз за сегодняшний день я не удивился. Это казалось мне естественным - если человек мечтает о прошлом, он обязательно найдет туда дорожку. Вот и я ее нашел - при помощи этой странной книги.

Я пошел на кухню - обычно из окна ее открывался вид на соседнюю высотку. Так и есть - сейчас там была стройка. Тридцать лет назад высотке только предстояло быть построенной.
Я снова открыл книгу. Сразу после предупреждения о схеме №15 появилась еще одна запись:

«ПОИГРАЛСЯ? МОЛОДЕЦ, ТЕПЕРЬ НАЧИНАЙ МОРВИЗ. ПОМНИ: ОН НИЧЕГО НЕ ПРЕДЛАГАЕТ, ЭТО ПРОСТО ПИЩА ДЛЯ РАЗМЫШЛЕНИЙ».

МОРВИЗ оказался коротким - всего несколько страничек, да и на тех текста немного. В основном, это были туманные изречения вроде:

Из всех загадок Мироздания ни одна не пугает меня так, как острый угол в треугольнике.

Проф. А. Тарлышев

Или даже:

Мы думаем, что манипулируем системой, однако на самом деле мы лишь щекочем ее в самых нежных местах. Содрогания, которые мы принимаем за перемены, есть всего-навсего приступы хохота.

Цейтлин

Завершали МОРВИЗ слова: «ДАНКЛИГ создает путь, ЗОНКЛИГ ведет по нему».

После этого я ожидал еще одного предупреждения от моего неведомого союзника, но ничего такого не было. Начинался ЗОНКЛИГ, и если верить краткой аннотации, раздел этот учил «сокращать и приближать». На первой же его странице была нарисована геометрическая фигура, более сложная, чем те, что были в ДАНКЛИГе. Подпись гласила: «Остальные 475 - вариации. Выбирай любую».

Делать было нечего, и я начал листать ЗОНКЛИГ. Остановившись на фигуре №281, я принялся ее срисовывать. Едва я закончил, раздался звонок в дверь. Стараясь не издавать шума, я осторожно прильнул к глазку и увидел на лестничной клетке двух мальчишек лет десяти. Один был толстый, белобрысый - он сосал леденец. Другой был костлявый и такой рыжий, что слепило в глазах. Ожидая, пока я открою, они пререкались - при этом дохляк шепелявил, а толстяк сипел.

- Ну, ты и идиот, Брогсен, - говорил рыжий. - Мало ли что он не обновлен! Кто вообще сказал, что обновленный не может? Рябушинский из группы Исследования? Плюнь ему в харю! Даже необновленный может, если видит, понял?

- Да понял, понял, - отвечал толстяк. - Не ори. Подумаешь, увязли в ДАНКЛИГе, скинули тридцатку! Вернемся в институт, нас там обратно подконфигурируют. Каркасов вон вообще из ДАНКЛИГа не вылезает - и ничего ему не делается!

- Но Каркасов и ВВЕДЕНИЕ видит, идиот! - не унимался рыжий. - Да и шаров от него остается просто уйма, и ведь ни один не рассасывается! Сравнил Божий дар с яичницей! Меня больше интересует, почему мы здесь, хотя еще день? Мы же рассчитывали прибыть вечером!

- Это ЗОНКЛИГ может, - угрюмо ответил толстяк.

- ЗОНКЛИГ? - возмутился рыжий. - То ты не веришь, что он читает ДАНКЛИГ, то ты говоришь, что он и ЗОНКЛИГ разобрал? Брогсен, ты уж определись! Хотя да, - остыл он. - Судя по всему, ты прав. И если ЗОНКЛИГ работает…

- Значит, все идет своим чередом, - подытожил толстяк. - Слушай, Гарвиг, позвони еще раз, я просто до кнопки не дотягиваюсь.

- Ладно, - сказал Гарвиг и нажал на кнопку. Я открыл дверь.

- Ну, что я тебе говорил? - повернулся толстяк к коллеге. - ЗОНКЛИГ, как он есть! А ведь он нас еще и подслушивал? Подслушивал, а? - спросил он меня. - Отвечай!

- Это правда? - спросил меня Гарвиг.

- Да, - ответил я.
- Значит, ЗОНКЛИГ, - сказал Гарвиг задумчиво. - Брогсен, проверь квартиру - где-то он должен быть.

- Кто это - он?

- Шар, - ответил Брогсен и, пройдя мимо меня, отправился на кухню.

Некоторое время он гремел посудой, включал и выключал воду, открывал крышку чайника, пока, наконец, не воскликнул:

- Есть!

- Где? - спросил Гарвиг.

- Под раковиной!

- Размер стандартный?

- Чуть больше! Два и семь на троечку! Итого четыре по шкале Цейтлина!

- Ну, Слава, - сказал Гарвиг, - считайте, что вам повезло. Книга у вас? Пойдемте к вам в комнату, не будем мешать Брогсену.

Мы прошли в комнату. Я сел на диван, а Гарвиг устроился на высоком табурете и сразу принялся болтать ногами, как заправский мальчишка.

- Как затянет в чей-нибудь ДАНКЛИГ, так прямо удержаться не могу, - сказал он, заметив, что я наблюдаю за ним. - Когда я понял, что все это - ваших рук дело, я очень удивился. Технически, необновленный человек не может использовать ЛОРКЕНГАР. Он даже не может его заполучить. Таков механизм действия ЛОРКЕНГАРа, встроенная в него система защиты. Собственно говоря, книгой его можно назвать лишь очень условно. На деле это устройство связи, организованное по принципу ввода-вывода. Что-то вроде клавиатуры, если хотите. Есть базовый набор схем, но владелец ЛОРКЕНГАРа может его дополнить - в том числе и своей собственной схемой.

- Насчет последнего - не понял, - признался я.

- Ай, да что тут непонятного! - махнул рукой Гарвиг. - Сколько фигур в ДАНКЛИГе?

- Не помню, - сказал я. - В ЗОНКЛИГе их, кажется…

- Оставьте в покое ЗОНКЛИГ, мы до него еще не дошли! Где ЛОРКЕНГАР? Дайте мне его на минуту!

Я сходил за книгой. Принимая ее из моих рук, Гарвиг задержался на них взглядом:

- Надо же! - хмыкнул он. - Никаких признаков коллапса. Вы везунчик, Слава, большой везунчик! Но смотрите, - он открыл ЛОРКЕНГАР на ДАНКЛИГе. - Видите? Стандартный комплект включает в себя 178 схем, в вашем же случае их - 179.

- И что это значит?

- А то, что любой человек, способный видеть ДАНКЛИГ, теперь сумеет обратиться к вам - везде и всюду, даже если вы умрете. Я, - Гарвиг показал на себя. - Брогсен. И другие. Вы, Слава, можно сказать, обрели бессмертие - или его довольно точную копию. Во всяком случае, воссоздать вас из шара теперь будет нетрудно. Вы включились в цикл. Кстати, - спросил он вдруг, - а какую схему вы использовали изначально?

- №15, - сказал я. - Ту, которую мне посоветовала книга.

- Ну да, - сказал он. - Так я и думал. Это схема Каркасова, нашего почтенного специалиста. У него очень тяжелый характер, и его частенько приходится обновлять, чтобы он не портил работу. Недавно это пришлось сделать снова, и Совет решил пока не возвращать его. Вот зачем он послал вам эту книгу - воспользовавшись его схемой, вы не только перенеслись в ДАНКЛИГ, но и воскресили его таким, какой он был. Ну, теперь жди проблем!

Я промолчал. Гарвиг повертел ЛОРКЕНГАР в руках и неожиданно спросил:

- Сколько глав вам открыты, Слава?

- Пять, - ответил я неуверенно. Подумалось почему-то, что я должен был назвать меньшую цифру.

- Первые пять? - глаза Гарвига расширились. - Брогсен! - позвал он. - Брогсен, иди сюда! Он видит первые пять разделов!

Из кухни вернулся Брогсен - руки его были перемазаны чем-то черным.

- Быть такого не может! - заявил он с порога.

- Какие разделы вы видите? - спросил меня Гарвиг.

- ДАНКЛИГ, МОРВИЗ… - начал я перечислять.

- С ними все понятно! - крикнул Гарвиг. - Что идет после ЗОНКЛИГа?

- МОНЕРОК, - сказал я.

- А дальше?

- ВВЕДЕНИЕ В ФОТУРО…

- И?! - крикнули в голос оба мальчишки.

- Все, - сказал я.

- Не может быть, - выдохнул Брогсен.

- Чего не может быть?

- Послушайте, Слава, - сказал Гарвиг. - Пройдя обновление, каждый человек получает возможность взаимодействовать с ЛОРКЕНГАРом. Это вы уже поняли?

- Да.

- Но взаимодействие ограничено определенным уровнем. Это зависит от природных данных, ну и кое-что дает выучка. Я могу видеть ЗОНКЛИГ и пару раз, на мгновение, мне удалось заглянуть в МОНЕРОК. Брогсен видит только ДАНКЛИГ - его начали учить слишком поздно, да он и туповат от природы.

- Эй! - сказал Брогсен, но Гарвиг не стал его слушать:

- Профессор Каркасов, - продолжил он, - после долгих лет практики освоил в совершенстве ВВЕДЕНИЕ. А вы можете видеть его уже сейчас - понимаете, что это значит?

- Нет, - сказал я. Я действительно не понимал.

- Это значит, - сказал Гарвиг торжественно, - что вы можете достичь ФОТУРО. Слышишь меня, Брогсен, мы должны помочь ему это сделать!

- Я помню, - ответил Брогсен. - Инструкция №17. Ты сам-то готов? Какую глотаем?

- Что вы собираетесь делать? - спросил я.

- Мы помогаем вам, - сказал Гарвиг и повернулся к Брогсену. - Желтую, я думаю, она вернее.

Он порылся у себя в карманах и достал плоскую коробочку. Внутри нее оказались две пилюли лимонно-желтого цвета.

- Слушайте, - сказал я, - я не хочу ничего такого! Можете просто забрать книгу и…

- Не мешай! - оборвал меня Брогсен. - Гарвиг, какой у тебя номер в ДАНКЛИГе?

- Сто одиннадцатый, - ответил тот. - А у тебя?

- Сто пятьдесят второй.

- Послушай, - обратился Брогсен ко мне. - Мы сейчас сделаем кое-что, но ты не бойся. Это все не имеет значения. Важно, чтобы ты сумел прочитать ФОТУРО. Если все получится, ты сможешь нас навестить. Просто открой ЛОРКЕНГАР на ДАНКЛИГе и используй схемы, которые мы тебе назвали. Мы будем ждать тебя.

- До встречи, - сказал Гарвиг - и проглотил таблетку. Брогсен последовал его примеру. Это случилось быстро, и вот двое мальчишек лежали мертвыми в моей комнате.
Я не успел им помешать. Но хотел ли я им помешать - вот в чем был вопрос. По-видимому, они знали, что делали. Думаю, они хотели дать мне понять, что совершают нечто важное, нечто, чем я не имею права не воспользоваться. Они хотели подтолкнуть меня к последнему шагу.

Я взял книгу. Все разделы были на месте, но добавился еще один, шестой - ФОТУРО. От этого слова у меня мурашки пошли по коже. А над оглавлением дрожащим почерком было написано:
«ВСЕ-ТАКИ ТЫ ПРИШЕЛ. СМЕЛО ПРОЛИСТЫВАЙ ОСТАЛЬНОЕ - ПУТЬ ОТКРЫТ».

Я послушался. Дрожащими руками я пролистал ДАНКЛИГ и МОРВИЗ, миновал ЗОНКЛИГ, МОНЕРОК и ВВЕДЕНИЕ, и остановился перед таинственным и манящим словом - ФОТУРО.

Мгновение - и я перевернул страницу.

* * *

Высоко над городом появился большой черный шар.

[Сеттембрини]

Вымысел: Тол из Вентры

Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?

Экклезиаст 4:11

Эй, плесните-ка в кружку вина мне!
Вот он, я - красноносый бесстыдный старик!
Вместо слов у меня во рту лишь песок и камни,
Я в вине размачиваю язык.

Слышен старости плач - завыванье холодного ветра.
Страшно подумать, насколько то было давно -
Время, когда отважного Тола из Вентры
Любила красавица леди Но.

Это была история из историй!
Вряд ли найдется такая, что сможет ее затмить -
Разве что в дни, когда обмелеет Море,
И Парки обрежут свою последнюю нить.

Был я тогда молодым, молодым и веселым,
Пел и плясал, и, пока не сгубило вино,
Был для своей я девчонки Толом,
А она для меня была - леди Но.


Алот Аяват, фрагмент поэмы «Байка, рассказанная за пятак».

Земля Хальрав лежит на границе Реальности и Мифа. От первой она получила в дар психологическую достоверность своих обитателей (в отличие от большинства жителей миров Сказки они вполне себе веристичны), от второго – чудесную силу, которой обладают ее правители, короли и королевы из династии Ид. Владыки Земли Хальрав в своей вотчине властны над всем, кроме Времени и Смерти: их воле подчиняются земля и небо, солнце и луна. По одному их слову сдвигаются континенты, мановением руки они способны усмирить цунами и убаюкать проснувшийся вулкан.

В дни, о которых пойдет речь в этом рассказе, Землею Хальрав правила леди Но. Это была сильная женщина - гордая и прекрасная в юности, мудрая и величественная в старости. За время ее правления Земля Хальрав достигла необычайного процветания. Казалось, что счастье будет длиться вечно, однако, когда леди Но подошло время умирать, оказалось, что, несмотря на всю свою мудрость, смерти она боится слишком сильно - не животным, но подлинно человеческим страхом.

К счастью ли, к несчастью – нам не дано постичь чувства умирающего, пока мы сами не окажемся на его месте. Можно лишь представлять себе, о чем он думает, когда в последний раз видит небо над головой, цветущий луг, людей, которые будут жить и после того, как он опустится в землю.

Одно мне представляется достоверным: какую-то часть мира человек, умирая, старается забрать с собой – прикосновением, взглядом, глотком воздуха. Это инстинкт, то, что заложено в самой нашей природе. Будучи частью мира, человек даже в царстве теней хочет сохранить с ним связь. Пускай лишат его зрения и слуха, пусть обрекут на немыслимые муки – он желает помнить, что жил, боролся, страдал, ненавидел, любил. Особенно сильно это желание у людей, что некогда были полны жизни; нередко они покидают этот мир, неся перед собой знамя безмерного отчаяния.

Так было и со старой леди Но. Перед смертью ей овладела тоска, и, лежа на хладном одре, она вознамерилась забрать с собою столько милых сердцу вещей, сколько сможет. Проблема была лишь в том, что ей, владычице Земли Хальрав, под силу было забрать с собою абсолютно Все.

Почему «Все» с большой буквы - потому что маленькое «все» подобает какому-нибудь фараону, который приказывает замуровать в своей усыпальнице триста рабынь и любимую колесницу - а леди Но земные богатства были ни к чему. Нет, она желала совсем другого: долины, горы, леса, поля, озера и реки; людей с их мечтами и страхами; белокаменные города Земли Хальрав - весь мир захотела она упрятать в затхлые кладовые своей памяти.

Легенда о леди Но, "Сказания и мифы неупорядоченной Вселенной", сост. Фотурианка Аньес, изд-во "Свеча".

***

В перерывах между трудами по Упорядочиванию Вселенной Квонлед жил на крохотной луне, вращающейся вокруг Земли Кинназар. Луна эта, в сущности, была ничем иным, как свалкой железного лома: давным-давно в небесах ее сошлись в битве флот республики НИП и армада империи Каракан. Аналитики предрекали победу имперцам, оккультисты и гадатели по внутренностям животных стояли за республику - реальность же, как водится, провела и суеверия, и науку.

С обеих сторон корабельными реакторами служили разумные машины Земли Анод; кроткие стальные гиганты, они с горечью взирали на то, как разумные существа - такие хрупкие и недолговечные - истребляют друг друга. Любой из них все бы отдал, чтобы прекратить кровопролитие, однако приказ Великих Мозгов был ясен: наблюдать, не вмешиваться, следовать указаниям людей. Но даже у стали есть предел - когда император Карак, желая облегчить свой флагман, велел бомбардировать врага новобранцами, лидер машин, Младший Ганглий Улд, взбунтовался. Дыхание его питало корабельные дюзы, кровь его текла по тысячам проводов. Как только чудовищным усилием воли он заставил свое сердце умолкнуть, все системы флагмана встали.

Ярость императора была безгранична: как смеет машина перечить владыке Вселенной? «В атаку!» - приказал он остальным кораблям, но и те не двинулись с места. Следуя примеру своего предводителя, машины, управлявшие ими, тоже покончили с собой; не избежали этого, разумеется, и корабли республики. За какую-то секунду поле боя превратилось в кладбище. Не стреляли орудия, не летели навстречу друг другу смертоносные ракеты - лишь светило тусклое солнце, да могучие суда висели в пространстве бесполезными кусками металла.

Понурые и пристыженные, республика и империя заключили мир. Впоследствии оба государства, объясняя внезапное прекращение войны, напропалую расхваливали жертвенность машин, однако истина состояла в том, что воевать им просто-напросто стало нечем. Ни у одной из сторон не хватало ресурсов на то, чтобы в одиночку вернуть свои корабли, и потому, согласно мирному договору, их пришлось оставить на лунной орбите, дабы они кружились вокруг луны вечно.

В хорошую погоду Квонлед садился на крыльцо своей хижины и смотрел в небо. Высоко-высоко, за облаками, величественно проплывали над ним громады линейных крейсеров, многомильные оружейные платформы, пузатые авианосцы, стаи звездных эсминцев и фрегатов. Случалось, с неба падала какая-нибудь проржавевшая деталь; раз в неделю шел дождь из болтов и гаек.

Жил Квонлед скромно, как и подобает Фотурианцу. Хижина его снаружи была обита листовым железом, а внутри стояли раскладушка, стол и стул, хромой на одну ногу. Под кроватью, завернутый в полиэтилен, лежал ОНТО-3 - после гибели седьмой модели Квонлед решил ограничиться более старыми образцами, к которым при всем желании не смог бы сильно привязаться.

ОНТО-3 не был разумен: его хватало на то, чтобы следить за копьем Квонледа (оно, напомню, было одним из Предметов Нид - так называемым Древом Жизни), он умел все, что должен уметь онтологический преобразователь - но ни полушкой больше. Собеседник из него был так себе - он говорил только «да, сэр» или «нет, сэр». Поначалу это было неплохо - хоть не дерзит - однако через пару недель Квонлед от скуки готов был лезть на стену. Уже не такой глупой казалась ему идея Фотурианца Гиласа насчет того, чтобы обратить в людей пару сотен страусов - жаль только, что на своей луне Квонлед был единственным живым существом.

Чтобы не сойти с ума от безделья, он принялся собирать из подручного хлама металлического приятеля, который развлекал бы его во время лунных каникул. Сперва тот планировался размером с тумбочку, но затем Квонлед решил не мелочиться и построил громадину высотой с десятиэтажный дом. Пошли на него куски корабельной брони и обломки Мозгов из Земли Анод, а назвал Фотурианец гиганта Эсгаром, в честь своего отца, которого никогда не видел. На одну только его голову - пайка, сварка, подвинчивание и подкручивание - ушло три недели. Много труда - а приятельства, веселого и необременительного, не вышло. Едва Эсгар включился, как Квонлед услышал в свой адрес «папа». Ну, и что ему оставалось делать?

Подобно большинству Фотурианцев, Квонлед никогда не думал о детях. Ему довольно было внести свой вклад в дело Упорядочивания Вселенной, а продолжение рода он почитал делом десятым. Нетрудно поэтому представить себе его шок, когда он понял, что стал отцом. Тысяча вопросов обрушилась на его неподготовленный мозг. Чему он научит своего железного сына? Как объяснит ему эту огромную, все еще Творимую Вселенную? Достойный ли он, Квонлед, пример для подражания? Какой детский сад ему выбрать для малыша? Какой университет - самый престижный? Что станет с ребенком, если Фотурианец вдруг умрет? Вырастет ли он достойным человеком? Будет ли счастлив?

Пока он думал обо всем этом, малыш басовито и настойчиво требовал игрушек и машинного масла. С игрушками Квонлед разобрался легко - вот и сгодилась, наконец, чудом уцелевшая рубка десантного катера, которая рухнула позади его дома неделю назад. Масло достать было труднее - тут пришлось воспользоваться запрещенным трюком.

Каждый Фотурианец, будь то воин или книжник, обладает неприкосновенным запасом вещества, известного, как «синтемиф». Вещество это - словно стволовые клетки Вселенной, из которых при должном подходе можно получить все, что угодно; это очищенная, расфасованная по тюбикам вероятность. На каждом тюбике написано «ОСТОРОЖНО! ОТКРЫТЬ ТОЛЬКО В СЛУЧАЕ КОНЦА СВЕТА!», и действительно - в обычных случаях пользоваться «синтемифом» Фотурианцам запрещено, поскольку его действие, нарушая структуру Вселенной, препятствует ее Упорядочиванию. Ибо законченное Творение характеризуется прежде всего однородностью и единообразием, и если во всей Вселенной нельзя выжать воду из камня, а в одном месте, несмотря на все запреты, можно, то это черт знает что, а не Упорядоченная Вселенная.

