Я в последних "вампирах" часто чередовала настоящее с прошедшим. Прошедшее - для описаний, для представления героев, для не очень напряженных в эмоциональном плане сцен и таких, где скорость не важна. А вот стоило атмосфере накалиться, а скорости событий набрать оборот - как я уже не замечала, как переходила на повествовование в настоящем времени.
Во время правки споткнулась на этом моменте: вроде бы правильно было все повествование в одном ключе вести. Но сцен в настоящем меньше - они описывают самые кульминационные моменты, и если уж выдерживать все в одном стиле, то надо было их переписывать в прошлом. Попробовала - совершенно теряется тот накал, который им придает настоящее время. Так что оставила, как есть. В этой смене времен еще и дополнительный контраст получается, смена повествования как бы разграничивает спокойные эпизоды от драматичных.
Вот, например (это одна сцена, но часть 1 - в прошедшем времени, часть 2 - в настоящем):
1
Взгляд впился мне в спину уколом. Я обернулась, уже зная, кого увижу, и картонки со шляпками для бабушки Лизы, которые я держала в руке, вдруг сделались невыносимо-тяжелыми.
Андрей стоял в проходе, и людская толпа, словно чувствуя исходящую от него угрозу, огибала его по дуге. Никто из пассажиров не смел приблизиться к нему ближе, чем на два шага. И даже люди с тяжелым багажом предпочитали сделать крюк, нежели пройти вблизи мужчины в черном плаще и с мертвенно белым лицом.
Я не тронулась с места, Гончий сделал шаг ко мне.
- Привет.
2
Кажется, что разом смолк весь шум аэропорта, и я слышу только его тихий голос. Невольно отступаю назад, туда, где за стеклом кровоточит закат. Лишь бы только сохранить дистанцию между нами. Гончий замирает на месте. В глазах – горечь, в голосе – раскаяние.
- Я монстр, да? Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня…
Сидящая ближе всего к нам девушка-француженка с повязанным на шее алым шарфом с интересом прислушивается к незнакомой речи, переводит взгляд с Андрея на меня. Вероятно, для нее эта сцена окутана романтическим ореолом и представляется встречей возлюбленных, которые находятся в ссоре.
- Ты хотел убить меня и чуть не сделал это, - сухо говорю я, стиснув кулак со шляпными картонками так, что ногти впиваются в ладонь до крови. – Если бы не Вацлав, я бы уже была мертва.
- Я ошибался, - он с покаянным видом склоняет голову. – Знала бы ты, как я себя корю за это.
Я смотрю в глаза Гончего и чувствую его руки на своей шее – тогда, когда он душил меня в машине. Кажется, что на коже вновь пламенеют борозды от его пальцев. Пронзает боль плечо – след его рук, когда он толкнул меня в подземелье особняка для преступников и разорвал рукав водолазки. Синяк, оставленный тем утром, еще не сошел до конца. А в следующий миг кожу словно пронзает игла – от той инъекции, которая потом досталась Вацлаву. Гнев закипает во мне лавой разбуженного Везувия.
- Зачем ты пришел? Каждая встреча с тобой была для меня кошмаром.
- Так уж и каждая?
Или вот еще: здесь первые строки - описание, перечисление, ожидание - в прошлом времени, а с момента встречи двух влюбленных после разлуки начинается настоящее время.
Москва показалась ему раем – цветущим, звенящим, просторным. Во дворе дома Лиз он провел три часа, пока не увидел ее – бредущую домой с сеткой картошки в руке. И вот уже мелкие картофелины хлынули в стороны, словно бусины, и вот уже они оба, бросая друг на друга стремительные взгляды и боясь встретиться глазами, ползают по асфальту, собирая их в ладони. И когда их руки случайно соприкасаются, все тело пронзает молнией.
- Как ты нашел меня? – шепчет она и прячет лицо, по которому невольно текут слезы.
- Не плачь, - бормочет он, мечтая стереть влажные дорожки с ее щек поцелуем. Сейчас для него на свете нет ничего более сладкого, чем эта соль на ее коже.
- Когда даешь себя приручить, потом случается и плакать, - улыбается Лиз сквозь слезы, цитируя Экзюпери, и растерянно смотрит на полные ладони картошки, которую некуда сложить. А вокруг еще столько рассыпано!
Он подставляет свой дипломат, и становится видно коробку французских конфет и бутыль шампанского «Дом Периньон», такого же, как они пили тогда в загородном доме.
- Зачем ты приехал? – с досадой шепчет она, швыряя картофелины на дно дипломата.
Так хочется сказать: за тобой. Но нельзя. Поэтому он говорит, не поднимая глаз и продолжая собирать картошку:
- К тебе.
Лиз поднимается с колен и бросает ему через плечо:
- Идем, нечего, чтобы на нас пялились соседи.
- К тебе? – медлит он. - А как же твои родители?
В его планы вовсе не входит знакомиться с ними.
Родная усмешка приподнимает уголки губ.
- Они в санатории в Пицунде. Я дома одна. Так ты идешь? Или быстро отдавай мою картошку, а то мне на ужин готовить нечего.
Александр шагает вслед за ней, и часы на его руке начинают бешеный отсчет мгновений счастья. Каждое – бесценно. У них есть только этот вечер, только эта ночь. Утром он уйдет из жизни Лиз навсегда. Уйдет, допьяна напившись поцелуев и хлопнув напоследок дверью. И каждый шаг будет даваться с трудом, и сердце будет рваться к ней, а губы будут молить о ее поцелуях, как о глотке живительной воды. Но это будет завтра. А сейчас у него впереди целая вселенная счастья: и первая встреча губ после долгой разлуки, и первое касание рук, и пьянящий глоток ветра…