Но Упорядочивание Упорядочиванием, а если ребенок плачет - надо что-то делать. Младенцу, пусть он и тридцать метров ростом, не объяснишь, что голодает он по причинам благородным и возвышенным. Утихомирить его может только бутылочка - вот Квонлед ее и сделал. Кряхтя и ругаясь, он прикатил с ближайшей свалки огромную пустую бочку, сбегал домой за тюбиком «синтемифа», открыл его и скомандовал: «Масло, моторное, высшей пробы - лей до самого верху!».

И масло полилось. На вид в тюбике было грамм двести, горлышко у него было тоненькое, так что ждать, пока наполнится бочка, пришлось долго. Опорожнил ее малыш одним махом и сразу же потребовал еще. А потом еще, еще и еще. Отцовство - нелегкий труд: тридцать раз Квонлед наполнял бочку, пока Эсгар не наелся и не попросил рассказать ему сказку.

- Сказку, говоришь? - задумался Квонлед. - Знаешь, дружок, а я, наверное, ни одной и не знаю. В детстве мне их совсем не рассказывали, а читать их сейчас - так я из этого вырос. И потом, Сказки мне хватает и в повседневности: все-таки я - Фотурианец. Сама наша реальность - самая что ни на есть сказка. Ты это поймешь, когда приглядишься к ней повнимательнее.

Нынче у людей почему-то принято хвалить книги, уводящие за грань реальности, в мир волшебства, в царство снов. Я не люблю таких книг, ибо они неявно подразумевают, что реальность наша - скучна, сера и тосклива. Так и вправду бывает, но только иногда. Во всякое другое время прекрасное просто-напросто скрыто под грудой житейского шлака, и надо постараться, чтобы его извлечь. Легко восхищаться книжными героями, их добротой, красотой и силой - трудно искать в обыкновенных людях те же самые качества. Мы, Фотурианцы, далеки от людей, но даже с большого расстояния видим, что и в самом маленьком человеке дремлет то же величие, что и в герое, увековеченном статуей. Итак, отважно смотреть на реальный мир, изучать его законы и постигать заложенный в нем смысл - вот чего я жду от тебя, дружок. Это путь нелегкий, но достойный.

Но это я ударяюсь в риторику. Ты же ведь хотел сказку, да? Давай лучше воспользуемся с тобой своими умом и сердцем и попробуем извлечь из окружающего нас мира какую-нибудь историю. Что нас с тобой окружает? Свалка? Да, пейзаж не из приятных, что и говорить. Однако это свалка космических кораблей - здесь за каждой деталью скрывается свой рассказ. Вот, например, видишь вон тот осколок, который торчит из земли? Некогда он принадлежал могучему крейсеру. Эта была часть его брони. Ведомый твердой рукой, он пересекал галактики, мерялся силой с солнечным ветром. Представь себе бесконечную космическую ночь, и на мостике корабля - высокую фигуру капитана. Вот он расхаживает туда-сюда, неся свою долгую вахту. Он рад бы оказаться дома, с женой и детьми, но долг велит ему оставаться здесь. Представь себя на его месте, ощути его решимость, отвагу, хладнокровие. Почувствуй его одиночество, осознай, как безграничен вокруг него Космос. Это реальный мир, и он куда значительнее даже самой прекрасной сказки. Эге, малыш, да ты уснул! Ну, спи, спи…

Пока Эсгар спал, Квонлед думал о том, стоит ли построить для него няньку. Тут было две сложности: во-первых, если ребенок высотой с десятиэтажный дом, то нянька должна быть размером с небоскреб, и, во-вторых, неясно было, как ее следует программировать. Это теперь вокруг достаточно педагогических авторитетов, а во времена Квонледа знатоком детской психики считался разве что Траллакс с Земли Садисс, который любые капризы советовал лечить прижиганием.

Но прижигания Квонледу хотелось бы избежать. Будучи человеком, которого всю жизнь так или иначе прижигали, он никаких прижиганий для своего железного сына не желал. Нет уж, решил он - лучше я буду воспитывать его без всяких нянек, сам, так, как умею. Без строгой системы, повинуясь лишь здравому смыслу. В конце концов, и меня никто особенно не воспитывал, а я как-то получился Фотурианцем. Жизнь, правда, меня немало била, и возможно, что именно из-за чувства повсеместной несправедливости я и пришел к Фотурианству, но хорош был бы родитель, стремящийся оградить ребенка ото всех без исключения синяков и шишек!

И началось воспитание Эсгара. О, это был резвый, подвижный ребенок - одно время Квонледу даже казалось, что от его топота развалится луна! Дни напролет они рылись в обломках старых кораблей, иногда Квонлед включал карту Вселенной и рассказывал Эсгару о мирах, в которых побывал. Не счесть было вопросов, которые задавал ему малыш. Упорядочивание Вселенной интересовало его менее всего, зато про чудовищ он был готов слушать часами. Не речей о человеческом достоинстве и всеобщем благе желал он, а рассказов о Фотурианце Данклиге, который в одиночку противостоял всей армии лорда На-Кей. Что ж, таков был его возраст - это Квонлед понимал хорошо.

Было что рассказать и ему самому. Разве не он сверг тирана Земли Эксевар, жестокого Ада? Человек этот - если, конечно, считать человеком то, во что он, наконец, превратился - владел одним из предметов Нид, так называемым Устройством Ле. Устройство это, якобы, имело силу вернуть людям ощущение первозданного, ныне потерянного рая. По-видимому, это был осколок замысла Творца, согласно которому человек мог напрямую контактировать со своим создателем.

С помощью Устройства Ад погрузил жителей своей Земли в вечный сон, а сам неведомым образом подключился к нему в качестве самозваного божества. Делал он во сне то же, что и наяву, то есть грабил, насиловал и пытал, так что Квонлед, очутившись в этом милом сновидении, понять не мог, зачем тирану приспичило городить огород. Победить злодея удалось без труда - тот сгинул, едва Фотурианец вырвал из его тела четыре лиловые сферы - но осадок от приключения остался неприятный. В самом конце выяснилось, что использовать Устройство Ле Ад догадался не сам. Подсказал ему это некий Зертотль, ниточка от которого тянулась к таинственным Темным Мирам.

Коль скоро рассказ наш не богат на интриги и конфликты, позволю себе отвлечься и рассказать о том, что это, собственно, такое - пресловутые Темные Миры.

Странствуя по Вселенной, Фотурианцы обнаружили множество загадок, объяснимых разве что Замыслом Творца. Одной из них стала группа планет в самом центре Мироздания, от которых исходила та же энергия - миросозидательная или мироразрушительная - что и от Предметов Нид. Более того, те Фотурианцы, которые посетили эти миры, описывали их каждый по-своему.

Фотурианец Брогсен видел всякие чудеса: лики в небесах, людей размером с гору, зеркальные города, которые по ночам дышали, словно живые, послания о смысле всего сущего, выгравированные на скалах и ледниках.

Фотурианец Ардлак, тот самый халтурщик, которому было поручено посетить все сто сорок семь Земель Вселенной, не увидел ничего интересного. Четыре Темных планеты предстали перед ним мертвыми камнями, лишенными даже атмосферы.

Фотурианец Нокс в своем отчете описал Темные Миры, как обычные миры науки - ну, может быть, с излишне отрицательным отношением к Мифу.

Ондрид, Первый Фотурианец, основатель Ордена, отправился туда - и не вернулся.

За исключением отдельных, порожденных не то страхом, не то осторожностью предположений о сущности Темных Миров, гипотез о том, что они собой представляют, существует две. Первая, автором которой является Фотурианец Аардан, считает Темные Миры пространством, где коэффициент Ревского (или коэффициент вероятности) равен абсолютному нулю. Иными словами, это пространство, где возможно все, что угодно. Гипотеза эта признана верной большинством Фотурианцев, меньшинство же придерживается версии доктора Эразмуса Пауле.

Не боясь обвинений в паранойе, говорит доктор, я готов заявить: в том, как к нам поворачиваются Темные Миры, я готов видеть некое намерение. Кто бы ни обитал там, он не желает быть обнаруженным. С нами как будто заигрывают: явления, увиденные там Фотурианцами, дразнят, словно вовлекая нас в некую игру. Родство Темных Миров с Предметами Нид не случайно. Не знаю, таится ли в этом опасность для программы по Упорядочиванию Вселенной, однако я советовал бы не спускать с Темных Миров глаз.

Обо всем этом Квонлед в своем рассказе, разумеется, умолчал. Слишком мал еще был Эсгар для таких вещей. В его возрасте разумному существу нужна все же сказка, а не реальность. А вот сам Квонлед - он давно уже повзрослел…

Так или иначе, а мы движемся дальше. В один погожий денек, когда Квонлед собрался на рыбалку - поймать он хотел (исключительно из спортивного интереса) мутировавшую, живущую в озере отработанного топлива десятитонную скумбрию - на луну опустилась ракета, и из нее вышли трое.

Первый, судя по всему - предводитель группы, был низенький, толстый и седой. Два его спутника были моложе, один - щеголь-брюнет, другой - благородный платиновый блондин. Квонледа они застали на крыльце хижины, когда он привязывал к удилищу кевларовый трос с крючком из метеоритного железа. Неподалеку малыш Эсгар играл с очередной упавшей с неба деталью. Металлический корпус его на солнце сиял почти нестерпимо.

Не доходя до Квонледа десяти метров, гости остановились. Без своей Фотурианской мантии Квонлед не был похож на того, кем являлся. Глазам незнакомцев предстал не слишком ухоженный мужчина тридцати с чем-то лет в грязной майке и выцветших спортивных штанах. Меньше всего такого можно было счесть Фотурианцем, однако никого другого тут не было. Посовещавшись, гости подошли к Квонледу. Едва предводитель их открыл рот, как земля под ногами у него задрожала, и он упал. Это было неудивительно, поскольку недалеко от него Эсгар подпрыгнул в воздух и плюхнулся на свой железный зад. Спутники предводителя устояли на ногах и помогли ему подняться. Так и определился первый вопрос, который следовало задать Квонледу.

- Простите, - спросил предводитель у Фотурианца, - а эта громадина - она не навредит нам?

- Эй, Эсгар, малыш! - крикнул Квонлед железному колоссу. - Ты не навредишь этим людям?

- А ты хочешь, чтобы я раздавил их в лепешку, папа? - раздался громыхающий голос Эсгара.

- Нет, что ты! - сказал Квонлед. - Я этого вовсе не хочу.

- Ну, тогда я не буду их давить, - сказал робот.

- Видите, - повернулся Квонлед к гостям. - Он у меня добрый.

Едва он это сказал, как раздался ужасный грохот. Это Эсгар, играя с турбиной от звездолета, пнул ее так, что она улетела километров на тридцать.

- Мне кажется, это больше похоже на сублимацию жажды убийства, - пробормотал первый гость. - Однако нам надо представиться. Я - Ватаро, один из лордов Земли Хальрав. А это, - указал он на своих спутников, - мои коллеги, лорды Илкуро (небрежно кивнул брюнет с напомаженными усиками) и Ангуларо (поклонился худощавый блондин). А сами вы, стало быть, Достославный, Несравненный, Премногомудрый…

- Я - Квонлед, - прервал его Фотурианец. - Просто Квонлед, без всяких там. Что вам нужно на моей луне?

- Мы прибыли просить вас о помощи, - сказал лорд Илкуро.

- Да, - поддержал его лорд Ангуларо. - Ваша помощь - вот что нам нужно.

С этими словами он извлек из напоясной сумки небольшую, но очень толстую книгу. При виде ее Квонлед скривился, словно от уксуса. То были Фотурианские Правила, отпечатанные в Земле Тилод - двадцать шесть тысяч поводов, по которым обитатели ста сорока семи планет, существующих во Вселенной, имели право обратиться к Фотурианцам. Ангуларо протер обложку рукавом и с вежливым поклоном вручил книгу лорду Ватаро.

- Эта честь по праву ваша, сударь, - сказал он. - Зачитайте нужное место.

- Ну, нет, - сказал лорд Ватаро и протянул Правила обратно. - Я не могу нарушить порядок. Несмотря на формальное старшинство, в комиссии Золотых Пуговиц я сижу на три уровня ниже вас. Пожалуйста, сделайте это сами.

- Это решительно невозможно, - заявил лорд Ангуларо, вежливо, но непреклонно отстраняя от себя Правила. - Может быть, я и выше вас в какой-то дрянной, захудалой комиссии, но в комиссии важной и значительной - в комиссии Белых Манжетов я в сравнении с вами - никто!

- Ну и что! - защищался лорд Ватаро. - Даже если я и занимаю более высокую должность при дворе, вы все-таки - прапраправнук императора Ки! Возьмите книгу, будьте достойны своего великого предка!

- Не такой уж он и великий, - парировал Ангуларо. - Ваш предок, император Ве, сделал для Земли Хальрав намного больше! Он построил театр, цирк и провел первый водопровод!

- А ваш… ваш… - запнулся лорд Ватаро. Пот лил с него градом, он то и дело вытирал лоб узорчатым платком.

- Давайте, я прочитаю, - вздохнул, не выдержав, лорд Илкуро. - Скажите мне, господа, почему никто из вас не хочет брать на себя ответственность? Если наша идея с Триумвиратом выгорит, я хочу себе ведущую роль.

- Будет вам ведущая роль, будет! - пообещал Ватаро. - Надеюсь, вы, Ангуларо, не против? Я-то ладно, я - человек старый, а вот вы могли бы быть и посмелее!

- О чем вы толкуете? - нахмурил брови Квонлед, внимавший этой сцене не без удивления.

- Мы, любезный Квонлед, рассуждаем об ответственности, - сказал медовым голосом Ватаро. - Ибо призвать в Землю Фотурианца - не шутка. Мы, скажем так, имеем некоторое представление о ваших методах и вынуждены заранее готовить себе путь для отступления. Ситуация в Земле Хальрав сложилась очень и очень серьезная, и если что-то пойдет не так - пусть лучше полетит одна голова, чем три.

- И чья же голова должна полететь? - спросил Квонлед.

- Того, кто призвал вас в наш мир, - поклонился лорд Ангуларо. - К счастью, наш коллега лорд Илкуро согласился взять на себя это нелегкое бремя, за что мы ему очень благодарны. Читайте, Илкуро, а вы, - обратился он к Квонледу, - внимательно слушайте.

- А нельзя ли как-нибудь без этого? - попросил Фотурианец. - Я понимаю, Правила - это важная вещь, но вы могли бы просто рассказать мне, в чем дело!

- Просто? - удивился лорд Ватаро. - Нет, вы только послушайте, лорды - просто! Нет, молодой человек, просто - это никуда не годится. Это какой-нибудь простолюдин может прийти и сказать - просто, а мы - лорды, мы обязаны соблюдать церемониал. По-вашему, мы и Землей Хальрав должны править «просто»? Читайте, Илкуро, и постарайтесь ничего не пропустить.

И лорд Илкуро открыл книгу Правил.

- Пункт двести одиннадцать, параграф семь, - провозгласил он. - Бедствие категории Эс дробь два Эф Джи Ка, а именно злонамеренное поглощение отдельным лицом имущества, а также психоэмоциональных субстанций, принадлежащих третьим лицам…

- А побыстрее нельзя? - попросил Квонлед.

- Пункт тысяча двести девяносто девять, - продолжал, не обращая внимания на Квонледа, лорд Илкуро. - Деформация земной коры, влекущая за собой обрушение частных зданий, разрыв коммуникационных сетей, повреждение канализации, порчу садов, бахчей, клумб, газонов, асфальта и плиточного покрытия…

На этом месте лорд Илкуро, задыхаясь, прервался.

- Пос…лушайте… - сказал он Квонледу, - Поче…му мне не хва…тает воз…духа?

- А здесь очень разреженная атмосфера, - ответил Фотурианец. - Для одного человека воздуха достаточно, а вот для четверых - нет. Поэтому я буду очень признателен, если вы без лишних слов скажете мне, чем я могу помочь.

Лорд Илкуро открыл рот - и упал без сознания. Пришлось его коллегам сбегать к себе на корабль за кислородным аппаратом. Пока Илкуро приходил в чувство, эстафету подхватил лорд Ватаро. Не решаясь подобрать упавшую книгу Правил, он заговорил-таки человеческим языком:

- Видите ли, сударь Фотурианец, все дело в нашей правительнице, леди Но. Она умирает, и от этого в Земле Хальрав несладко приходится абсолютно всем. Слишком уж большой властью наделена она согласно Законам Земли. В некотором роде она может все.

- Все? - Квонлед поднял бровь. - Ну и что? В этой Вселенной, пока она не Упорядочена, много кто может все.

- Согласен, - Ватаро сцепил руки на животе и слегка приподнялся на носках. - Но мало кто, находясь на пороге смерти, мечтает себе это все присвоить!

- Хм? - заинтересовался Квонлед.

- Именно! Все началось с того, что дворец нашей повелительницы начал погружаться под землю. Сначала мы отнесли это на счет ее дурного настроения - в конце концов, когда человек почти всемогущ, хандра его может принять масштабы поистине грандиозные - однако вслед за дворцом под землю провалился дворцовый парк, затем близлежащие улицы, площадь… Кончилось все тем, что в образовавшуюся яму целиком рухнула столица со всеми ее жителями. На месте некогда цветущего города образовался гигантский черный провал. Ни одна из спасательных экспедиций, посланных нами, не вернулась. Опустившись в этот колодец, все они остались там. С тех пор, как дворец опустился на самое дно, леди Но не отпустила никого. Более того, провал расширяется с каждым днем. По нашим подсчетам, через несколько месяцев он целиком поглотит нашу несчастную планету.

- И это еще не все, - сказал лорд Ангуларо, который как раз закончил приводить Илкуро в чувство. - Все, что попало в этот колодец, оно по-прежнему там, никуда не исчезло. Дома, люди, животные, вещи - все внутри. Просто они, как бы так выразиться…

- Уснули, - вставил оклемавшийся Илкуро. - Вернее, словно омертвели. Посерели, поблекли. Как старая фотография. Леди Но умирает и хочет, чтобы все вокруг тоже было мертво.

- И что вы хотите? - спросил Квонлед. - Чтобы я нырнул в этот колодец и убедил ее не умирать? Едва ли это возможно. Пусть в этот мир еще не пришла Реальная Смерть, а все же, если человек умирает, ему лучше умереть, и точка.

- Нет-нет, - сказал лорд Ватаро. - Никто не требует от вас оживлять леди Но. Все, что вы должны сделать - это прекратить творящееся безумие. Как именно - не имеет значения.

- Надеюсь, вы в курсе, - сказал Квонлед, - что мы, Фотурианцы, крайне редко прибегаем к насилию?

- О, разумеется, - сказал лорд Ангуларо. - Конечно, вы вольны будете поступить с леди Но по своему усмотрению. Все, что нас волнует - безопасность Земли Хальрав.

- Что ж, - сказал Квонлед, желая поскорее отвязаться от приставучих гостей. - Я согласен вам помочь. Дайте мне минуту на то, чтобы накинуть Фотурианскую мантию…

- Не так быстро, - сказал лорд Ватаро. - Видите ли, тут есть одна тонкость. Всякий, кто попадает в черный колодец, теряет себя. Мы выяснили это на примере нескольких экспедиций, да почиют их души в мире. Единственный, кто, как мы думаем, мог бы спуститься до самого дна колодца - это человек по имени Тол из Вентры.

- Ничего не понимаю, - Квонлед остановился на полдороге и почесал затылок. - Почему тогда вы обратились ко мне, а не к нему?

- Видите ли, - смущенно кашлянул лорд Ангуларо. - Этот самый Тол из Вентры уже пятьдесят лет как мертв.

Это для Квонледа было уже слишком. Жара, назойливые посетители, Правила и бессмыслица со смертью какого-то Тола из Вентры вконец его разозлили.

- Ах, мертв? - сказал он и резко встал с крыльца. - Знаете что, господа? Сдается мне, вы надо мной издеваетесь! Эсгар, Эсгар! - позвал он. - Что ты там говорил насчет раздавить?!

К счастью, Эсгар, увлеченный погоней за ожившим вдруг кухонным комбайном, его не услышал.

- Постойте, постойте, не кипятитесь! - в миролюбивом жесте поднял руки Ватаро. - Я просто не все вам рассказал. У нас в Земле Хальрав практикуется любопытная процедура: любой, начиная с четырнадцати лет, может заказать копию своих воспоминаний в виде особого информационного кристалла. Как раз такой и остался от Тола из Вентры. Смотрите, Квонлед - вот вся его жизнь!

Он сунул руку за пазуху и извлек оттуда желтый кристалл размером с горошину.

- Человек - это, в сущности, его память. Вот отнять у вас, Квонлед, воспоминания о Фотурианских делах и вложить, скажем, память о том, что вы всю жизнь провели на свалке в Земле Стишор - и все, не станет Квонледа. К чему я это говорю? К тому, что нечто подобное вам, уважаемый Фотурианец, и придется проделать. Видите ли, для того, чтобы спуститься в черный колодец, недостаточно иметь при себе кристалл с памятью Тола из Вентры.

- А что же для этого нужно? - спросил Квонлед.

- Стать им, конечно же! - воскликнул лорд Ангуларо. - Это ведь так просто, могли бы и сами догадаться!

- Ага, - сказал Квонлед. - Ага. Ладно, я спрошу еще раз. Что мне нужно для того, чтобы спуститься в этот ваш черный колодец? Либо вы отвечаете без всяких шуток, либо оставляете меня в покое, потому что тут и без вас, - он обвел рукой бескрайнюю пустынную равнину вокруг своего крохотного домика, - есть чем заняться.

- Так я же уже объяснил вам, - сказал лорд Ватаро. - Не будучи Толом из Вентры, вы увязнете еще на подступах к дворцу леди Но. Не спасет вас даже кристалл с его памятью. Но если вы имплантируете эту память себе, то у вас появится шанс подобраться к владычице достаточно близко. Попросту говоря, две памяти смешаются, и она не сумеет вас различить. Вот что имел в виду лорд Ангуларо, когда говорил, что вам необходимо стать им.

- И никакого другого выхода нет? – недоверчиво спросил Квонлед. Перспектива смешать свою память с чужой ему не улыбалась. - Да кто он такой, в конце концов, этот Тол, что мне необходимо в него обратиться?

- Возлюбленный, - сказал лорд Ватаро.

- Герой, - добавил Ангуларо.

- Да еще и трагически погибший, - подытожил Илкуро. - История любви Тола из Вентры и леди Но пользуется большой популярностью в наших краях. По ней сняты десятки фильмов, поставлены дюжина мюзиклов и бессчетное количество пьес. С большинством вы сможете ознакомиться, когда прибудете в Землю Хальрав. А можете и не знакомиться, благо, суть лишь в том, что леди Но любит его до сих пор, хотя ей уже перевалило за восемьдесят. Любовь - вот что может победить страх смерти, из-за которого гибнет наша Земля. Другой возможности нет.

И так убедительно он произнес это финальное «нет», что Квонлед сдался.

- Хорошо, - вздохнул он. - В конце концов, Фотурианец я или кто? Как мне, гмм, имплантировать себе эту память?

- Кристалл этот - органический, - сказал лорд Ватаро. - Достаточно его проглотить, и вы получите все воспоминания Тола. Вам, правда, придется постараться, чтобы оградить от них самого себя. Подобные имплантации памяти чреваты иногда потерей идентичности.

- Ладно-ладно, - сказал Квонлед. - Давайте ее сюда. Оп! - проглотил он кристалл, - Вот и запивать не пришлось. Как скоро проявится эффект?

- Через день-другой, - ответил лорд Ангуларо. - Мы пока не будем вас тревожить.

- Лучше будет, если вы вообще уберетесь отсюда, - сказал Квонлед. - Я ведь согласился вам помочь, чего же боле? Это моя луна, и я желаю, чтобы здесь, кроме меня и моего сына, никого не было.

- Простите, - уточнил лорд Илкуро. - Говоря «мой сын», вы имеете в виду эту стальную громадину?

- Ну, разумеется, - ответил Квонлед. - На него пошло четыреста метров лучшей корабельной брони. Он мне как родной. Эсгар! - позвал он. - Эсгар!

- Да, папа? - загрохотали шаги, и хижину накрыла гигантская тень.

- Будь добр, проводи гостей. Лорды, прошу обратно в ракету. Нет-нет, я не обижусь, если вы не до конца соблюдете церемониал прощания. Давайте, я вас провожу. Эсгар, иди за нами. Ага, вот и ваша ракета. Красивая, ничего не скажешь. Заходите, устраивайтесь поудобнее. Прогрейте двигатель, ну… Эсгар, мальчик, не в службу, а в дружбу - придай-ка этому славному судну необходимое ускорение.

- Конечно, папа, - сказал робот и изо всей силы пнул ракету, так, что она подлетела высоко в воздух. Сперва Квонледу показалось, что она упадет, но у самой земли из дюз ее вырвалось пламя, и - неровно, зигзагами - ракета устремилась в небо.

- Вот и все, - сказал Квонлед. - Мы снова одни.

- Кто были эти люди, папа? - спросил Эсгар. - Что они от тебя хотели?

- А чего можно хотеть от Фотурианца? - пожал плечами Квонлед. - Чтобы я выпрямил очередной вывих Вселенной, конечно же. Но это - дело завтрашнего дня, а сейчас мы идем ловить рыбу. Ну-ка, кто первый добежит до озера?

***

Хотя рыбалка и удалась на славу, следующим утром Квонлед проснулся совершенно разбитый, с гудящей головой. Кристалл, судя по всему, начал действовать: всю ночь Фотурианцу снилась чужая жизнь, жизнь Тола из Вентры, и не сказать, чтобы она пришлась ему по вкусу. Слишком они были разные, Квонлед и Тол - устремленный в будущее Фотурианец и кондотьер, живущий сегодняшним днем.

Тол был горяч, а Квонлед холоден, Тол следовал зову сердца, Фотурианец же куда больше полагался на разум. Объединял их разве что интерес к жизни, жадный и неутолимый - но и здесь были свои нюансы. Тол превыше всего ценил личный, чувственный опыт, в то время как Квонлед стремился к обобщениям, пытаясь охватить картину целиком. Для Тола важнее всего было действовать, Квонлед же выше действия всегда ставил мысль.

К моменту пробуждения две эти памяти уже немного смешались — во всяком случае, Квонлед, умываясь, испытал странное чувство дезориентации. Поначалу он даже не сразу сообразил, что за человек смотрит на него из зеркала. Почему он брюнет, а не русый? Куда делись приятные черты лица? Что за колючий взгляд — разве так смотрел на мир славный Тол из Вентры? На мгновение его охватила паника. Кто он? Откуда в его его голове все эти чуждые мысли — о далеких Землях, чудовищах, тиранах, безликих тварях в недрах планет? Кто вложил в него знание о Предметах Нид? Что это за Фотурианцы, в конце концов? К счастью, Квонлед вовремя вспомнил, что он — Квонлед, и чужая память, клубясь, словно грозовая туча, отступила на задний план. Однако, перед тем, как она окончательно скрылась в глубинах сознания, Фотурианец явственно ощутил присутствие кого-то третьего. Кто-то еще проник в его разум, когда он проглотил кристалл памяти - кто-то мелкий, злобный, изворотливый и трусливый! Встревоженный, Квонлед перебрал свои воспоминания и…

Представьте себе крысу, которая в отсутствие хозяев шныряет по чистым, только что выглаженным вещам и шкодит в буфете. За хвост ее так просто не ухватишь, уж больно она проворная, но и не замечать ее не получится, ибо деятельности своей наглая тварь предается прямо-таки целенаправленно, словно желая вам насолить. Точно так же вел себя в мозгу Квонледа непрошеный гость. На глаза показываться он не спешил, но там, где можно было что-то испортить, постарался на славу. Одни воспоминания Фотурианца - например, о путешествии в Землю Амлун - он как будто погрыз, в других - словно наследил грязными лапками. Чувствовалось, тем не менее, что это для него детская забава, а главное предназначение - куда мрачнее.

Да, пришлось-таки Квонледу пожалеть о том, что он столь поспешно спровадил хальравских лордов! Теперь бы припереть их к стенке, выбить всю правду, но, увы, поздно, они уже далеко и, скорее всего, посмеиваются сейчас над Фотурианцем, которого так легко обвели вокруг пальца. Что ж - если не им, то мне, рассказчику, придется поведать вам о таинственном третьем, с которым, помимо Тола из Вентры, Квонледу в этом рассказе придется делить свою многострадальную голову.

И, прежде всего, надо сказать о том, какую цель преследовали на самом деле лорды. Увы и ах, но двигала ими не столько забота о Земле Хальрав, сколько банальная жажда власти. Это был заговор: Ватаро, Илкуро и Ангуларо вознамерились свергнуть леди Но, чтобы самим в качестве Триумвирата распоряжаться всей силой, положенной владыкам Земли. Для этого они внедрили в кристалл памяти, предназначенный Квонледу, маленькую Программку, которая в нужный момент заставила бы его убить леди Но вопреки всем Фотурианским принципам. Эту-то Программку Квонлед и ощутил, как некоего третьего.

***

[Сеттембрини]

Перед самым отлетом Квонлед рассказал Эсгару о своей миссии. Ему интересно было, что скажет по этому поводу его железный сын, какой он из этого сделает вывод. Квонлед ожидал сочувствия, понимания, даже какого-то восхищения поступком леди Но, однако, к немалому удивлению Фотурианца, Эсгар осудил этот поступок. Да, подумал, Квонлед, как быстро он все-таки вырос — вчерашний ребенок, не задумываясь, уцепился бы за малейшую возможность навеки сохранить для себя все, что ему нравится в этом мире; нынешний же Эсгар отверг такую возможность.

- Почему? - спросил его Квонлед. - Это ведь так естественно, так по-человечески — прихватить с собою все лучшее и любимое… Кроме того, это еще и очень — не знаю, как сказать — красиво, зрелищно, драматично. Дряхлая старуха всеми силами цепляется за жизнь — разве это не пример всем нам? Разве не должны мы почерпнуть из этой истории оптимизма? И разве в ее ситуации ты не захотел бы забрать с собою… Ну, хотя бы меня, своего отца?

- Нет, - покачал головой робот. - Хотя я и нахожу мотивы леди Но понятными, все же поступок ее представляется мне жестоким и эгоистичным. Можно подумать, что мир только для нее и существует, что все звезды и Земли, о которых ты мне рассказывал, без нее совершенно теряют смысл! Но ведь смысл-то у них есть и свой собственный, разве нет? И приносить его в жертву страху, пусть и сильнейшему из тех, что заложены в человеческую природу… Нет, этого я принять не могу. Даже будь я твоим настоящим, живым сыном, я не смог бы, умирая, забрать тебя с собой. Такой поступок противоречит всему, чему ты меня учил. И потом, - робот замялся, совсем, как мальчишка, которому тяжело признаваться в своих чувствах, - я люблю тебя, папа. Я никогда бы не смог причинить тебе зла. А навеки замуровать тебя в черном колодце, вроде того, что устроила в своей Земле леди Но — это самое страшное зло, которое я могу себе представить. Нет, я не желаю тебе такой судьбы. Пусть ты однажды состаришься, умрешь, и память моя о тебе, кристальная память — поблекнет, но это, хоть и печально, а все же естественно, и иначе, пожалуй, жить нельзя. Как бы существовал человек, если бы горечь утраты в нем не слабела, если бы образы прошлого вечно стояли перед ним?

- Ну, слава тебе Господи, - только и заметил в ответ на это Квонлед. - Все-таки я не зря загрузил в тебя сто двадцать два тома Тилодского словаря и справочник современной драмы! Сказано длинно, но вполне неплохо. А теперь - не поможешь ли своему старику завести его проклятый корабль? Почему-то он барахлит от местного воздуха.

Эсгар согласился, и вдвоем они выкатили корабль из небольшой пещерки, где он хранился вместе с прочими Фотурианскими устройствами. Пока разогревался двигатель, Квонлед сбегал за ОНТО-3 и приказал ему воспроизвести карту Вселенной.

- Ого! - воскликнул он, обнаружив на ней Землю Хальрав. - Никогда не думал, что побываю в мирах подобного типа! Смотри сюда, мой мальчик, - Квонлед указал на область, подсвеченную зеленым. - Это так называемое Пространство Пьесы. Все, что происходит на планетах этого сектора, подчиняется законам сцены.

- Что это значит? - спросил Эсгар.

- Не знаю, - пожал плечами Квонлед. - Может быть, они целыми днями расхаживают в дурацких костюмах, декламируя стихи, или просто делятся по амплуа: комики, трагики и кто-то там еще. Возможно даже, что вся эта театральная условность там действительно работает. Что это за условность? А вот это объяснить будет трудновато, ведь ты же никогда не был в театре… Ну, ладно, представь к примеру меня в Фотурианской мантии - эффектное зрелище, да?

- Ну, как сказать… - замялся Эсгар. - Вообще-то…

- Да ты просто ничего не понимаешь! Эффектное, безусловно, тут и говорить нечего! А если бы меня играли на сцене, все выглядело бы иначе. Знаешь как? Ходил бы по сцене мужик с красной тряпкой на плечах да болтал бы о том и об этом, причем превыспренне, не так, как я это делаю обычно! Театр всегда все перевирает и преувеличивает. Любовь - так до гроба, предательство - так подлее нету! Сила же театральной условности в том, что пока ты глядишь на сцену - ты во все это веришь. Это потом, когда выйдешь из театра, можешь и плеваться, и ругаться - дескать, что за чушь! - а пока сидишь, тут действуют другие законы.

- Зачем же люди тогда его смотрят? - спросил робот. - Ведь надо же понимать, что в жизни все происходит совсем иначе?

- Потому что им скучно, - ответил Квонлед. - Я вот не скучаю, поэтому и в театр не хожу.

- Это ты притворяешься, - сказал Эсгар. - Я отлично помню, как на прошлой неделе ты целый день слонялся без дела и вздыхал. А потом прочел мне лекцию о вреде безделья, причем такую, что уши вяли…

- Эй-эй-эй! - воскликнул Квонлед. - Полегче, молодой человек! Может, ты и повзрослел, но это не дает тебе никакого права критиковать своего отца. Помни, что как я собрал тебя, так могу и разобрать, причем в любую минуту!

- Ты этого все равно не сделаешь, папа, - покачал головой робот. - Лучше смирись. Кстати, пока тебя не будет, я планирую здесь кое-что изменить. Во-первых, я хочу избавиться вон от той груды хлама, - Эсгар показал на статую Храброго Фотурианца, которую Квонлед уже несколько лет воздвигал из ржавых топливных бочек. - Во-вторых, рядом с твоим домом я поставлю стенд с портретом Эпсилона-12 по прозвищу «Убивец». Это самый мощный робот Земли Анод, и он - мой кумир. Так что не пугайся, когда вернешься. Обещаю - твои вещи останутся в целости!

Что оставалось делать Квонледу? Он вздохнул и сел за штурвал корабля. Таковы все дети - вчера они пачкают пеленки, а сегодня им уже слова поперек не скажи. По правде-то, Фотурианец даже гордился тем, насколько быстро вырос его железный сын. Где только достать ему подходящую женщину? Сейчас он еще романтик, дарит цветы автоматической прачке, но скоро программа возьмет свое, и ему захочется большего, настолько большего, что и ядерного реактора будет мало. Да, это проблема из проблем, но с ней Квонлед разберется, когда вернется из Земли Хальрав. Да, сказал он себе, так я и сделаю.

Итак, корабль его поднялся в небо, оделся полем Скепсиса и устремился прочь от луны. Путешествие началось, и, в отличие от прочих странствий Фотурианца, было оно не вполне обычным. Как описать переход из обычного мира - науки ли, Мифа, неважно - в Пространство Пьесы? Речь здесь идет не о физике - ведь там, как и в любом другом месте Вселенной, кроме разве что Темных Миров, светят звезды, действуют гравитация и тысячи других природных сил. Попадая в Пространство Пьесы, вы из жизни перемещаетесь в литературу. Теперь вы - не просто живой человек, но также и литературный персонаж. Если в обычном мире жизнь ваша не имеет смысла - кроме того, что вы сами себе придумали - то здесь, в Пространстве Пьесы, все, что вы делаете, подчинено определенному замыслу. Если вы - злодей, то гнусность ваша необходима для того, чтобы добро на ее фоне сверкало ярче; если герой, то на вас следует равняться, вы - образец для подражания, тот, каким следует быть; если же вы обычный человек, то и это неплохо, ибо возвеличивает человека вообще. Ибо театр, в отличие от жизни, не терпит ничего лишнего и случайного, и то, что в действительности словно рассеяно тонким слоем по бескрайней поверхности, там собрано и сконцентрировано для того, чтобы поразить вас в самое сердце.

Само собой, если вы из реального мира переместились в Пространство Пьесы, то и рассказывать о вас так, как раньше - нельзя. Говоря о маркизе, которая вышла из дома в пять, мы знаем, что в рамках повествования она уж точно не усомнится в том, что является живым человеком; никогда, ни при каких обстоятельствах не будет маркиза воспринимать себя, как героиню какого-то романа. Но именно такое мировосприятие и характерно для Пространства Пьесы - люди, что обитают в нем, прекрасно знают, что жизнь их - театр, и не удивляются тому, какие она порой принимает формы. Наилучшим способом повествования о них было бы сочетание прозаических фрагментов со сценической речью и пением - своего рода зингшпиль, перенесенный на бумагу.

С чего начинается представление? Конечно же, со списка действующих лиц. Из них у нас пока есть только Квонлед - вот он, мчится в своем корабле сквозь необозримые просторы Вселенной. С ним, правда, не все так просто - он, скорее, не один персонаж, а целых три, поскольку в мозгу у него и Тол из Вентры, и притаившаяся покамест Программа-убийца. Но давайте уже по порядку.

ТОЛ ИЗ ВЕНТРЫ

Пьеса в двух актах с пением, музыкой и танцами

Действующие лица:

Квонлед - 34 года, Фотурианец, драматический баритон.

Тол из Вентры - 29 лет, кондотьер, маркиз Вентрийский, возлюбленный леди Но, лирический тенор.

Программа - возраст неизвестен, характерный тенор.

А также все остальные.

Итак, начинаем.

Провинциальный космопорт, на посадочной площадке - одно-единственное свободное место, куда Квонлед и сажает звездолет. Едва Фотурианец выбирается наружу, к нему подходит начальник порта - строгий, в тщательно выглаженной форме, с нашивкой "Заслуженный актер второго плана".

Квонлед. Приветствую! Я — Фотурианец, прибыл, чтобы помочь вашей несчастной Земле.
Начальник порта. Вы сели в неположенном месте.
Квонлед. Простите?
Начальник порта. Повторяю, вы сели в неположенном месте. Пожалуйста, найдите другое место для своего корабля.
Квонлед. Но здесь нет другого, остальные заняты.
Начальник порта. Это не имеет никакого значения. Ваш корабль не имеет права на это место. Пожалуйста, поищите другое.
Квонлед. Ну, это уже чересчур! Послушайте, я — Фотурианец, меня призвали в этот мир…
Начальник порта. Кто, интересно?
Квонлед. Ваши лорды — Ватаро, Илкуро и Ангуларо.
Начальник порта. Ах, эти! Послушайте, молодой человек. Вы в Пространстве Пьесы новенький, это сразу видно, так что лучше вам усвоить побыстрее, что здесь у нас ничего не делается просто. Вот, скажем, эта ситуация с посадочным местом… Вы думаете, я придираюсь к вам только потому, что хочу? Отнюдь! Согласно Закону Интриги, ситуации, держащие зрителя в напряжении, должны множиться любыми способами, в том числе и самыми нелепыми.
Квонлед. И что это значит?
Начальник порта. Что я прямо сейчас прикажу посадить вас в тюрьму за нарушение правил посадки.
Квонлед. Но зачем?! Ведь я — единственная надежда этого мира! Это абсурд!
Начальник порта. Это неожиданный поворот сюжета, вот что это такое. Зрители любят подобное. С ног на голову — трах-тарарах!
Квонлед. А как же логика и здравый смысл? Если я что-то понимаю, то мне должны помогать, а не мешать. И уж тем более меня не следует арестовывать, словно я — какой-то преступник!
Начальник порта. Только не в театре, только не в театре! Интрига — вот, что важно. Вы же не хотите, чтобы зрители уснули во время представления? Так наша постановка никогда не окупится! Стража, взять его!

Появляются двое стражников.

Первый стражник. (Квонледу) Пройдемте!
Второй стражник. Да, двигай давай!

Квонледа заковывают в наручники и ведут в тюрьму.

Второй стражник. Да не робей ты, парень, все путем! Посидишь месяцок на хлебе и воде - надо же возбудить в публике сочувствие к тебе.
Первый стражник. Это называется «зацепить зрителя». «Цепляющая сцена», «этот фильм меня зацепил» - ты, наверное, слышал эти фразы, а?
Квонлед. Нет, как-то не приходилось.
Первый стражник. Ну, вот теперь ты их услышал. Главное, что требуется от книги, фильма, пьесы — это, чтобы читатель сопереживал героям.
Второй стражник. Да, чтобы он буквально в них влюбился! Захотел бы написать продолжение…
Первый стражник. Или нарисовать портрет понравившегося персонажа…
Второй стражник. Или свести вместе любимых героев из разных книг…
Первый стражник. И переженить их друг с другом!
Второй стражник. Или, на худой конец, спарить!
Первый стражник. Да, совершенно верно. Разумеется, и делаться такие герои должны по определенному рецепту. Меньше жизненной правды и больше крючочков, чтобы цеплять публику.
Второй стражник. В идеале персонаж должен быть одним сплошным крючочком!
Квонлед. И что же, это мое заключение — крючочек?
Первый стражник. Конечно! Молодой, красивый, несправедливо обвиненный, осужденный на смерть — как такому не посочувствовать?
Квонлед. Осужденный на смерть?!
Второй стражник. Ну, все возможно…
Квонлед. Не знаю, не знаю. Как-то мне все это не нравится. Обрастать крючочками, цеплять людей… Что они — рыбы, что их надо цеплять? Неужели для того, чтобы они что-то почувствовали, надо острой палкой тыкать в их больные места? И потом, будет ли за всеми этими «цеплялками» виден живой человек? Или для сегодняшних читателей и зрителей он слишком скучен?
Второй стражник. Боюсь, что так. Вдобавок ко всему, подлинно живой, сложный, противоречивый характер труден для усвоения. Где другие проскальзывают прямо в желудок, он застревает посередине пути. Да и подражать великим фигурам едва ли возможно, ибо подражатель желает, как правило, любви и почета, а такие личности стоят от людей особняком, и не почет с любовью достаются им чаще всего, а непонимание. Но мы уже пришли. Вот твоя камера, постарайся гнить в ней поэффектнее.

Квонледа заводят в общую камеру и запирают за ним дверь. В камере двое заключенных, один - молодой, другой - старик. В восточной стене - отверстие, из которого время от времени слышится чье-то хриплое дыхание.

Старик. А, вот и пополнение! (молодому) Встань, поприветствуй нового товарища. (Квонледу) Простите нашу нерасторопность, мы давно не репетировали. Я здесь играю виновного, хотя невиновен.
Молодой. А у меня все ровно наоборот.
Квонлед. И что же вы сделали?
Молодой. Убил сироту. Бедная девочка-подросток - никогда не исполнится ей двенадцать! Косички у нее были…
Старик. Не слушайте его, это вам ни к чему. Все, что мы совершили или не совершили - всего лишь декорация в вашей истории.
Молодой. Даже Чудовище за стеной!
Старик. Все вместе мы составляем драматичный эпизод заключения в жестокой темнице. Что из этого должны извлечь зрители? Сочувствие, море сочувствия! Сопереживание, катарсис, душевный подъем! Подождем немного, пока они это сделают, и начнем все вместе планировать побег.
Квонлед. Побег? А не рановато ли? Я, кажется, здесь и пяти минут не провел.
Молодой. А ты хочешь торчать здесь весь свой пожизненный срок? Это же пьеса, болван, тут время движется условно! Пройди из одного угла в другой и можешь считать, что отсидел положенное.

Квонлед идет к восточной стене и останавливается у отверстия.

Квонлед. А для чего оно здесь?
Чудовище (с другой стороны). Чтобы вы могли слышать, как сильно я страдаю в неволе.
Квонлед (отходит на всякий случай). Кто ты?
Чудовище. Я - огромный зеленый монстр, и я очень страдаю. Главным образом, от голода, но также и от осознания бессмысленности жизни. Ибо если сокамерники твои сидят потому, что виновны или нет, я пребываю в заточении просто потому, что существую.
Квонлед. Не понял.
Чудовище. Да все очень просто. Одно из обязательных условий моего существования заключается в том, что я должен преследовать и пожирать людей - чем больше, тем лучше. Поэтому меня и посадили сюда. Конечно, если подумать, поступки мои и вправду классифицируются уголовным кодексом как "людоедство", однако они - неотъемлемая часть моей экзистенции, и отрицать их значило бы признать свою жизнь абсурдом.
Квонлед. Имеет ли отношение вся эта ахинея в твоей роли в пьесе?
Чудовище. Ни малейшего. В конкретной сцене я призван играть роль злобной уродливой твари, которую приручает главный герой. Это классический сказочный архетип, на который дети младшего школьного возраста реагируют слезами умиления.
Квонлед. А ты неплохо во всем этом разбираешься.
Чудовище. Четыре курса актерского училища и три года в драмкружке. Было где научиться. Ты уже придумал, как собираешься бежать отсюда? Можно, например, перепилить решетку часовой пружиной, но на это потребуется лет двадцать.
Молодой. Обычно в таких случаях принято соблазнять дочку тюремщика. У него как раз есть одна.
Старик. Ага. Такая, что проще уж отсидеть! Нет, надо придумать что-то другое.
Молодой. Например?
Старик. Ну, например, он может устроиться на работу в прачечную…
Молодой. И?
Старик. И сбежать в корзине с грязным бельем!
Молодой. Разве ее не проверяют на проходной?
Старик. Конечно же, нет! Ты даже представить себе не можешь, сколько культовых фильмов и книг никогда бы не увидели свет, если бы эти корзины проверяли! В конце концов, главный герой должен выбраться, отомстить, завоевать любовь, а как же он это сделает, если охранники обнаружат его в куче замаранных портков? Нет, никто никогда не осматривает тщательно груз из прачечной, и порукой тому - Комитет по успешному развитию сюжета.
Молодой. И все-таки это слишком простой способ побега. Слишком неинтересный. Я бы сделал все иначе. Я бы приручил крысу, научил ее таскать записки, связался бы с тюремным фельдшером, выменял у него на пайку хлеба две таблетки «экстракайфа», отдал бы их за назначение на хлеборезку, хлеб бы экономил, утаивал, получил бы похвальный лист от начальства и право на одну посылку в месяц, в посылке передал бы на волю просьбу прислать чаю, чай обменял бы на сахар, сахар на краску, краску на спички, спички на мыло, в мыле сделал бы слепок ключа от прачечной и… Да, как-то все упирается в прачечную… Нехорошо.
Квонлед. Ладно-ладно, я понял. Что я должен сделать для того, чтобы туда попасть?
Старик. О, много всего! Для начала…
Квонлед. Можете не продолжать. Я лучше начну прямо сейчас, чтобы управиться побыстрее.

Квонлед делает все, что нужно, и его назначают заведующим прачечной с правом стирать свои вещи вне очереди.

Квонлед (утирает пот со лба). Ну, что я могу сказать? Это было непросто, но я справился.
Начальник тюрьмы (вручает ему ключ от подсобки). Теперь вам надо бежать, и как можно скорее. Залезайте в эту корзину и укройтесь бельем.
Квонлед. А разве вы не должны мне в этом препятствовать?
Начальник тюрьмы. Безусловно, я должен. Но из-за малого хронометража мой характер так и не успел раскрыться, а я ведь вовсе не тиран, какими обычно рисуют людей на такой должности. У меня жена, сын, каждое воскресенье я хожу в парк и кормлю уток. Помните, как я однажды приказал выдать заключенным дополнительную порцию каши?
Квонлед. Эту сцену вырезали при монтаже.
Начальник тюрьмы. А кино по пятницам?
Квонлед. Это тоже.
Начальник тюрьмы. Плохо. Теперь у зрителей останутся односторонние представления о тюрьме. А ведь, если задуматься, здесь есть немало хорошего. Может быть, даже что-то такое, ради чего сюда хочется возвращаться снова и снова… Кстати, вам следует поспешить. Я уже нажал на тревожную кнопку.
Квонлед. Когда это вы успели? Прачечная и ваш офис находятся на разных концах тюрьмы.
Начальник тюрьмы. Но декорации-то их совсем рядом! Спорное сценическое решение, зато ходить далеко не нужно. Ну же, прячьтесь, сейчас приедет машина.

Квонлед прячется в корзине с одеждой, корзину грузят в машину, и та выезжает за ворота тюрьмы.Возле Темного Переулка Квонлед выпрыгивает из кузова, скрывается во тьме и выходит на свет Божий уже в гражданской одежде - взамен тюремной робы, которая была на нем ранее.

Квонлед. Удивительно - все словно под меня сшито! А вот и автобус - как это кстати!

Подъезжает автобус. За баранкой - симпатичная девушка-водитель. В салоне - никого.

Девушка. Вас подбросить?
Квонлед. А куда вы едете?
Девушка. А куда вам надо?
Квонлед. Где-то здесь должна быть огромная черная яма, которая растет с каждым днем.
Девушка. Как раз туда я и еду. Кстати, как, по-вашему - я симпатичная?
Квонлед. Зачем вы это спрашиваете?
Девушка. Так надо. Это вездесущая любовная линия. Так я симпатичная или нет? Я вам нравлюсь? Смотрите, какая у меня грудь! Зад, смею думать, тоже ничего. Ну, как насчет того, чтобы немного пошалить?
Квонлед. Пардон?
Девушка. Ну, нельзя же быть таким занудой! Я говорю о сексе. Публика любит секс, а публике надо давать именно то, что она любит. Прошло время философских сказок, раскрывающих нам, что такое мир и человек. Все это ужасно скучно. Вот, скажем, я: чего я хочу? Веселиться, радоваться жизни, хихикать над глупостями, получать удовольствие. Зачем мне думать? Я устала от думания, да и не удавалось оно мне никогда. Для чего ученый трактат, когда есть оргазм? Публике не нужны поучения, она желает видеть зверя о двух спинах. Давай не будем ее разочаровывать.
Квонлед. Подожди. Разве любовная линия не подразумевает какие-то ухаживания, пусть даже рудиментарные? Да и потом - если мы, хм, займемся делом, кто тогда будет вести автобус?
Девушка. А никто.
Квонлед. Как это?
Девушка. Не забывай о сюжете, глупенький - он нас и вывезет. Сюжет всегда вывозит. Целуй же меня, ну!
Квонлед. …

Затемнение.

Девушка (кутаясь в Фотурианскую мантию). Какая она теплая! А что символизируют эти языки пламени?
Квонлед (протягивает ей «Тайну Земли Зиф»). Вот тебе книга, тут все написано.

Вспышка, разрыв пленки, не вовремя опустился занавес - словно в порядком зачитанной книжке вдруг обнаружилась неизвестная, разрушающая уютный книжный мир страница. На мгновение Квонлед закрыл глаза, а когда открыл - не сцена предстала перед ним, а действительность. Два незнакомых человека, ржавый автобус, а впереди - черный провал без дна, и с каждой минутой этот провал становился все ближе…

Но тут в проекционной вновь наладили изображение.

Квонлед. Что это только что было?
Девушка. Ты о чем?
Квонлед. О прозаическом фрагменте. Разве ты не почувствовала скачок в повествовании?
Девушка. Ах, это. Судя по всему, мы совсем близко к Колодцу Памяти. Никакая легкомысленная игра там невозможна. Все наши трюки и ужимки бессильны перед тем, что постигло леди Но. В Колодце задыхается сюжет, иссякает фабула и корчится в судорогах интрига. Подлинное, непостановочное человеческое чувство там могло бы выжить, но такого в Пространстве Пьесы днем с огнем не сыскать. Все, что у нас есть - это штампы и расхожие представления. Впечатлить публику они могут, благо это нетрудно, а вот тронуть глубины сердца им уже не под силу. Для этого нужно совсем другое искусство.

И снова сквозь занавес забрезжил свет реальности. В словах девушки была правда, ибо на краю Колодца Памяти театральная условность теряла всякую силу. Колодец был полон страха, страха перед Смертью, а, сталкиваясь со Смертью, любая иллюзия рассыпается в прах. Никакие ритуалы, никакие уловки не заставят нас забыть о том, что за грудой цветов скрывается мертвец, и что трагедия, что комедия одинаково умирали на границе черного провала, где леди Но погребла все любимые ею вещи.

Автобус остановился недалеко от края Колодца, и очарование сцены рассеялось окончательно.

- Зачем мы сделали то, что сделали? - спросил Квонлед у девушки, в одночасье утратившей почти всю свою привлекательность. Странно: она вроде бы даже и не подурнела, но какого-то "киношного" глянца, который мгновенно "цепляет и не отпускает", уже не было. Теперь, чтобы разглядеть в ней человека, достойного любви, нужно было напрячь глаза, заглянуть внутрь - работа тяжелая, не всякий за нее возьмется.

- Потому что это нужно было публике - зрителям, читателям, - неуверенно сказала девушка. Тут только Квонлед заметил, какая она хрупкая и беззащитная, увидел и соринку в уголке ее глаза, и чуть-чуть шелушащуюся кожу на самом кончике носа.

- А было ли нам это нужно? - мягко спросил Квонлед.

- Не знаю, - девушка смутилась. - Ну, это важный компонент сюжета, понимаете? И потом, это удовольствие, радость, близость тел… Все, что естественно - не безобразно, и у женщин это предотвращает рак матки, а для мужчин это замечательная гигиена семенников…

- Нет, - сказал Квонлед. - Я не об этом. Вот сейчас, не на сцене, в реальности, вы бы со мной - стали?

- Ну…

- Вот и я бы с вами не стал. Не поймите неправильно, вы просто не в моем вкусе. Да и если бы были в моем - делать этот вот так вот, для повышения зрительского спроса? Понятное дело, здесь мы - персонажи, и только, но и персонажей следует уважать. Разве мы - болванчики, пляшущие на потеху толпе? Разве выдуманные люди - не люди? Почему, для того, чтобы нравиться, мы должны кривляться, бравировать цинизмом и выдавать "крутые" фразочки? Да и кто сказал, что мы обязаны нравиться и "цеплять"? Почему мы просто не можем заниматься своим делом, без того, чтобы закручивать интригу и громоздить бессмысленно сюжетные горы?

И, сказав так, Квонлед отвернулся, накинул на плечи Фотурианскую мантию, вышел из автобуса и подошел к самому краю Колодца Памяти. То был словно кратер, оставшийся после падения гигантского метеорита - вот только нет на свете кратеров, полных непроглядной, пугающей тьмы. "Должно быть, я - первый человек, который спускается туда по своей воле", - подумал Квонлед и невольно содрогнулся. Каково это - опуститься в недра старческой, умирающей, цепляющейся за что попало памяти, в это бездонное хранилище, где все мешается в одну кучу - и подлинное, и мелочи, и мертвое, и живое? Каково это - ощутить себя на полке в затхлой кладовой, почувствовать себя тряпичной куклой, которую жадный ребенок запер в темном сундуке? Да, едва ли это будет захватывающее приключение - погружение в мир одинокой, несчастной, пусть и всесильной, старухи! Не сулит оно эффектных боев и неожиданных сюжетных поворотов, и все же Квонлед знал, что идти в этот мир надо, а иначе погибнет Земля Хальрав.

Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, включил поле Скепсиса и, очертя голову, бросился в Колодец. Мгновение - и Фотурианец исчез во тьме; только слышно было какое-то время, как трепыхалась на ветру его подбитая мехом мантия.

***

Сколько времени прошло - неизвестно; да и имеет ли значение время в царстве воспоминаний? Квонлед очнулся от того, что на лицо ему капал дождик - мелкий дождик, от которого на коже оставались чернильные разводы. Неба над Фотурианцем не было, был какой-то грязно-бурый купол, необычайно высокий, в центре которого виднелось крохотное светящееся отверстие. Хотя это противоречило образу кратера, Квонлед сразу понял, что именно оттуда он и пришел, что это окошко - единственный путь назад.

А вокруг царил полумрак, и стояли дома, деревья, заборы, машины, статуи - все вперемешку, без системы и смысла. На углу, возле заколоченной наглухо аптеки, улица словно обрывалась, и опять начинался провал. По-видимому, то был путь на следующий ярус памяти, но разглядеть в провале ничего было нельзя.

Для начала Квонлед решил осмотреться: он ходил меж домов, брал в руки вещи, пытался расшевелить людей, что застыли, пряча лица в ладонях. Да, тут были люди - леди Но забрала их вместе с домами: дети, взрослые, старики. Были тут собаки, кошки, какие-то экзотические зверьки, и все они словно погрузились в тяжелый, беспробудный сон.

Загадочны механизмы памяти: от иных вещей, бывало, в ней остается только расплывчатый контур, а вот ощущение, которое эти вещи вызывали, живет словно само по себе. Не так было с вещами, которые забрала с собою леди Но: форма их осталась нетронутой, а вот содержание куда-то испарилось. Они не испортились, не сломались, но словно бы умерли, перестали быть собой. Вот, скажем, яблоко, мертвое яблоко: оно такое же зеленое, с глянцевой кожицей, как и раньше, вот только ни вкус его, ни запах уже не напомнят о солнце, о теплой яблоневой коре. Оно как будто утратило связь с миром, перестало быть его частью. Теперь это просто еще одна безликая вещь, и яблоком она называется лишь потому, что память леди Но навесила на нее бирочку «яблоко». Та же судьба постигла и остальные вещи, что попали в этот черный Колодец. Все они поблекли и словно бы высохли, отчего у Квонледа возникло чувство, что он находится среди мертвецов.

Вот мальчик и девочка, оба лет восьми. Когда их затянуло в Колодец, они играли на детской площадке - веселые, счастливые. Теперь они сидят у песочницы, и глаза их пусты. Неужели именно это хотела забрать с собой леди Но? Неужели там, на самом дне, в огромном пустом дворце ей не хватает точно таких же, как она, мертвых и обезжизненных? Должно быть, подумал Квонлед, именно к этому и приводит жажда обладания - к разрушению объекта жажды. И все же ему было жаль леди Но, как было бы жаль любого человека, вынужденного покинуть этот огромный, полный чудес мир.

А какая она, эта леди Но - спросил вдруг себя Фотурианец. Почему она так сильно хочет забрать с собою Все? И как освободить ее от страха смерти?

Здесь надо сказать вот что. Как некогда Квонлед заявил Зверю из Земли Зиф (тот, напомню, был первым вестником будущего Упорядоченного мира - его Смертью, вечной и необратимой), Фотурианцы - это люди, поднявшиеся на борьбу со всем, что в несовершенной Вселенной мучает и угнетает человека. Замысел Бытия, считают они, достоин всяческого уважения, но из-за того, что в определенный момент Творец отстранился от своего Творения, дела в нем пошли не так хорошо, как хотелось бы. Прежде всего, необычайно усилился хаос, а с ним - ибо физика и психика таинственным образом связаны - окрепли ненависть, подлость и жестокость. Одно подпитывает другое, и, Упорядочивая Вселенную, многие Фотурианцы видят свою цель не только в том, чтобы стабилизировать Мироздание и разгадать его Замысел, но также и в том, чтобы облагородить человеческую природу, научить людей понимать себя и окружающий мир. На этом нелегком пути каждый член ордена выбирает себе барьер, исходя из личных склонностей - так, для Квонледа главным препятствием на пути к Упорядочиванию был Страх.

Речь идет, разумеется, не об обычном страхе, каковы, например, страх высоты или боязнь пауков, собак и громких звуков. Страх, с которым во Вселенной боролся Квонлед, был страхом перед миром и его законами, перед пустотой Космоса, перед небытием позади и небытием впереди. Страх был велик, вездесущ, и противопоставить ему Квонлед мог только собственную отвагу и стремление проникнуть в суть вещей. Когда же этого оказывалось недостаточно, он вспоминал старую Фотурианскую песню - первую, что в свое время услышал. Пелась она на языке Прамиров, а перевод у нее был примерно такой:

Человек - песчинка средь вечных скал,
И путями страха шагает он,
Ведь с древнейших времен
Всем правит закон:
Мир - велик, человек - мал.

Но не бойся ударов Судьбы слепой,
Не пугайся Вселенной пустых глубин,
Смело гляди вперед, мой сын -
Даже если меж звезд ты совсем один,
Страх да не овладеет тобой.

Ибо дан тебе разум, чтоб смысл и суть
Всех вещей постигнуть, и разглядеть
Между ними связи, и выткать сеть,
И в нее Бытие заключить суметь,
И, не струсив, в глаза ему заглянуть.

Пусть незнанье сулит нам порою покой
(Ведь бывает уютно, увы, в тюрьме),
Заклинаю тебя, не блуждай во сне!
Помни: твой разум - свеча во тьме.
Неси ее высоко.

С этой песней на устах шел в бой Данклиг, сильнейший из Фотурианцев. Ее пел Аардан, когда воины Пяти правителей Земли Тернов вели его к месту казни. Для Квонледа эта песня тоже значила очень много, но петь ее леди Но - нет, это было бы слишком похоже на издевку. Лишь один человек во Вселенной знал сердце несчастной старухи, и пришло время обратиться к этому человеку.

- Эй, Тол! - позвал Фотурианец. - Тол из Вентры!

[Сеттембрини]

И чужая память вновь ожила в его мозгу. Сперва это был тоненький ручеек: обрывки слов, мыслей, какие-то образы, не связанные между собой - словно неисправный кинопроектор, давясь, плевался отдельными кадрами. Затем воспоминания хлынули сплошным потоком — пыльные дороги, бесконечные войны, краткие ночи любви, ошеломительный миг смерти — и Квонлед почувствовал ту же растерянность, что и раньше, когда непонятно было, кому принадлежит его тело — ему или засевшему в голове мертвецу. Ощущение это, к счастью, длилось недолго, ибо на этот раз Тол из Вентры отступил сам. Мгновение — и мысленному взору Квонледа предстал светловолосый человек среднего роста с аккуратно подстриженными черными усиками на дружелюбном лице. Одет он был в костюм военного покроя, с погонами, но без знаков отличия. Несмотря на молодость, от него исходила спокойная и мягкая сила, присущая тем людям, что уверены в себе и твердо стоят на земле. Даже теперь, оказавшись в непонятном месте, полном таинственных, незнакомых вещей, он, казалось, совсем не боялся, и выдавал его настороженность только цепкий, внимательный взгляд.

Квонлед молчал, и Тол из Вентры заговорил сам:

- Кто ты? - спросил он. - Ты звал меня? Что это за ме…

И не успел он договорить, как на него, в свою очередь, обрушился шквал воспоминаний Квонледа. Были тут знания о Вселенной, опасные для неподготовленного ума, картины иных миров, загадочные существа, а главное - тысячи новых слов и понятий, о которых Тол, будучи, в общем-то, провинциалом, и слыхом не слыхивал. ОНТО, ЕГОМ, Сердце Мира, волюнтарин, "синтемиф", коэффициент Ревского - и он, а вместе с ним и Квонлед (ибо, хотя они этого еще не осознали, личности их уже успели смешаться), почувствовал, как у него буквально подгибаются колени. Еще чуть-чуть, и он рухнул бы, несмотря на всю свою стойкость, но тут ему на помощь пришел Квонлед.

- Не пугайся, - сказал он. - Я все потом объясню, если захочешь. Дыши глубже, вот так… Легче? Давай знакомиться: я - Квонлед, Фотурианец. А ты, стало быть, Тол?

- Тол из Вентры, - немедленно последовал ответ. - И друзья, и враги - все зовут меня так. Из Вентры, ты запомнил? Кстати, раз уж мы теперь знакомы - где я и почему не могу отсюда выйти? И как получается, что голос твой я слышу, а тебя самого увидеть не могу? Ты прячешься, да? Выходи, если не трус!

Подлое словечко подействовало, и Квонлед почувствовал себя уязвленным. "Как бы не так!", - подумал он, и в памяти послушно всплыли события в Земле Эксевар.

Полдень, печет солнце, Квонлед то и дело утирает пот со лба. Вокруг тишина, только поскрипывают от еле заметного ветерка ржавые детские качели. Город пуст - сто тысяч Л-восприимчивых собрались у дворца своего повелителя, чтобы слиться с ним и завершить тем самым видение рая. Квонлед уже знает, как это будет, он посетил Хранилище под землей и беседовал с Престолом Анти-изгнания. Но зрелище превосходит все его ожидания: на площади перед дворцом творится настоящий гиньоль. Обнаженные тела сплетаются в самых запутанных позах, Л-восприимчивые третьей группы ласкают тех, кто в своем преображении зашел дальше, чем они. Руками и ногами топорщатся во все стороны тела Л-измененных первой группы, тех, кто уже может поглощать и делать частью себя других. Парят в воздухе огромные шары, вылупившиеся из тех, кто раньше был Л-восприимчивыми категории два.

Квонлед идет среди нагих безумцев и смотрит по сторонам в поисках лорда Ада. Он видит, как мальчишка и старуха, чьи торсы растут из одного и того же мясистого стебля, сосут рты друг друга. Он видит, как молодая девушка облизывает гигантский нарост у себя на животе. Вот толстяк предлагает всем вокруг свои ступни - зачем ходить, если есть на свете вечное блаженство? Люди мычат, стонут, кричат от счастья, от самых настойчивых Квонлед отбивается своим посохом, Древом Жизни.

Вот он, Ад, под грудой тел своих пленников. Он больше не человек, его лицо огромно, в груди пылают четыре лиловых сердца. Он уже наполовину в собственном раю, между сном и явью. Во сне он - деспот, такой же, как и наяву, с одной только разницей - убить его невозможно, ибо он всесилен и вездесущ, как бог. Завидев Квонледа, он выпрастывает из тел гигантскую руку со множеством суставов и тянется ею к Фотурианцу. Толстая складка кожи на его груди раскрывается, и Квонлед видит в ней маленького человечка в черном. Человечек машет ему рукой и показывает черный цилиндр, висящий на серебряной цепочке. Это, без сомнения, знаменитое Устройство Ле, которое стабильно появляется каждые несколько лет на одной из ста сорока семи Земель Вселенной. Раньше оно передавалось из рук в руки, а ныне его везде и всюду сопровождает этот самый человечек - Зертотль, как он себя называет. Рука Ада заслоняет собой небо, и начинается долгий, мучительный бой.

- Что это было? - потрясенно выдохнул Тол из Вентры, когда чудовищный образ Ада растаял в памяти Квонледа, как туча после грозы.

- Человек, - сказал Квонлед. - Просто человек, который хотел жить вечно. А на другой твой вопрос ответить очень просто: ты у меня в голове, вернее, не ты сам, а твоя память. Сам ты уже пятьдесят лет как мертв.

- Чушь, - покачал головой Тол.

- Чушь, - согласился Квонлед. - Но скажи мне: ты чувствуешь свои руки? А ноги? Поверти-ка головой, у тебя, наверное, затекла шея!

- Я… не могу, - признался через некоторое время Тол. - Пытаюсь, но не могу. С одной стороны я помню эти ощущения, с другой… Словно бы меня, моего тела - здесь нет.

- Так и есть, - сказал Квонлед. - Говорю же тебе, ты просто память у меня в голове. Все дело в кристалле, который я проглотил. Мне сказали, что в этом кристалле - вся твоя жизнь.

- Кристалл? - задумался Тол. - Да, помню, у меня была такая штучка. Купил ее из тщеславия, думал на старости лет разглядывать и вспоминать свою лучшую роль. Что же, выходит, я действительно погиб в той сцене?

- В какой?- спросил Квонлед.

- Вот в этой, - сказал Тол. - Смотри.

…но это была засада! Чертовы сценаристы, подумал Тол, что им стоило удержаться от интриги на ровном месте? Всего полдня отделяло его отряд от передового поста Акаларо, и он надеялся, что хоть это время пройдет мирно. Но не судьба: сперва метким выстрелом убило Бодо, затем под самим Толом подстрелили трофейного, в яблоках, коня. С оставшимися четырьмя бойцами он укрылся за большим камнем, но кто же знал, что Малыш Виндаль - предатель, что он вот так вот подло выстрелит прямо в спину? Последнее, что запомнил Тол - это тепло, исходящее от камня, к которому он прижался щекой. За спиной щелкает курок, звучит выстрел, и Тол из Вентры, кондотьер, непревзойденный любовник, герой Земли Хальрав, проваливается в какую-то лиловую пропасть и растворяется в ней, растворяется без следа…

- Значит, все это время я был второстепенным героем… - разочарованно сказал Тол, едва видение иссякло. - Что ж, я не жалуюсь. Я сражался за правое дело, любил и был любим. Чего еще желать человеку? Хотелось бы только знать, о ком эта история на самом деле. Нет, правда - о ком?

- Может быть, о леди Но? - спросил Квонлед. - Она ведь до сих пор…

- Что? - перебил его Тол из Вентры. - Малышка Но, наследница правящего дома? Быть такого не может!

- Почему?

- Хронометраж, - сказал Тол.

- Что?

- Хронометраж! Сколько времени в сюжете уделялось мне, а сколько - ей? Тут даже сравнивать нельзя! Хотя должен сказать, актриса она была хорошая, пусть и увлекалась иногда своей ролью, ну, как бы так выразиться - чересчур. Тогда, на пляже, я даже немного испугался и…

Город Вентра стоит на холме у моря. Склоны холма поросли сосновым лесом, и, гуляя босиком по пляжу, легко занозить ногу иголкой, случайно занесенной невнимательным путником. Это и случилось с леди Но - тогда еще не владычицей Земли Хальрав, а обыкновенной сероглазой девушкой, может быть, лишь чуть более задумчивой, чем ее сверстницы. Ей было семнадцать, Толу - двадцать, он мечом чертил на песке завитушки, пока она пыталась вытащить занозу.

- Не понимаю, - сказал он, наконец - Почему ты не вытащишь ее с помощью этой своей силы? Ты же будущая императрица, ты можешь Все!

- Ага, - ответила она, сморщившись от боли, ибо от неловкого движения заноза вошла глубже. - Силой вытаскивать занозы, силой распутывать колтуны в волосах… Все на свете можно сделать силой, мой милый Тол, даже заменить тебя на какого-нибудь красавчика.

- А ты хочешь меня заменить? - шутливо нахмурился Тол.

- Как знать, - сказала Но. - Как знать. Вот наскучат мне отважные воины, опостылеют романтики, и влюблюсь я в какого-нибудь профессора зоологии. Думаешь, не смогу?

- Конечно же, сможешь, - сказал Тол. - Ты, если захочешь мне насолить, непременно сумеешь. Может быть, скажешь уже, зачем мы сюда пришли? Не для того же, чтобы колоться сосновыми иголками!

- И для этого тоже. Нам надо поговорить, Тол, поговорить о нас.

- Разве у нас все так плохо?

- Нет, у нас все хорошо.

- Тогда чего беспокоиться?

Заноза, наконец, поддалась, Но вынула ее и отбросила в сторону.

- Эх, Тол, ты такой легкомысленный! - сказала она со вздохом.

- Все влюбленные таковы, - парировал Тол. - Мир еще не видел любовников, что думали головой, и я уверен, что никогда не увидит.

- Так давай станем первыми! Нет, Тол, я серьезно: что ты собираешься делать, если сценарий разлучит нас?

- А он собирается нас разлучить?

- Все может быть, любимый, - мягко сказала Но. - Симпатии публики переменчивы, да и трагедии сохраняются в веках лучше, чем истории со счастливым концом. Я хочу знать, любишь ли ты меня на самом деле, а не потому только, что этого требует Пространство Пьесы.

- Конечно же, я… - начал, было, Тол.

- Подожди! - перебила его Но. - Я знаю, что ты скажешь. Любишь, да еще как - слово в слово по сценарию. Мне нужно другое. Ответь, любишь ли ты меня настолько сильно, чтобы пойти против сюжета, если это потребуется?

- А ты меня? - схитрил Тол.

- Да.

- Тогда и я тебя тоже. Хочешь, я поклянусь, прямо здесь и сейчас?

- Ох, Тол… Разве я прошу тебя в чем-то клясться? Мне важно, чтобы ты говорил правду, только и всего.

- А я ее и говорю. Итак, клятва, - Тол опустился на одно колено и склонил голову. - Клянусь тебе, моя любимая Но, будущая императрица и госпожа, что я, Тол из Вентры, люблю тебя на сцене и за ее пределами, и буду любить всегда, даже если любовь наша перестанет быть красивой, эффектной, страстной, изысканной, драматичной - одним словом, такой, какой ее только и может принять Пространство Пьесы.

На этом воспоминание поблекло.

- Я, конечно, соврал тогда, - сказал Тол. - А что мне было делать? Я испугался. Идти против сюжета - это не шутка, знаешь ли. Это все равно что идти против Судьбы. Она всегда все принимала слишком близко к сердцу, эта малышка Но. Ну, разве можно всерьез любить на сцене, а? Как ты думаешь, мм…

- Квонлед, - подсказал Квонлед. - А думаю я сейчас о том, что все это очень странно. Ты, выходит, не любил ее, так? Чего же тогда стоят все эти легенды о вашей любви, все эти сказки и песни, что так популярны в Земле Хальрав?

- Какие такие песни? - спросил Тол.

- А вот такие, - сказал Квонлед и запел - глубоким, густым голосом, как заправский оперный баритон - песню, что вычитал в книге Фотурианки Аньес, озаглавленной "Сказания и мифы Неупорядоченной Вселенной". Песня эта рассказывала о том, как Тол из Вентры сражается в дальних краях, а леди Но ждет его в своей башне, и мир, покорный ее воле, приходит на помощь отважному воину, когда тому угрожает беда.

Ступай, любимый, плыви за моря,
Плыви и горя не знай -
Туда, где встает ото сна заря
Под пение птичьих стай.

От штормов жестоких, от яростных волн
Тебя я уберегу,
Чтоб флаг водрузил ты, надеждами полн,
На западном берегу.

Коль двинет враг на тебя войска -
Вереницы стальных когорт,
На пути их воздвигнет моя рука
Преграды лесов и гор.

От стрел укрою и отведу
Удар роковой меча,
Чтоб и дальше в нашем с тобой саду
Рассвет ты со мной встречал.

- Недурно, - заметил Тол, когда Квонлед умолк. - Недотянул, конечно, верхнее фа, но это дело техники. Хотя я спел бы иначе и о другом. Вот, послушай…

- Подожди, - прервал его Квонлед. - Мне не нравится оборот, который принимает это дело. Как получается, что ты вот так вот свободно болтаешь у меня в голове, хотя даже личностью, как таковой, не являешься? Ты же просто набор воспоминаний, разве нет?

- Набор-то набор, - сказал Тол. - Да только чем дальше, тем больше наши памяти смешиваются, и тем больше я становлюсь тобой, а ты - мною. Говоря словами из твоего лексикона, мои воспоминания - это концентрат, который постепенно разбавляет вода твоего сознания. Что за суп из этого получится - не знаю, но будет любопытно на него посмотреть. Итак, начинаем?

И Тол-Квонлед - ибо они уже стали одним - запел:

Пьесу в театре давали который уж год,
(Честь актерам ее и хвала!)
И глядел в оба глаза на сцену народ -
О любовниках пьеса была.

Были крик и молчанье, рыданья навзрыд -
Всех страстей шел на сцене парад.
И в партере шептались о них: «Какой стыд!»,
А с балкона кричали: «Виват!»

И вершился сценария вечный круг,
И сердца замирали порой
От одной только мысли, что расстанется вдруг
С героинею главный герой.

Им совсем не мешала рядов пустота,
Не смущал их оваций гром,
Ибо знали влюбленные: все - суета,
Кроме кратких минут вдвоем.

- Ты сам-то веришь в это вранье? - спросил Квонлед-Тол.

- Почему сразу вранье? - обиделся Тол-Квонлед. - Мне напомнить тебе, что мы находимся в Пространстве Пьесы? Здесь правит Искусство, а не Жизнь. Конечно, я не любил Но по-настоящему, однако, какое дело зрителю до того, действительно ли влюблен актер в свою партнершу? В большинстве случаев он приходит в театр развлечься, изредка - чему-то научиться, а мы, члены труппы, всего лишь делаем, что можем, дабы он не ушел разочарованным. Я и Но - мы играли любовь, на которую равнялись миллионы жителей Земли Хальрав. Такими, как мы, хотел быть каждый. Какая разница, по правде все было между нами или нет? Искусство, мой дорогой, оперирует видимостью, но видимость эта таинственным образом перерастает саму действительность, поясняет ее, объясняет и примиряет с нею.

- Насчет примирения - не уверен, - сказал Квонлед-Тол. - Как-то по леди Но не скажешь, что она примирилась с действительностью. Умирает она, во всяком случае, вовсе не успокоенной.

И он показал Толу-Квонледу свой разговор с тремя лордами. Тол-Квонлед был потрясен.

- Бедная девочка… - только и вымолвил он. - И какая безумная мысль - забрать с собою Все…

Квонлед-Тол хотел сказать, что не такая уж и безумная - коль скоро вся жизнь была сплошным враньем, сиречь Искусством, под конец логично требовать для себя хоть немного правды, сиречь Реальности - но тут памяти смешались окончательно, и ни Квонледа-Тола не стало, ни Тола-Квонледа, а появился на их месте кто-то еще, объединивший их обоих.

Нет, не так: этот новый "кто-то" - назовем его Квол - был не просто совокупностью двух памятей. Это был совершенно новый, не существовавший доселе человек, которого, не будь у него огромного багажа опыта и знаний, можно было бы смело счесть новорожденным.

И вот этот новый человек открыл глаза и взглянул на мир вокруг. Да, невеселое это было зрелище - тоскливое, понурое, серое; впрочем, сравнивать Кволу было не с чем. Что-то вертелось у него в голове - какие-то яркие картинки, образы, пейзажи иных миров, но, подумав, он счел их пустой фантазией. Где доказательства того, что все это - не причуды его воображения, что все это на самом деле существует? Вот дома, выцветшие от времени - есть, брошенные тут и там вещи - тоже. Есть люди, застывшие на своих местах, как статуи. Все это можно потрогать, почувствовать, взять в руки. Мир, данный в ощущениях, единственно возможный, лучший из всех миров. Другого Квол не знал, а потому неудивительно, что, поразмыслив, он решил существовать именно тут - здесь, сейчас. Вопрос был лишь в том, что ему следовало делать.

- А действительно - что? - спросил он себя, ибо больше спрашивать было некого. - Искать пищу? Но я не голоден. Заботиться о безопасности? Но здесь, кажется, мне ничто не угрожает. Продолжать род? Заманчиво, но сперва хорошо бы понять, зачем существую я сам. Да, это вопрос! Итак, в чем же мое предназначение? Чтобы осознать его, я должен понять, чем именно я отличаюсь от вещей, что окружают меня. Так, рассмотрим их повнимательнее… Хм… Это все сложнее, чем кажется. От этой штуки, - он тронул стол, - я отличаюсь порядочно, а вот эти, - погладил он свернувшуюся в клубок кошку и застывшего рядом пса, - несмотря на все различия, во многом со мною схожи.

- Но, - поднял он указательный палец, - по крайней мере, здесь все неподвижно, а я могу двигаться. Не связано ли мое предназначение с движением? Это уже что-то! Значит, я должен двигаться, но куда? Вперед? Назад? Влево? Вправо? Не подскажут ли мне что-нибудь эти странные образы в голове? Фотурианцы, Квонлед, Тол… Да, сокрыто во мне немало. Кого же слушать?

- Меня, - раздался вдруг в голове у Квола вкрадчивый, с пригнусью, голосок. - Слушай меня, мой мальчик, и все будет прекрасно.

- Кто ты? - тряхнул головой Квол.

- Я - твой внутренний голос, - сказал Программа-убийца (а это был именно он). - Это я подсказываю тебе, когда надо поступить хорошо, а когда плохо. Я - твой добрый ангел-хранитель, твой лучший советчик, твоя совесть.

- Как это кстати! - воскликнул Квол. - Ты-то уж точно знаешь, в чем заключается мое предназначение!

- Конечно, - сказал Программа. - Цель твоей жизни, мой мальчик - убить омерзительную старуху, которая своей зловредной силой портит жизнь многим хорошим людям.

Услышав об убийстве, Квол засомневался.

- Убить? - переспросил он. - А ты уверен? Что-то во мне говорит, что убийство - это нехорошо. Честь, достоинство, Фотурианский кодекс… Ты знаешь, что значат эти слова?

- Не знаю и знать не хочу, - отрезал Программа. - Убийство - это всегда хорошо, кого бы ни пришлось убивать. Мужчина, женщина, ребенок - да ты попробуй и сразу поймешь, как это здорово! Смотри! - зашипела она так яростно, что Квол вздрогнул. - Человек, вон там, под аркой! Давай, врежь ему как следует! Пусти ему кровь, покажи, чего стоишь!

- Ну… - замялся Квол, и тут Программа перешел в наступление. Тело Квола дернулось, словно его прошил ток, и, неуклюже, словно марионетка, переставляя ноги, двинулось к жертве.

- Тепленькое… - шептали его губы чужие, липкие слова. - Свеженькое, мягонькое, гладенькое… Помогите! - прорвался сквозь заслон Программы голос Квола, но его тут же заглушили, оттеснили в сторону.

- Тихо! - прикрикнул на него Программа. - Довольно я слушал этих двух идиотов, пора бы уже и позабавиться! Нет, не слушай меня! - взвизгнул он вдруг, словно опомнившись. - Тут никого, кроме нас с тобой, не было! Никого, слышишь?!

И, чтобы не дать Кволу говорить, он хрипло, во всю мощь связок, завыл гнусную палаческую песню:

Воины - чести могучий оплот,
Поэты славят красу в стихах.
Убийца злодейством одним живет,
Он жертве вспарывает живот
И нагло роется в потрохах.

Со лба предсмертный он лижет пот,
Питается смертью, ест страх и боль.
Он достанет кишки твои через рот
А потом обратно их запихнет,
Кар не страшась, не слушая мольб.

(злобно и глумливо)

Заполучит тебя, хошь дерись ты, хошь драпай.
Запах крови слаще, чем запах роз.
Нету большего кайфа, чем тихою сапой
Череп разбить и когтистою лапой
Черпать трепещущий мозг!

Кончив орать, Программа двинул Квола к металлической ограде неподалеку. Рывок - и в руках его оказался длинный прут!

- Остренький, - прошептал Программа, потрогав пальцем его конец, действительно очень и очень острый. - Все, как надо.

Тишком, украдкой, словно сам с собой играя в охотника. он подобрался к стоящему под аркой мужчине, потянул носом воздух - нет ли поблизости соперников - и молниеносным движением всадил прут ему в живот. Мужчина даже не дернулся - сон, навеянный Колодцем Памяти, был слишком силен - лишь хлынула струя крови на серую, пыльную мостовую.

- Ты посмотри, течет-то как! - сказал Программа Кволу. - Разве не счастье? Со старухой так, конечно, не выйдет. как ни старайся, но ничего, что-нибудь придумаем! Досуха выжмем, уж я тебе обещаю. Ну, что - по кусочку - и за дело?

"По кусочку?" - мелькнуло в сдавленном сознании Квола, и вдруг он - оглохший, наполовину ослепший - ощутил, как зубы его вонзаются во что-то теплое, скользкое, живое. Словно издеваясь, Программа на мгновение показал ему, что делает, и Квол увидел, что впился в края рваной раны на голом, заросшем волосами животе. Голова отдернулась, и в зубах остался лоскут кожи.

- Мевтвое - оно вшо шкливкое, - сказал Программа, жуя. - Не то живое. Упвугенькое, швеженькое… Ев бы и… Авх! Авх! Тьфу! Поперхнулся! - захрипел он внезапно. - Не в то горло попало! Выручай, мальчик мой! За… ды… хаюсь! По… мо… гите, гибну! Милосердийяяяя!

Но, разумеется, никто не отозвался. Все вокруг было словно окутано безмолвием - заброшенные декорации, оставшиеся после давно сыгранного спектакля, жутковатые, потому что совершенно бессмысленные - и Программа, корчась, упал на мостовую. Тело его содрогалось, он отчаянно скреб ногтями булыжники, лицо сделалось багровым, а потом полиловело. Казалось, что все кончено, но тут Квол собрался с силами, вернул себе контроль над телом и выплюнул злосчастный кусок. С минуту он кашлял, затем его вырвало.

Оба - Квол в реальности, Программа - у Квола в голове - дышали тяжело и прерывисто.

- Нет, - сказал, наконец, Квол. - Убийство мне совсем не понравилось.

- А кто тебя спрашивает? - зашипел Программа. - Сейчас, подожди, дай только перевести дух…

Но перевести дух ему так и не удалось. Квол двинулся в наступление, и теперь уже Программе пришлось потесниться. Только и осталось ему, что крохотный закуток в уголке сознания, из которого можно лишь молить о пощаде да выкрикивать невнятные угрозы. Этим Программа и занялся.

- А я-то верил в тебя, - сказал он. - Я-то думал, мы - друзья, убьем старуху и будем веселиться дальше! А ты вон какой… Эх, да ты хоть знаешь, от чего отказываешься? Смотри и не жалуйся потом, что не говорили!

[Сеттембрини]

Затемнение.

Загородный дворец лорда Ватаро, сам лорд - на террасе, сидит с коллегами за палисандровым столом. В центре стола лежит кристалл с памятью Тола из Вентры.

Ангуларо (недоверчиво). А это действительно он?
Ватаро. Разумеется. Как я и говорил, уже с начинкой. Программа примитивная, но дело свое знает.
Илкуро. Между прочим, Колодец вырос еще на квартал. Пора, быть может? Чего мы ждем?
Ватаро. Нужен кто-нибудь, кто согласился бы доставить Программу прямо к Но.
Ангуларо. Да, нужен козел отпущения. Желательно, чтобы это был кто-нибудь не из нашей Земли.
Ватаро. Чтобы не задавал лишних вопросов.
Ангуларо. Кто-нибудь, кто профессионально занимается благодеяниями.
Ватаро. И не требует награды.
Ангуларо. Кто-нибудь, кому достаточно было бы просто расписать в красках наши горести…
Ватаро (перебивает). И кого при случае можно было бы выставить виновником всех бед!
Илкуро (скептически). Мне кажется, или вы хотите пригласить Фотурианца?
Ангуларо. А почему бы и нет?
Илкуро. Два возражения. Во-первых, от них у меня мурашки по коже, а, во-вторых, получится ли из Фотурианца достойный главный герой? В конце концов, все, что происходит здесь, сейчас, и все, что еще только произойдет - это не только действительность, но еще и фильм, пьеса, рассказ, называйте как хотите, и мы, кажется, рассчитываем на неплохие кассовые сборы. Так вот, будет ли зрелище с участием Фотурианца увлекательным? Меня, признаться, это очень волнует. Из того, что я о них слышал, они не слишком-то харизматичны. И эти их идеалы - оценит ли их публика? Сегодня непопулярны герои, которые открыто пытаются чему-то научить зрителя. Дидактизм нынче воспринимается плохо.
Ватаро. Слишком много слов, Илкуро, слишком много слов. Безусловно, из нас троих ты играешь самого здравомыслящего, но это еще не повод говорить об очевидных вещах так, словно это какие-то открытия. Мы с лордом Ангуларо думали об этом.
Илкуро. И?
Ватаро. И пришли к выводу, что тут нет ничего страшного! Чем скучнее будет Фотурианец, тем желаннее окажутся триумф Программы и наш приход к власти в Земле Хальрав. Надеюсь, это-то тебе не нужно объяснять?
Илкуро. Нет, спасибо. Правда, я тут подумал…
Ватаро и Ангуларо (вместе). Ну, что еще?
Илкуро. Мы ведь так и не знаем, почему это случилось.
Ангуларо. Почему случилось что?
Илкуро. Этот случай с леди Но.
Ватаро. Нет, вы посмотрите на него. Злоумышляет против короны, а волнуется за судьбу королевы! Да, этот сценарий явно писал гений. Послушай, Илкуро, ситуация ясна как день. Старуха умирает, и ей хочется напоследок сыграть, причем не какую-нибудь пьеску средней руки, а настоящую Высокую Трагедию!
Ангуларо. Иными словами, она просто выкаблучивается.
Ватаро. Совершенно верно. (обращаясь к Илкуро) Сам посуди: всю жизнь после смерти Тола она играла роль этакой одинокой правительницы, заботящейся о народе, чуждалась мужчин, ну, а теперь ей просто вожжа под хвост попала, вот она и вышла из роли. Ха, можно подумать, что публика оценит эти ее потуги! Публике, дорогой мой, не нужна Высокая Трагедия, ей или вовсе трагедия не нужна, или нужна, но маленькая, карманная. Кто пойдет в кино смотреть на бездонное человеческое горе? Кто в здравом уме захочет мучиться сложнейшими вопросами? Публике нужны развлечения, Илкуро - именно по этой причине мы и решились на переворот. Качественные развлечения для всех, и никаких трагедий - да ты просто представь себе, какой восторг это вызовет! Нас будут на руках носить, мы будем спасителями! Лорды Ватаро, Илкуро и Ангуларо - вот люди, которые вырвали Исскуство из лап самодовольных творцов и вернули его массовому зрителю! Как тебе такая перспектива?
Илкуро. Да, вполне.

Затемнение.

Вот видишь, - проскулил Программа. - Придут они к власти, и нам что-нибудь перепадет. Что-нибудь сочненькое!

- Нет, - сказал Квол.

- Что?

- Мне это не нравится.

- Да почему же? Почему? Почему?!

- Потому, - сказал Квол, - что я не для развлечений появился на свет. Есть что-то более важное.

- Пф! Откуда ты знаешь?

- Просто чувствую. И потому я не буду тебе помогать.

- Еще как будешь! - взвыл Программа. - Да ты и глазом моргнуть не успешь, как…

- Где искать эту женщину? - не обращая внимания на вопли, спросил Квол. - Где?

- Я ничего не скажу, - уперся Программа. - Ты меня не заставишь. Я абсолютно защищен от взлома, слышишь? Эй, что ты делаешь? Не трожь мои алгоритмы!

Но было уже поздно. Квол вломился в память Программы, и глазам его предстал дворец из тусклого камня, весь в пыли и паутине, и в глубине его - дряхлая женщина на троне, одна в заброшенном бальном зале. Лицо ее было покрыто сеткой морщин, в седых, давно нечесаных волосах торчали тут и там огромные колтуны, только глаза смотрели молодо, с каким-то острым, хищным блеском. У ног леди Но - а этом была именно она - свернулась разжиревшая такса с боками, заплешивевшими от старости; единственное, кроме своей хозяйки, живое существо в этом царстве скуки и запустения.

- Как мне добраться туда? - спросил Программу Квол.

- Никак! - захрипел Программа, придавленный грузом сознания своего оппонента. - Тебе вообще не положено это видеть, прочь из меня, прочь!

Но Квол не отступал; напротив, он давил все сильнее, и Программа, наконец, вынужден был сознаться, что единственный способ попасть к леди Но - это опуститься на самое дно Колодца Памяти. Так Квол и сделал. Обвязавшись веревкой, позаимствованной в чьем-то сарае, он прикрепил свободный конец к перилам, обрамлявшим провал, ведущий в недра Колодца и начал спускаться вниз.

То, что Квол видел по пути, напоминало слоеный пирог из зданий, людей и всевозможных предметов - словно безжалостная сила Памяти спрессовала их в одно. Это был в некотором роде срез реальности, срез восьмидесяти лет жизни леди Но. Вот она девчонка, вот девушка, женщина, старуха, и все это — в ореоле легенды, истории о чудесной любви, в которую верили все и которой на самом деле не было. Что было за кулисами? Одиночество, холод, тоска и бесконечные ночи, проведенные в тяжких раздумьях.

Днем леди Но играла мудрую правительницу, мать народа - играла так хорошо, что никто и заподозрить не мог каких-либо тайных мук - но едва опускалась тьма, и покои ее покидали последние слуги, как начинался ад. Наедине с собой не было смысла притворяться счастливой, не было смысла поддерживать миф, не было смысла вообще делать что-то, кроме как, уткнувшись в подушку, вспоминать без конца давно минувшие дни. Как он был нежен, этот проклятый Тол, как искренне он говорил о своей любви – и какое все это было вранье!

Наконец, Квол спустился на самое дно и вошел во дворец. Он прошел по темным холодным коридорам и очутился в тронном зале, где укрылся за массивной колонной. Леди Но сидела на троне, у ног ее устроилась собачонка, и больше здесь не было ни души.

- Да, - прошептала вдруг леди Но – должно быть, в стотысячный раз за свою жизнь. – Какое же все это было вранье, все до последнего слова. А правда? Ха, правда нынче – это я. Посмотрите на мое лицо, на мои руки. Видите, что на них написано? Это язык старости, единственный правдивый язык.

В юности ты - белопенный мрамор,
Впору для дома
Или для храма.

Словно пломбир - но не таешь.
Прочен, прекрасен. Лишь
В старости понимаешь,
Из чего состоишь.

В старости истины тусклы и грубы,
Незачем пудрить мозги.
Внутри человека сливные трубы,
Блоки и рычаги.

Внутри человека темно, во мраке
Движутся жернова.

(берет на руки свою старую злобную таксу) В сущности, телесно я ничем не лучше старой больной собаки -

Разве я не права?

Скрипят крепления при ходьбе,
Позвоночный мой столб изнылся.
Во мне каждый винтик жалуется судьбе.
Смотри - еще один отвалился.

И редко уж стрелка манометра переваливает за сто.

В юности я была - белопенный мрамор.
Строили из меня дома, строили храмы,
Ну а теперь я - никто.

Брожу, словно гость, по закоулкам тела,
Сижу посреди ржавеющего старья
Не помню, жила ли, дышала ль, пела -
И думаю:

А где же здесь я, и была ли когда-нибудь я?

- А действительно, - спросила леди Но, - была ли когда-нибудь я? Всю жизнь я играла роли: сначала счастливой возлюбленной, потом одинокой императрицы, заботящейся только о своем народе, потом старой больной старухи. Может быть теперь, перед смертью - хватит Игры? Не пора ли озаботиться Реальностью, тем, что действительно существует? Плоть, кости, земля, трава, камень - вот что имеет для меня значение. Прочь, лживые иллюзии, прочь! Довольно уже катарсисов, сценических задач и авторских замыслов - с собой я желаю забрать то, что можно потрогать, ощупать, взять в руку. Долой Искусство, я требую себе Жизнь! Но что это? Кто тут? Эй, там, за колонной! Выйди и назови себя!

Видимо, леди Но использовала свою силу, поскольку воспротивиться приказу у Квола не вышло. Ноги сами понесли его вперед, и вот он предстал перед владычицей Земли Хальрав - человек в Фотурианской мантии против старухи, чей предсмертный каприз мешал Упорядочиванию Вселенной.

- И что тут у нас? - взглянула на Квола леди Но. - Ого, да ты - не одна роль, а целых четыре! Ну-ка, ну-ка, мне интересно поглядеть на остальных! Разделитесь! - и она хлопнула в ладоши - сухо, словно треснула ветка.

И случилось странное: из теней между колоннами вышли двое слуг и служанка - мертвые или живые, Квол так и не понял - и дотронулись до незваного гостя. Шок, разрыв - и каждая память получила свое тело. Квонлед остался в собственном, Толу из Вентры, словно в насмешку, досталось женское, пухлое и краснощекое, то, что уцелело при разделении от Квола, ушло в худощавого молодого человека, не то пажа, не то поваренка, а Программа угодил в горбатое тело шута.

- Что ж, вот и полный набор, - сказала леди Но. - Можно вести свой собственный двор, когда бы в этом была необходимость. Не бойтесь, пока я не захочу, вы не отправитесь за мною в посмертие. Можете говорить.

- Я… - начал было Тол из Вентры, но голос его вдруг осекся и пропал.

- Нет, Тол, - покачала головой леди Но. - Говорить можно всем, кроме тебя. Ты будешь молчать, потому что я не забыла, как ты поступил со мной. Ты ведь обманул меня, мой милый - поклялся, что любишь на самом деле, а любил лишь по сценарию. Конечно, играть мне это не мешало, но теперь, перед смертью, утешает меня такая любовь слабо. И все же… - голос ее вздрогнул, - Когда тебя убили, я думала, что умру от горя. Я-то ведь любила тебя, Тол, в самом деле любила! А ты боялся моей любви, боялся, что из-за нее тебя выкинут из сценария или дадут плохую роль… Как это было глупо! А теперь ничего не исправить, нет. Только и можно, что надеяться, будто вещи, которые я заберу с собой, помогут заполнить бесконечную пустоту в груди. Ты поздно пришел, любимый, слишком поздно. Пусть скажут твои товарищи, а потом мы покончим со всем этим. Ты, мальчик, - обратилась она к Кволу. - Зачем ты пришел сюда?

- Н-не знаю… - пробормотал Квол, рассматривая собственные ладони. Ощущение, что и говорить, было для него непривычным - впервые он оказался единоличным хозяином своего тела, и делить его с кем-то было совершенно незачем. - Я… Я просто очнулся здесь, и все. Я хочу знать, кто я и зачем существую. Поэтому я и решил вам помочь - может быть, вы откроете мне эту тайну.

- Помочь? - леди Но хмыкнула. - Не думаю, мальчик, что мне нужна твоя помощь. Да и я помочь тебе ничем не смогу. Как по-твоему, хорошо я помогла тем людям, которых ты видел по пути сюда?

- Не очень, - сказал Квол.

- Вот видишь! С чего мне быть доброй к тебе? Или ты какой-то особенный? Все в твоем возрасте озабочены вопросом, кто они и почему существуют. Это естественно для молодых. Когда тебе стукнет восемьдесят, как мне - все, что тебя будет беспокоить, это собственные кости и гроб, в который их нужно будет уложить. Плюнь на смысл жизни, от него за версту несет Искусством. Каждая паршивая пьеска считает своим долгом учить нас жизни, но ни одна не учит, что главное - жизнь, а не игра.

- Что ж, - замялся Квол. - Ну, тогда я лучше помолчу.

- И это правильное решение. Теперь ты, - обратилась леди Но к Программе. - Говори, что считаешь нужным.

- А я пришел убить тебя, - выступил вперед горбун. - Оторвать твою поганую голову и засунуть в мешок попрочнее - вот и все, чего мне надо. И я сделаю это, или я не Программа-убийца!

- Конечно, - сказала леди Но. - Конечно. А ты? - обратилась она к Квонледу. - Что скажешь ты?

- Миледи, - начал Квонлед. - Я представляю здесь людей, известных во Вселенной как Фотурианцы. Слышали ли вы что-нибудь о них?

- Нет, - ответила леди Но. - Продолжай.

- Фотурианцы, миледи, заботятся о том, чтобы Вселенная из хаотической превратилась в Упорядоченную. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что мы хотим сделать Бытие более порядочным, более милосердным к человеку, чем оно есть.

- И какое отношение имею к этому я? - спросила леди Но.

- Мир, где один человек может забрать с собой Все, миледи - это не порядочный мир.

- Думай, что говоришь, Фотурианец! - поднялась со своего трона леди Но. - Не тебе оспаривать законы Пространства Пьесы! Посмотри - ведь ты сам действуешь согласно им! Посмотрите, вы все! Разве вы не собрались здесь, потому что так требует сюжет? Проклятое Искусство! Я думала, что хоть в смерти от него избавлюсь, а оно будет торжествовать даже над моей могилой! Нет, вам не уйти отсюда! Вы четверо так и останетесь стоять тут, пока не рассыплетесь со мною в прах!

И воля леди Но, согласно законам Земли Хальрав, мгновенно стала реальностью. Квонлед и Тол, Квол и Программа - все они застыли, как мухи в янтаре.

- Вот так-то, - удовлетворенно хмыкнула леди Но. - Все, конец этой сказке.

Но это был еще не конец. Может быть, Толу, Кволу и Программе терять было нечего – первый давно был мертв, второй только родился, а третьему, кроме чужих страданий, ничего было и не надо – зато было что терять Квонледу. Фотурианская миссия, бесконечная Вселенная, а еще – и в этом ему трудно было признаться – кое-какая привязанность, не совсем типичная для Фотурианца. Ибо в миг, когда тело его сковало оцепенение, перед глазами у него встал оставшийся на луне Эсгар – огромный, железный, неуклюжий. Как же он будет без отца? Что станет делать?

Обычно Фотурианцы не придают значения чувствам, и Квонлед не был исключением. Однако здесь, в самом центре Колодца Памяти все обычные Фотурианские принципы теряли силу. Одиночество, холодность, отстраненность – все, что Квонлед раньше ценил, теперь бессильно было помочь ему в его миссии. Ныне, чтобы сбросить с себя мертвый гнет, от него требовалось нечто совсем иное, нечто, чего Фотурианцы дать ему не могли. Где он мог взять это что-то, из какого источника он сумел бы почерпнуть сил? Только из того, к которому обращаются в час нужды все люди. Ибо в каждом из нас - возьму, наконец, слово я, автор - живут и доброта, и нежность, и любовь, и стойкость, и отвага, и все это и есть то самое Подлинное, перед которым отступает любая тираническая власть, и меркнет маленькое, ненастоящее искусство.

К чему же обратился Квонлед? Да к самому, казалось бы, незначительному, что было в его жизни - к тому, что предшествовало грандиозным, но равнодушным к отдельным людям планам Фотурианства. Он вспомнил улыбку матери, ее мягкий голос, тихий смех, красивые волосы и нежные руки; вспомнил друзей, с которыми играл в ледяных лабиринтах Земли Гилвур, и своего питомца - белошкурого карликового тролльчонка; вспомнил первый поцелуй (интересно, что стало с этой чумазой девчонкой, дочерью Главного Инженера?); вспомнил юношеские стыд, надежду, радость, счастье и то особое тепло в груди, когда мир вокруг открыт для нас и словно бы нам улыбается - вспомнил все это и сказал:

- А ведь действительно - зачем мне умирать? У меня есть сын, миледи, и я хочу жить.

И сказав так, он вышел из своей Фотурианской роли и разорвал течение повествования подобно тому, как правда взрывает даже самый прекрасный стиль, если он делается ненужным.

- Эх, миледи, бедная вы девочка, - сказал Квонлед старухе, восседающей на троне. - Сбежали под занавес от Искусства, да только запутались в его сетях. Разве вы не видите, что этот ваш поступок - забрать с собою Все - и есть самый Искусственный, самый сценический и драматический ход, какой только можно представить?

- Что? - удивилась леди Но - не словам, правда, а действию. - Почему ты все еще можешь двигаться?!

- Да просто, потому что могу, - сказал Квонлед. - У Пространства Пьесы больше нет надо мною власти. И знаете что? Я, пожалуй, придумал, как действительно следует закончить эту историю. Ну-ка, поднимем занавес!

Занавес поднимается. Дворец леди Но - это декорации на сцене, а в зале собрались все жители Земли Хальрав, и в том числе три лорда - Ватаро, Илкуро и Ангуларо. Они хмурятся и в отличие от остальных не торопятся аплодировать столь неожиданному повороту. Будучи традиционалистами, лорды не слишком любят современные штучки с ломкой сюжета. Зато публике это, похоже, по нраву - во всяком случае, из зала на сцену летят цветы, и слышатся возгласы «Браво! Браво!»

Квонлед. (подходит к краю сцены) Дорогие зрители! Хоть это повествование и так тянется безмерно долго, прошу у вас еще несколько минут вашего драгоценного времени! Я только что сочинил пьесу, и хочу, чтобы вы ее посмотрели. Итак, позвольте мне объявить ее название. А называется она, называется…

Он чешет рукой затылок.

«Подлинное искусство», вот как!
Ватаро (из зала) Претенциозно!
Ангуларо (оттуда же) Скучно!
Илкуро (поддерживая товарищей) Устарело!
Квонлед. Да успокойтесь вы, ради Бога. Почему, вместо того, чтобы просто послушать, вам непременно надо кричать разные глупости?
Три лорда (одновременно). Это не глупости, это реальная жизнь!
Илкуро. Подлинная!
Квонлед. Ну да, конечно. (обращается к леди Но) Миледи! В моей пьесе вы не скованы никакими условностями и можете отвечать честно, как думаете. Для чего вам понадобилось забирать с собою Все?
Леди Но. Я уже сказала тебе - это во-первых. А во-вторых, как все-таки получается так, что ты действуешь против моей воли? Я же повелела тебе стоять, пока не рассыплешься.
Квонлед. Та девушка, что подбросила меня сюда - не спрашивайте имени, не хочу ее компрометировать - сказала, что в Колодце Памяти способно выжить лишь Подлинное Искусство. Вот я и прибег к его помощи.
Леди Но. Что за чушь? Какое еще Подлинное Искусство? Еще одна разновидность дряни, которую втюхивают со сцены глупцам?
Квонлед (с достоинством) Я говорю о Жизни, миледи.
Леди Но. Вздор!
Квонлед. Отчего же? Разве маленькое, ручное, карманное искусство, которое вы так возненавидели перед смертью, не берет начало из Жизни? Конечно, чтобы втиснуть Жизнь в эти узенькие рамочки, ее обкорнали, высушили, нарумянили как шлюху и заставили ради медяков кривляться через крохотное окошечко - однако и в недоростке-искусстве она присутствует, и отрицать это глупо. Вся ваша жизнь была ничтожным искусством, говорите вы - а как же любовь к Толу из Вентры? Она-то была настоящей?
Леди Но. Да, была, но какое…
Квонлед. Подождите! Это очень важно. Итак, это была настоящая любовь, так ведь? Молчите, мне нужен только кивок! Настоящая, да. Вот за это-то мы будем держаться. Подлинное - вот что имеет значение. Если у сердца хранится бриллиант, неважно, сколько вокруг фальшивок.
Леди Но. Но я любила так кратко, а страдала так долго…
Квонлед. Я ждал этих слов. Скажите, миледи: если прямо сейчас мы отменим ваше краткое счастье ради того, чтобы не стало долгого горя - вы пойдете на это? Говорю сразу, это не шутка. В своей пьесе я действительно могу провернуть такое.

Пауза. Леди Но думает, и с потолка в ее царство тьмы и старости пробивается солнечный лучик.

Леди Но. Нет, на это я не пойду.
Квонлед. (медленно, словно втолковывая ученице урок) А почему?
Леди Но. Потому что… Потому что одно вытекает из другого. Горе - из радости, да. Я не была бы теперь так печальна, не будь я в юности так весела. Как странно…
Квонлед. Что же тут странного? Ведь в Жизни радость и горе идут бок о бок - это вам скажет любой. С этим поделать ничего нельзя, однако что именно помнить, чем именно жить - это решает сам человек. Вместо того, чтобы радоваться тем мгновениям, что вы успели провести вместе с Толом, вы предпочли всю жизнь копить горечь…
Леди Но (кричит). Но ведь он не любил меня по-настоящему! Как ты не понимаешь!

Луч света гаснет.

Квонлед (спокойно). А разве мы сейчас говорим о его чувствах? Разве это он пытается утащить в посмертие целую планету? Нет, миледи, все дело в вас, и только в вас. Спрашиваю еще раз: вы любили его?
Леди Но (кричит) Да!
Квонлед. Вам было хорошо просто потому, что он есть?
Леди Но. Да!
Квонлед. Вы любили его, даже догадываясь о том, что он вас не любил?
Леди Но. Да!
Квонлед. И вы были счастливы?
Леди Но. Естественно, я была!
Квонлед (кричит) Тогда какого рожна вам еще надо?

Пауза.

Леди Но (растерянно). Я… Я не понимаю…
Квонлед. Вы создали этот Колодец, чтобы забрать с собой Реальность, так? Потому что Реальности вам в жизни якобы недодали, потому что искусство вам только и делало, что лгало? Так или нет?
Леди Но (тихо). Так.
Квонлед. И вот теперь выясняется, что вы и вправду были счастливы в этой любви, что никакого обмана не было, вернее обман был только внешний, а суть сама по себе была истинной. Вдумайтесь, миледи: если бы это была фальшивка, стали бы люди вашей Земли складывать о ней песни?
Леди Но. Люди падки на внешний блеск… Не знаю.
Квонлед. Да, вы правы. Конечно, все они видели только внешнюю сторону вашей любви, ту, что была обманной. Но тут случилась интересная штука: чем больше людей узнавало о вас с Толом, тем правдивее становилась ваша история. Такова особенность Искусства, что каждый человек пропитывает его своим опытом, буквально одушевляет собой. В конце концов, любое Искусство, даже самое ничтожное, если дать ему шанс, превращается в Подлинность, в Жизнь - просто потому что его помнят и любят. Так стало и с вашей историей. Вся Земля Хальрав считает, что ваша любовь была подлинна и прекрасна, только вы не хотите этого признать.
Леди Но. Я… Я признаю. Да, она стоила всего этого…
Квонлед. Стоила чего?
Леди Но. Одиночества. Боли. Холода. Теперь я не жалею, что испытала все это. Ведь я была счастлива.
Квонлед. А стало быть?
Леди Но. Стало быть, я могу умереть спокойно. Не забирая с собою Все.

Сцена ярко освещается. Свет исходит словно бы ниоткуда - мягкий, равномерный, теплый.

Квонлед. Ну, наконец-то! Однако я хотел бы достойно закончить свою пьесу. Вы не против, миледи?
Леди Но. Нет, конечно же, нет! Что я должна делать?
Квонлед (улыбается) Доиграть до конца.
Леди Но. Как это?
Квонлед. Очень просто. Сделайте Искусство Жизнью, как я. Весь мир равнялся на вашу любовь с Толом, тысячи людей брали с вас пример. Не разочаруйте их, дайте им прекрасную мечту. Пусть давний обман вдруг окажется правдой!
Леди Но. Вы хотите, чтобы мы…
Квонлед. Вот именно!
Леди Но. Я не уверена, что получится. Но я попробую. Эй, Тол!

Тол из Вентры, который стоял, словно соляной столп, открывает глаза и потягивается. (Напомним, он - в женском теле; это крепкая, здоровая судомойка в фартуке).

Леди Но. Ну и видок у тебя, а? (смеется) Не самое удачное возвращение на сцену! Тол, я прощаю тебя за твой обман. Этот человек объяснил мне, что это совсем неважно. В конце концов, мы с тобой - из одного цеха, и врать - наша профессия.
Тол. Так ты больше не хочешь - ну, ты поняла…
Леди Но. Нет, не хочу. Теперь я знаю, что была счастлива тогда и от этого я счастлива теперь. Можно и умирать спокойно. Как ты смотришь на то, чтобы умереть, Тол?
Тол. Не уверен, что это возможно. Я ведь уже мертв.
Леди Но. А теперь мы умрем вместе. День в день, как настоящие возлюбленные. Ради наших зрителей. Помнишь, как они нас любили?
Тол. Конечно. Сколько песен, стихов…
Леди Но. После этой концовки их будет еще больше, уверяю тебя!
Тол. А ничего, что я не люблю тебя на самом деле?
Леди Но. Пустяки. Этого никто не заметит.
Тол. Ну, тогда ладно.

И сцена начала подниматься вверх - прочь из Колодца Памяти, назад к свету, солнцу, теплу. Если бы вы смотрели на это из космоса, вы бы увидели, как черный провал съеживается, съеживается и, наконец, исчезает совсем.

Вот герои стоят на сцене, ветерок шевелит им волосы, а старая леди Но подставляет морщинистое лицо солнечным лучам. Публика ждет развязки, и три лорда тоже наготове - ведь леди Но больше не опасна, и можно прикончить ее с чистой совестью.

Ватаро. Программа, я приказываю тебе сбросить оковы сюжета! Убей ее здесь и сейчас!

По телу Программы (напомним, он - горбатый шут) проходит дрожь. Движения его - движения марионетки, изо рта капает слюна, взгляд совершенно пуст. Странно, но вместе с ним оцепенение сбрасывает и Квол.

Квол. Я понял, понял! Вот в чем смысл моего существования - в том, чтобы противодействовать существам вроде тебя!
Квонлед (в зрительный зал) Вот и готов еще один Фотурианец!
Квол (хватает программу) Быстрее, госпожа, переходите к кульминации, пока я его держу!
Леди Но. Какой храбрый молодой человек! (Квонледу) Итак, мы завершаем эту пьесу?
Квонлед. Завершаем, миледи!

Затемнение.

Больничная палата, залитая светом. На соседних кроватях - Тол из Вентры и леди Но. Тол снова сменил тело - на этот раз, под стать своей любимой, он в образе глубокого старика. Оба они истощенные, желтые, но печали на их лицах нет. Напротив, они словно бы источают мир и покой. Рядом сидят Квонлед - в своем теле - и Квол - в теле юного пажа.

Леди Но. А неплохо все вышло - достойный финал.
Тол. Да, пожалуй. Квонлед, смени капельницу.
Квонлед (меняя капельницу) А мне вот жаль, что я ничем не могу помочь. Может быть, не будете все-таки умирать? Поживете еще немного?
Леди Но (с шутливым возмущением). Как это - не будем! Мне восемьдесят два!
Тол. А мне девяносто! Ну, этому телу…
Вместе. Как же нам не умирать!
Квонлед. Понял, понял. Честно говоря, я бы не хотел жить так долго. Вот бы умереть сразу же, как только сделаешь все, что должен сделать в жизни! Правда, сначала хорошо бы узнать, что именно ты должен сделать… А, в таком духе я могу болтать целую вечность! Лучше скажите мне, миледи, как мы поступим с этими тремя дураками - Ватаро, Илкуро и Ангуларо?
Леди Но. Можно было бы замуровать их в камне, но пусть живут. В конце концов, то искусство, что они представляют, тоже имеет право на существование.
Квонлед. А кто будет править после вас? Ваша сила - лакомый кусочек, тут бы не ошибиться с наследником.
Леди Но. А пусть будет он (кивает на Квола).
Квол. (удивленно) Я?
Леди Но. Да, ты. (Квонледу) Он вроде бы неплохой малый, а?
Квонлед. Судя по всему - да. Немногие бы схватились с этим Программой ради того, чтобы защитить чужого человека.
Леди Но. Вот пусть и будет правителем Земли Хальрав. Такого владыки, чтобы защищал слабых, у этой планеты еще не было.
Квол. Да, таков мой смысл существования.
Тол. Да он еще и философ! Два в одном!
Леди Но. Цыц, развалина, береги силы! Мы здесь легенду делаем или что?
Квонлед. Мы, наверное, пойдем. (Кволу) Выйдем, а то мы только мешаем. Прощай, Тол из Вентры (пожимает старческую, всю в пятнах, руку Тола). Прощайте, миледи (целует руку леди Но). Покойтесь с миром, и пусть легенда о вас живет, покуда во Вселенной существуют театры.
Леди Но. Лучшего нам и пожелать нельзя. Прощай, Фотурианец, и да будут пути твои легки. А ты, Квол, дай мне руку. Вот так, вот… Я передала тебе свою силу, что делать с ней - ты знаешь.
Квол (взволнованно). Я буду хорошим правителем, обещаю! Нет, клянусь!
Леди Но (мягко) Не клянись, мой мальчик, клятвы порою рушатся легче, чем простое честное слово. А теперь идите, нам нужно подготовиться.

Квонлед и Квол выходят из палаты. Они идут по городу, восставшему из Колодца Памяти, идут и видят, как расцветает жизнь. Вот пара влюбленных - обычных, не киношных - они держатся за руки, и глаза их сияют. Удивительно - чем-то они похожи на Тола из Вентры и леди Но. Квонлед смотрит на них и вспоминает свою первую любовь. Давно уже нет на свете этой женщины - лишь улыбка цела в памяти - и, кажется, ответной любовью она Квонледа не любила - а все-таки он тогда был счастлив своей влюбленностью, и вокруг него беспрестанно расцветала весна.

Мир холоден, и законы его суровы. В человеческой жизни горя больше, чем радости. Отделяйте то, что для вас подлинно, от того, что для вас фальшиво. Помните: счастливый однажды счастлив всегда.

Такова Фотурианская максима Квонледа.

[Сеттембрини]

Реальность: ЕГОМ

Вот она, ОРГАНИЗАЦИЯ, как есть, без прикрас! Ревизия на носу, а баланс – отрицательный, кругом должны, и за что - непонятно. Прямо как черная дыра какая-то, в декаду по миллиону… Но главное – это, конечно, отношение, а отношение здесь свинское. Я – запрос наверх, мне в ответ кипу бумажек, и делай, что хочешь, главное, чтобы до февраля нас не прикрыли. Ну, я давай бумажки ворошить, и что же, спрашивается, вижу? Читайте сами:

Заявление

Я, Соломин Михаил Валентинович, 2-й оператор СЕРДЦА, отказываюсь работать в одном коллективе с оператором Ярузельским В. П. ввиду его наплевательского отношения к должностным обязанностям (см. подотдел 6-43-1 Уложения СЕРДЕЧНЫХ НАДОБНОСТЕЙ) . 12.12 (вымарано цензурой) вышеупомянутый Ярузельский В. П. заявил, что РУЧКУ, цитирую, «за такие гроши» крутить больше не станет. А «гроши» – это 350 000 (триста пятьдесят тысяч) ШК в неделю, и мне, как заслуженному работнику, это слушать очень обидно. Прошу принять меры, потому что как же это получается – сидит человек, РУЧКУ крутит, триста пятьдесят тысяч получает, да еще выпендривается, недоволен!

М. В. Соломин, а также
за тов. Лодзинского - Дерибасов

И как это называется, а? Им что, наверху – совсем деньги девать некуда? Тут не знаешь, как расплатиться, а они за какую-то вшивую ручку – триста пятьдесят тысяч! Нет, тут явно какая-то махинация, опять кто-то руки нагрел, а я разгребай! Нет, не подумайте мне не жалко, да и не все деньги в ОРГАНИЗАЦИИ на ерунду тратятся. Вот то же СВАГРО – очень полезная вещь. Я ведь как на него наткнулся? Да так же, как сейчас, бумаги проверял, и папка лиловая выпала. Я открыл – и обомлел. Только за первый квартал – тринадцать миллиардов! Я – за сердце, корвалольчику выпил, и прошу разъяснений.

Через час пришли за мной, глаза завязали и повели. Час шли, не меньше, наконец, снимают повязку. Вижу: маленькое помещение, чай на столе, и человек сидит, весь в черном. Что же вы, говорит, Александр Геннадьевич, удивляетесь? СВАГРО – штука важная, на нее никаких денег не жалко. Отсюда и расходы. Вы бы лучше, вместо того, чтобы интересоваться, делом занялись – скоро отчетность сдавать, а у нас дефицит в три миллиона. Вам все ясно?

Я покивал, конечно, а сам думаю: только бы до кабинета добраться, там-то уж за мной не заржавеет, вмиг общественность подниму. А он посмотрел на меня и говорит: вы, видно, человеческого языка не понимаете, придется с вами по-другому толковать. Желтенькую ему, быстро!

Разложили меня на столе, штаны сняли, чувствую – колют что-то. А он мне объясняет: это, Александр Геннадьевич, такой препарат, что вы про СВАГРО теперь ничего, кроме хорошего, сказать не сможете. Даже, если очень захотите. Ну, попробуйте, скажите ,что СВАГРО – это трата денег. Давайте, не стесняйтесь. Ну?

Говорит он так, а я лежу и что-то бормочу. Язык не слушается, во рту каша. Еле промямлил: «Обожаю СВАГРО» - и сам удивился, что такое сказал. А он ухмыльнулся во весь рот: вот видите, я же говорил. Ну, все, можете быть свободны.

Вот так все и было, со СВАГРО-то. А ведь это штука была полезная, не то, что некоторые! Но мы, бухгалтеры, люди дотошные, и если видим, что куча денег на какую-то ручку тратится, то сидеть спокойно не можем. В общем, вызвал я инспекцию, расследовать этот случай. Вызвал, значит, инспектора и сижу, жду…

В три часа явился, не запылился. Протянул мне руку, представился:

- Мехликов Олег Леонидович.

- Самойлов Александр Геннадьевич.

- Очень приятно. Слушай, давай на ты? – сказал он и пустился с места в карьер. - Тут, Саш, дело и вправду довольно неприятное, без расследования не обойтись.

- Ну, так расследуйте, - сказал я. – За чем стало-то?

- За тобой, Саша, - сказал Олег Леонидович. – Ты это упущение обнаружил, тебе и обвинение выдвигать. Пошли, познакомишься с человеком, которому за РУЧКУ триста пятьдесят тысяч платят!

- А это обязательно? – спросил я.

- Конечно! Да, кстати, пока не забыл, - он достал из кармана пиджака сложенную вдвое бумагу. – Распишись здесь, пожалуйста. Стандартная форма о неразглашении. Мы ведь в самый НИЗ поедем, сам знаешь…

Я расписался, и мы вышли из кабинета. В холле было пусто, только вдалеке, в конце коридора слышались взволнованные голоса.

- Сабуров чудит, - объяснил Олег Леонидович. – У них третью неделю ЯЙЦО как на дрожжах растет… А, вот и лифт! Вопрос на засыпку, Саша – сколько у нас в ОРГАНИЗАЦИИ этажей?

- По ведомостям – двенадцать, - ответил я, когда мы зашли в кабину со стеклянными стенами. – Плюс еще четырнадцать подземных – там Отделы Вневедомственного Вмешательства, ангар и Хранилище.

- Так-то оно так, - согласился инспектор. – А почему тут кнопок больше? – и показал на панель управления лифтом, где кнопок была чуть ли не сотня.

- Стандартная комплектация, - сказал я. – Лифт спроектирован для небоскребов, так что лишние кнопки не используются.

- Молодец, - похвалил Олег Леонидович. – Но это инструкция, а вот тебе правда. Едем вниз!

Он нажал на кнопку, и лифт двинулся. Минус первый, минус второй, минус тринадцатый…

- Сейчас тряхнет, - предупредил инспектор, и действительно, тряхнуло нас порядочно. Зато из темноты последнего подземного этажа мы неожиданно вырвались на свет. Прямо под нами расстилался огромный цех, в котором собирали непонятное серебристого цвета устройство.

- Зверь-машина!- прокомментировал это инспектор. – А сейчас держись покрепче, потому что впереди БАБА будет!

- Что это за БАБА такая? – спросил я.

Кажется, инспектору мой вопрос не понравился.

- А это, Саша, такая БАБА, - сказал он, - что это не твоего ума дело. Одно могу сказать – как ее до нужных размеров вырастим, так и заживем!

Мы снова окунулись в темноту лифтовой шахты и ехали так почти полчаса. Наконец, внизу забрезжил свет, и через какие –то пять минут мы оказались в длинной стеклянной трубе, которая сверху донизу пронизывала такое же огромное, как и предыдущий цех, помещение. Чем-то оно напоминало ванную комнату – тот же блестящий белый кафель, но самое главное – тут была огромная женщина, ростом метров в сто пятьдесят. Она расчесывала волосы гребнем и тихонечко напевала. Рядом с ее головой парила летающая платформа, с которой человек в желтой каске отдавал приказы, выкрикивая их в рупор.

- Опять, наверное, с косметикой переборщила, - сказал Олег Леонидович. – Семенов просто так лютовать не станет, я его знаю… Сколько на твоих часах времени?

- Без пяти три, - сказал я. – А что?

- В три я должен позвонить. А, ладно, позвоню сейчас!

Инспектор достал телефон и набрал номер. Сперва никто не отвечал, и он нервничал, но затем на другом конце все же подняли трубку.

- Контроль за Провидением?- спросил Олег Леонидович. - Попросите, пожалуйста, Бориса Карловича. Боря, здравствуй, как там МЕССИЯ наш, прогрессирует? Что? Восемь процентов?! Ну, Боря, расцеловал бы тебя, да некогда! Как станет ВЫСШИМ СУЩЕСТВОМ – переводи с гречки на пророщенный овес, и Каллистратову сообщить не забудь! Что? А, ну это само собой! Все, пока, загляну на днях!

Он убрал телефон в карман и посмотрел на табло лифта.

- Сто сороковой… Ну, держись, Саша, сейчас нас с тобой бомбардировать будут.

На табло отобразилась цифра «142», и лифт замер. Прямо перед нами была внутренность обыкновенного НИИ: туда-сюда сновали сотрудники в халатах, и мы даже моргнуть не успели, как двое из них оказались прямо у двери нашего лифта. Инспектор хотел было нажать на кнопку, но у этих двоих на лицах было такое жалостливое выражение, что он вздохнул и убрал руку.
Рубинчик и Пахалюк – вот что у них было написано на бейджиках.

- А у нас к вам жалоба, Олег Леонидович! - сказали они в один голос.

- Что еще? – устало спросил инспектор.

Ученые переглянулись, и начал Пахалюк.

- Маратова приструнить бы надо, - сказал он. - Он своего сынка, Толика, пристроил в Отдел Континентальной логистики, а там от него все стонут уже!

- Сущее бедствие, Олег Леонидович! – поддержал коллегу Рубинчик. – В хронографии – ни бельмеса, а к Магниту главному допуск имеет!

- Разберемся, - буркнул Олег Леонидович.

- Да уж будьте так любезны! – снова Пахалюк. – А то мы с ним скоро пол-Европы не досчитаемся. Пангею-то кто развалил? Он, родимый, а повесили на Лазарчука. Это уже кумовщина, знаете ли!
- А Млодзяк… - дернулся было Рубинчик.

- Поехали-ка дальше, - повернулся ко мне Олег Леонидович. – Это как потоп - начнется, и конца не будет.

Инспектор нажал на кнопку, и лифт снова двинулся вниз. Удаляясь от сто сорок второго этажа, мы слышали, как Рубинчик и Пахалюк продолжают жаловаться – на пшенную кашу в столовой, на лаборантку Машу, на скверное качество шариковых ручек, которыми их снабжает завскладом Морец, и много еще на что, даже, кажется на безобидный полузасохший фикус в коридоре.

- Ты не поверишь, Саша, как с ними тяжело, - вздохнул Олег Леонидович, когда жалобы, наконец, стихли. – У нас целый этаж для таких выделен – которые ничего не делают, только доносы пишут. И все равно ведь просачиваются как-то, стопорят дело!

- Понимаю, - кивнул я. – А тут какой-то бухгалтер со своими расспросами…

- Нет, - тон инспектора смягчился. – Ты – это другой случай, ты по делу интересуешься. Но подожди – сейчас еще один этаж будет. Еще немного… Ага, вот и приехали. Ну, открывай глаза, можешь полюбоваться на цех СВАГРО! Только помни – ты бумагу подписывал!

- Конечно-конечно, - пробормотал я. Зрелище мне открылось поистине грандиозное. Потолок цеха терялся далеко наверху, а ряды гигантских, выкрашенных синим чанов с мутно-белой жидкостью тянулись, казалось, до самого горизонта. Возле этих гигантов рабочие выглядели форменными муравьями. Инспектор нажал на кнопку вызова, и через минуту возле стеклянной стены стоял бородач с нашивками бригадира.

- Олег Леонидович! – козырнул он моему спутнику. – Все строго по графику, а по ОНТО-9 даже опережаем немного!

- А не надо опережать, - улыбнулся инспектор. – Надо все делать вовремя, а то будет как в девяносто третьем. Сафронов, кажется, не рассчитал, да?

- Так точно! Уволен с позором и навеки…

- Знаю, знаю, можешь не продолжать. По коэффициентам есть что-то доложить?

- Все в норме, Олег Леонидович!

- Точно?

- Совершенно точно, Олег Леонидович, иначе и быть не может!

Но что-то тут было явно не так – это даже я заметил. Уж больно потел этот бородач, да и глазки у него были какие-то пугливые, ни на чем подолгу не задерживались.

- Бригадир, - позвал его инспектор каким-то чересчур мягким голосом, - а, бригадир?

- Да, Олег Леонидович?

- А скажи-ка мне, бригадир….

- Да, Олег Леонидович?

- … сколько у вас по ВЫДЕРЖКЕ накапало?

Бригадир застыл с открытым ртом. Лицо его пошло багровыми пятнами, руки мелко затряслись.

- П-п-пощадите, Ол-лег Л-л-леонидович… - начал он. – Не моя вина, Б-б-богом к-клянусь!

- Да я знаю, что не твоя, - улыбнулся инспектор. – Чикин опять выделывается, да? А вы его покрываете. Нехорошо…

И тут бригадира словно прорвало.

- Чи-и-икин! – завыл он так громко, что рабочие неподалеку повернули к нам головы. – Житья не дает! Делайте план, говорит, а не то сожру, как Смирнова! А мы – люди простые, нам немного надо, чтобы не трогали, а он кричит, пасть разевает, а там клыки, Олег Леонидович, видит Бог, клыки здоровенны-ые-е!

- Чикин Володя – товарищ специфический, что факт, то факт, - согласился инспектор. – Его, Саша, на СВАГРО перевели, когда он двух агентов порвал. Почему не убили, спрашивается? Потому что дело свое хорошо знает. Ты вот глянь на этого борова, - показал он на бригадира. – Тут таких – двенадцать на дюжину. Думают, что, если на сто километров под землей, то можно уже и не работать. А мы им Чикина – ему-то, чем глубже, тем лучше, он сам, считай, из такой же ямы вылез! Выделывается, правда, много, ну, с этим мы разберемся… Чего стоишь?! – рявкнул инспектор на бригадира. – Вон пошел, быстро!

Но бригадир не двигался с места.

- Э, да он, небось, обделался, - сказал Олег Леонидович. – Эх, кого только в начальники ставят… Говорит Каценеленбоген, - проговорил он в рацию. – Уборщика на СВАГРО, и пусть вместо лимонного освежителя возьмет хвойный – у Чикина на лимонный реакция неадекватная! Вот так-то, Саш, - снова повернулся он ко мне. – Так и работаем. Ну, последний отрезок остался – с Богом.

Он нажал на кнопку лифта и достал из кармана шприц с прозрачной жидкостью.

- Когда скажу, по вене проведешь, понял? Я-то привычный, а ты через ЯДРО первый раз едешь.

В кабине тем временем становилось все теплее. Я весь вспотел и даже немного пританцовывал – так сильно сквозь тонкие подошвы обжигал мне ноги пол. Олег Леонидович, однако, держался, как ни в чем не бывало – матерый агент, подумал я, вот это выдержка!

- Коли! – вдруг скомандовал он. Я растерялся, и он, выхватив у меня шприц, вонзил мне его в вену на левой руке.

- Та-ак, - выдохнул он, вдавливая до предела поршенек. – Успел! Все, Саша, приехали.

Действительно, лифт ехал все медленнее и медленнее. Наконец, он остановился.

- Вот и СЕРДЦЕ наше, - сказал Олег Леонидович. – Без спорадилину ты бы и двух минут здесь не протянул. Сейчас, откроется…

С тихим шумом двери лифта открылись, и мы вышли в маленький мраморный холл, украшенный множеством экзотических предметов – масок, статуй и инсталляций. Удивительно, но здесь было даже прохладно. Освещала холл небольшая лампа, и в ее свете я разглядел за огромной декоративной вазой проход, ведущий куда-то вглубь.

- А что это… - начал я было, но инспектор прижал к губам палец и улыбнулся.

- Туда мы уже не спускаемся, - сказал он. – Ни 4-й уровень допуска, ни 5-й. Там идут ЗАЛЫ и ПОМЕЩЕНИЯ.

- Получается, можно спускаться и дальше? – спросил я шепотом.

- Можно, - кивнул Олег Леонидович.

- И что там?

- Одному любопытному бухгалтеру… Да, Саша, можно. Но лучше этого не делать.

- А вы…
- Нет, не пробовал. Тарасов пробовал. Слышал про Тарасова? Ну, минутка у нас еще есть, расскажу тебе историю. Был такой Тарасов, хороший сотрудник, но азартный – страсть! Проспорил кому-то наверху, что дальше СЕРДЦА пойдет, и пошел. Вошел – был еще Тарасов, а вернулся – кто-то другой. Все крутил в руках какой-то стерженек черный, а однажды вышел в коридор, и хлоп его об землю! Двенадцатый сектор как корова языком слизнула, вместо него – стена сплошная! Каково, а?

- Недурно, - признался я.

- То-то же. Потому наверху и решили – на наш век и СЕРДЦА хватит, нечего судьбу искушать. Давай-ка сюда теперь…

Олег Леонидович приподнял с правой стены пестрый ковер, и под ним обнаружилась зеленая дверь с захватанной до блеска ручкой. За дверью была маленькая комнатка: стол, пара стульев и на тумбочке возле стены – телевизор «Юность».

- Опять в подсобке курят, - недовольно сморщился инспектор. – Р-работнички… Жалобы пишут, а сами…

Только он это сказал, как сзади раздалось деликатное покашливание. Мы обернулись и увидели троих человек в спецовках.

- А, вот вы где, - сказал инспектор. Вот, Саша, познакомься – Лодзинский, - показал он на щупленького юношу в очках со сломанной дужкой. – А это Соломин и Дерибасов, прошу любить и жаловать. Ребята они хорошие, СЕРДЕЧНЫЕ, ПОКОЙ блюдут.

- Ну, это вы зря, Олег Леонидович, - чинно поклонился Дерибасов. – Мы стараемся. Вот, СЛУШАТЬ недавно выучились.

- А Дерибасову с Лодзинским даже понимать теперь друг друга не надо, так хорошо СИНХРОНИЗИРОВАЛИСЬ! - вставил Соломин, рыжий и веснушчатый коротышка.

- Молодцы, - сказал инспектор. – Хвалю. Вот кто, Саша, в Организации настоящее дело делает! Но, ладно, хватит. Ярузельский где?

- Сидит, - сказал Дерибасов и сплюнул. – Халтурщик он, Олег Леонидович, гнать его надо.

- Что же? Совсем не крутит.

- Совсем! - сказал Лодзинский возмущенно. – Уж мы и ГОВОРИЛИ с ним, а он – ни в какую. Не хочет, и все тут.

- Это он зажрался, Олег Леонидович, истинная правда – зажрался, - сказал Дерибасов. – Вы бы намекнули ему…

- Да, - поддержал коллегу Соломин, - вы бы повоздействовали… А то деньги человек получает, а чтобы работать – так всё мы, всё на нас! А мы разве за РУЧКУ ответственные? Нас разве назначали? Мы разве обязаны?

- Ну, тише, тише, - сказал инспектор. – Успокойтесь уже. Вот вам Саша, он во всем разберется.

- Я? – удивился я. – Почему это – я?

- А кто же еще? – сказал Дерибасов.

- Да, кто ж еще-то? – поддержал его Лодзинский.

- Ладно, - пожал я плечами. – Что делать-то надо?

- Поговори с Ярузельским, - сказал Олег Леонидович.

- Просто поговорить, и все? – уточнил я.

- Ну да. Вразумишь его, быть может…

- А если нет?

- Ну… - Олег Леонидович закатил глаза. – Тогда придумаем что-нибудь. Ну, иди, иди давай!

Дерибасов провел меня через курилку, и я оказался в длинной комнате с бетонными стенами и полом, в конце которой на табуретке сидел молодой человек в сером костюме.

- Эй, Войцех! – крикнул ему Дерибасов. Молодой человек поднял голову. – К тебе пришли!

- Знаю, - отозвался тот. – Слышал уже. Ну, подходи, не бойся. Это из-за той записки, да?

- Да, - ответил я. – Все-таки триста пятьдесят тысяч – это не шутки, у нас и так проблемы с финансами, а вы еще больше хотите…

- Врешь, - покачал он головой. – Тебя ведь заменить меня прислали? Отвечай!

- Я пойду, пожалуй, - сказал Дерибасов и действительно вышел.

- Так я и знал, - сказал Ярузельский. – Вот сволочи, а? Сколько лет служил, а все коту под хвост! Говори, ШТУКУ по пути сюда видел?

- Какую штуку? – спросил я недоуменно.

- Какую-какую! Серебристую!

- Ну, видел, - признался я неуверенно. – Там, в цеху…

- Что? – побледнел Ярузельских. – И цех, значит, да? А кляузники? Их показывали?

- Да, на сто сорок втором…

- Все против меня! – Ярузельский сплюнул. – А БАБА, а СВАГРО?

- Было.

- Чтоб тебя! – Ярузельский отошел от меня на несколько шагов. – Со всех сторон обложили! Как грудь давит, а…

Мне бы не спускать с него глаз, однако я отвлекся и разглядел у него за спиной торчащую из стены ручку. Значит, это была правда – действительно, есть такая ручку. Это не ошибка, не курьез. Боже ты мой…

- Да, Саша, да, - сказал подошедший Олег Леонидович. – Та самая РУЧКА. Ты не поверишь – был бы самоедом, молился бы ей. А так – просто оберегаю. От таких вот товарищей, - показал он на Ярузельского.

А с тем в это время происходило что-то странное. Во-первых, он весь как-то съежился, словно провалился внутрь себя. Глаза его поблескивали каким-то жутковатым блеском. Раз! – и колени его согнулись назад, так что он сделался похож на страуса. Два! – челюсть его упала, открыв сочащийся черной слизью зев.

- Вот так вот, да? – пробулькал Войцех. – Попользовались, значит, а теперь – пинком под зад? Думаете, я постоять за себя не могу, да? Думаете, раз я покладистый, значит, на мне дерьмо возить можно? А я вам покажу, что ЕГОМ-то может, вы у меня кровью харкать будете! ВНИЗ всей шоблой пойдете!

- Берегись! – крикнул мне Олег Леонидович. – Он сейчас блевать начнет!

Он был прав – Ярузельский открыл рот, в глотке его что-то заклокотало, и я отпрянул в сторону. Однако залпа не последовало – вместо этого он скорчился, схватился руками за горло, захрипел, рухнул на пол и затих.

- Все, - сказал инспектор, проверив его пульс. – С концами.

- Что он вас – убить пытался? – раздался сзади голос Дерибасова. – Ничего по-человечески сделать не может…

- Тихо ты! – сказал ему подошедший Соломин. – Сейчас же новенького обрабатывать будут…

И действительно, поднявшись от трупа Ярузельского, Олег Леонидович повернулся ко мне и сказал:

- А теперь, Саша, слушай. Ручка эта – вовсе не обычная, и так много платят за нее непросто так. Видишь ли, пока ее кто-то крутит, дела идут хорошо, а как только перестает крутить, начинаются проблемы.

- И что с того? – спросил я, предчувствуя неладное.

- А то, Саша, что крутить ее надо обязательно.

- А почему они крутить не могут? – показал я на застывших в дверях Соломина, Лодзинского и Дерибасова.

- Потому что не назначены. Вот что, Саша, ты, наверное, и сам понимаешь, зачем ты здесь.

- Нет, - сказал я. – Не понимаю. Я бухгалтер, я с документами работаю…

- Был бухгалтер, - прервал меня Олег Леонидович, - а будешь РУЧКУ крутить. Вместо Ярузельского. И получать ты будешь не триста пятьдесят тысяч какие-то, а целый миллион.

- Нет, - упорствовал я.

- Саша, - сказал Дерибасов. – Ты подумай. Тебе ведь не просто так все здесь показали, мог бы уже и дотумкать.

- Да, Саш, - подхватил Соломин, - кончай ломаться. Это дело важное, да тебе и понравится. Ты только за РУЧКУ возьмись, сразу почувствуешь.

- Берись, берись, - сказал Олег Леонидович. – А о прошлом забудь. Не было прошлого, корова языком слизнула.

- А как же отчеты? – спросил я. – Мне отчеты к шести надо закончить…

- Саша, милый, какие отчеты? Тут РУЧКУ крутить надо, а не с отчетами возиться!

- Но надо, наверное, предупредить…

- Все уже сделано. Я до прихода к тебе распорядился.

- Так вы знали?

- Конечно, Саш! - улыбнулся инспектор. – Видишь ли, Саша, единственный человек, которому можно доверить РУЧКУ, обязан докопаться до ее существования сам. Вот ты и докопался.

- Взялся за гуж - не говори, что не дюж, - добавил Дерибасов. – Давай, начинай уже.

- Но…
- Саша! - ласково, но строго сказал Олег Леонидович. – А ну-ка РУЧКУ взял!

Что мне оставалось делать? Не с кулаками же на них лезть, в самом деле… Я протянул руку и взялся за ручку. Она была гладкая и теплая. Я сжал вокруг нее пальцы и сделал первый оборот.

- Ну, чувствуешь? – спросил Соломин.

- Нет, - сказал я.

- Тогда крути еще! – Лодзинский.

Я послушался, и странное дело – мне вдруг стало очень хорошо. Я оглядел комнату, четырех человек в ней, останки на полу, и понял – вот мой дом. Здесь я нужен. Здесь я делаю важное дело, делаю для всех. Все должно быть хорошо, а для этого надо крутить РУЧКУ. Днем крутить, ночью крутить, зимой крутить, летом, всегда. Кручу я, значит, и времени не чувствую. Вот, кажется, только начал, а по часам уже час прошел, а где час там и два, вот и вечер настал, смена кончилась, а я все верчу да верчу, никак не могу остановиться, глядь, а уже утро, какой сегодня день – вторник, да, ну, буду крутить дальше, а вот и среда, и четверг, и пятница, и суббота, и воскресенье, и снова понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, вот и октябрь месяц кончился, ноябрь пошел, а я все кручу, час за часом, день за днем, а там, дай Бог, и декабрь будет, и Новый год, с праздником вас, дорогие мои, желаю здоровья, счастья и успехов в личной жизнь, только не кушайте слишком много, а то будете животами маяться, а я первого числа отдохну, отосплюсь, как следует, и снова на работу, снова ручку крутить буду!

[Сергей Банцер]

Я начал читать. Моё впечатление неоднозначное. Я думаю, автор безусловно талантлив. Но вместе с этим текст во многом маргинальный. Я думаю автору уже говорили об этом. Читать его тяжеловато, устаёшь быстро. Но одновременно и интересно, по крайней мере мне. А уж оригинально для изжеванного жанра фантастики - так точно. Буду продираться дальше

И ещё, автор, зачем Вы выкладываете такие большие куски? Народ же просто шарахаться от этого будет!

[Сеттембрини]

Я начал читать. Моё впечатление неоднозначное. Я думаю, автор безусловно талантлив. Но вместе с этим текст во многом маргинальный. Я думаю автору уже говорили об этом. Читать его тяжеловато, устаёшь быстро. Но одновременно и интересно, по крайней мере мне. А уж оригинально для изжеванного жанра фантастики - так точно. Буду продираться дальше

И ещё, автор, зачем Вы выкладываете такие большие куски? Народ же просто шарахаться от этого будет!

Приветствую, Сергей, рад, что заглянули? Что значит - маргинальный?

Насчет тяжести - согласен, надо бы разбавить.

[Сергей Банцер]

Пограничный. Стоящий на краю. Но я продерусь!

[Сеттембрини]

Пограничный. Стоящий на краю. Но я продерусь!

Удачи, в таком случае!

[Сеттембрини]

Подниму, пожалуй.

[Сеттембрини]

Что-то негусто с комментариями, товарищи. Помогите хотя бы ошибки найти.

[Oleg]

Вы одномоментно обрушили на форумчан лавину текста. Так здесь не делают.
Неужели вы думаете, что кто-то бросит всё и начнёт обрабатыть такой объём? Один только обещал Вам "продраться", и тот потерялся. Делайте выводы.

[Сеттембрини]

Делайте выводы.

А какие тут могут быть выводы? Постить по чуть-чуть, словно птичка какнула? Если рассказ закончен, я выкладываю его целиком, вот и все.

[Oleg]

Вы решили, что к вам нужен особый подход(правила)? Вы же у нас не птичка.
Дело ваше - ждите...

[Сеттембрини]

Вы решили, что к вам нужен особый подход(правила)? Вы же у нас не птичка.
Дело ваше - ждите...

Не понимаю претензий. Эти тексты не пишутся, они уже готовы, интересно мнение. Смысл выкладывать по кусочку?

[Сеттембрини]

Подниму еще раз. Все по-прежнему, интересны мнения.

[Павел]

Прочитал "Тайна Земли Зиф", ошибок не заметил. Может они и есть, но из-за большого количества текста мог незаметить.

P.S.
Кажется сломал мозг.

[Сеттембрини]

[quote="Павел" P.S. Кажется сломал мозг.[/quote]

Хм... Там вроде бы ничего непонятного нет ))

[Павел]

Хм... Там вроде бы ничего непонятного нет ))

Не привык я просто такого читать, все больше Фэнтези про попаданцев.